Когда все инструменты одновременно затихли, а Эрл напоследок отправил вдогонку коронное «бум-бац