– Мы оба знаем, что будет дальше, – сказал Родольф обречённым шёпотом. – Пускай занимаются тем, для чего пришли.
Ещё немного постояв у края башни, Андре поднял фонарь и отправился прочь, оставив отца в одиночестве. Сын ожидал услышать не такой ответ, – понимал синьор, – и, скорей всего, ослушается отцовской воли. Найдёт врача и приведёт его к постели Кристиэны. Одного, двух или сразу всех, кто есть в отряде. Пускай. Главное, что самому отцу не придётся сопровождать их к предсмертному ложу дочери.
Синьор посмотрел на запад, где небо недавно горело зловещими красками. Теперь луна освещала мир, в её погребальном свете угадывались серебристые хребты холмов и крючковатые лапы спящих деревьев, царапающие ветер и звёзды. Вскоре там, на вершине одного из холмов, волнистой грядой окружающих Финвилль, появятся люди, чей длительный путь привёл их сюда, в забытый миром город. Виконт предпочёл бы их не видеть. Картина спускающегося по занесённой дороге обоза возродит в душе синьора тщетную надежду, и надежда эта будет мучить, изводить его ожиданием неизбежного. Она меня не потревожит, – решил Родольф и поспешил вернуться в свои покои, где стараниями Сильвио снова горел камин, а расстеленная кровать манила ко сну.
Родольф пробовал уснуть, но на смену собачьему лаю пришёл монотонный звон – то били в колокол, оповещая город о прибытии спасителей. Всё скоро стихнет, – уверял себя виконт, но колокол продолжат звонить опять и опять, за каждым его ударом – последним, как хотелось думать – следовал новый, будто звонарь сошёл с ума и утратил всякое чувство меры.
Виконт принялся мерить шагами спальню, нашёптывая числа. Сперва он вёл подсчёт ударам колокола, но они звучали так раздражительно редко, что Родольф то и дело сбивался со счёту, принимая новый удар за продолжение прошлого. Потом он принялся считать шаги. Это оказалось проще. Их требовалось ровно четырнадцать, чтобы пересечь спальню вдоль, и десять с половиной – поперёк. Но как считать половину шага? Целым числом, когда пересекаешь покои дважды, или эти полшага вовсе не стоит принимать во внимание? “Нет, дель Ферро был бы мною недоволен”, – опомнился Родольф и прекратил своё бессмысленное занятие. Однако вскоре пожалел об этом. Бредовые мысли о математике сменились картинами прошлого; виконту вспомнились люди в странных костюмах, ходившие по улицам Рима двадцать лет назад. Из-под шляп их торчали длинные матерчатые клювы, походившие больше на хоботки омерзительных кровососов, длиннополые плащи блестели от плавящегося по жаре воска, в руках чудовища держали короткие жерди с шипом на конце, а воздух возвещал об их приближении разящим запахом чеснока. Тогда Родольф видел их лишь издалека – беда обошла его дом, и люди в костюмах не ступали на его порог, но их внешность, достойная самого трепетного из кошмаров, вызывала дрожь при каждом мимолетном воспоминании о тех страшных днях. Враг, насланный Сатаной на Вечный Город, был жесток и коварен, и сразить его можно было лишь оружием, не ведавшим жалости. Таким оружием в руках Господа были чумные доктора. Неся очищение, ступали они по следам смерти и временами отнимали у неё то, что она уже считала своим. Искусство их было далеко от совершенства – прикрытая богословием алхимия со случайно вырванными из медицинских трактатов знаниями – вот меч и щит, им данный. Однако кого-то им нет-нет, да удавалось спасти. Кого-то они спасут и сейчас. Кого-то…
Может, всё-таки стоило позвать одного из них, чтобы он взглянул на Кристи? На милое, невинное дитя. Может, каким-то невероятным образом отец ошибся, перепутав пятна на теле дочери с иной хворью, от которой существует лекарство, несправедливо придал почерневшим язвам наихудшее из значений?
О, нет! Глупы и напрасны надежды на свет, когда вечная тьма заволокла ослепшие очи. Родольф видел в Риме пораженных чёрной смертью, видел как знатных господ, так и безродных бродяг, чьи тела осквернила печать мора. Это была особая его разновидность, пред которой отступали даже врачи в нелепых масках. Когда у человека чернели пальцы, когда тело его раскалялось, как асфальтовая дорога, а дыхание сбивалось в стон, всем становилось понятно, что дни больного сочтены, часы на исходе, а последние минуты будут ужасней самой смерти. Знал это и Родольф Кампо. Господи, Господи, как боялся он посмотреть в детские глаза и увидеть там отражение небытия!
Так, промаявшись до полуночи, напрасно сминая постель, он проклял бездействие и, решившись на отчаянный шаг, вызвал Сильвио и приказал ему отыскать сына.
Через четверть часа явился Андре с известиями. Отряд, состоящий из врачей, святых братьев, мортусов-испанцев и пресвитера благополучно достиг города, и, при участии солдат гвардии, начал борьбу с мором. Чумные доктора обходят дома, больных омывают горячей водой, которую разогревают и освящают у собора, на площади Святых Мучеников. Они жгут заразу раскалённым железом, а раны залечивают разнообразными припарками. К нынешнему часу врачи уже обошли две улицы, соседствующие с площадью. Они входят во все дома, будь то крестьянская хижина или жилище мастера-ремесленника, и каждый нуждающийся в лечении сполна получает всё необходимое. Люди в масках не жалеют сил, будучи уверенными, что труд и средства их будут возмещены монетой. Господь услышал молитвы горожан. Услышал молитвы приора Мартина, отдавшего жизнь за то, чтобы дьявол проиграл эту битву. Родольф редко обращался к Богу с просьбами, но вдруг самую главную из них он всё же услышал?
– Как она? – спросил синьор. Андре понял, что речь идёт о сестре.
– Спит, – ответил он погребальным голосом, точно произошло самое худшее.
– С…пит? – повторил Родольф, с трудом совладав с речью. С недавней поры он находил в этом слове двоякий смысл.
– Сестра Ноелла напоила Кристи молоком, и девочка уснула.
Виконт присел на край постели; лоб его покрыли мелкие капли. Не найдя под рукой ничего подходящего, он вытер испарину балдахином. Значит, дочь жива. Только никакого облегчения от этой новости синьор не испытывал.
– Хорошо… – выдохнул он. Андре подал отцу платок. – Кто-нибудь… был у неё? Кто-нибудь из тех людей?
Сын посмотрел на Родольфа тяжёлым хмурым взглядом. “Разве не ты, отец, распорядился, чтобы никто посторонний к ней не входил? Не ты ли прячешь от неё последний шанс на жизнь?” Напрасно виконт надеялся, что слово его будет нарушено. Его сын – человек чести, и действовать против воли отца не станет. Как низко было думать иначе!
Родольф отбросил балдахин и поднялся с кровати, полный решимости.
– Я буду внизу, – сообщил он, одеваясь. – Приведи ко мне человека из отряда. У меня есть к нему разговор.
Андре поспешил выполнить распоряжение. Этих слов он ждал с прошлой их беседы на башне.
В Великом зале пахло сыростью древних усыпальниц. Эти помещения пустовали издавна. Синьор с супругой обыкновенно ужинали в своих покоях, а слуги и гвардейцы привыкли есть на кухне, в западной части замка. Впервые за долгое время в зале горели очаги; служанки раскладывали высушенные поленья, Сильвио с чинным видом разжигал пламя с помощью трута. С пятидесятифутового каменного стола сняли многолетний слой пыли, ставшей от сырости густой и липкой. В пламени масляных фонарей явили свою наготу начисто лишённые драпировок стены, на теле выпуклых бесформенных камней виднелись желтоватые прожилки. Здесь нередко гуляли сквозняки; происхождение их понять было сложно, а посему и избавиться от них, закрыв какую-нибудь дверь или замуровав неиспользуемый тоннель, не представлялось возможным. Они появлялись и пропадали сами по себе, будто, нагулявшись на поверхности, возвращались назад, в глубины мрачных подземелий, их породившие.
Таких холлов в замке было несколько. Великий зал отличался от них только размерами, но внутреннее убранство имел схожее: под сводами потолков, подёрнутых переплетениями паутины, располагалась дюжина очагов, а также простой каменный стол и вокруг него – длинные лавки. В дальней части каждого из залов возвышался гранитный трон с гладкими поручнями и высокой спинкой. Кажется, в прошлом, во времена сонмов истории, здесь пировали короли северных дикарей, которым чужды были прелести искусства. Правители те обладали рядом причуд. Они, по-видимому, чурались мест, где восседали их предшественники, потому в качестве тронного зала выбирали себе всё новые и новые помещения, которых в древнем замке было предостаточно.
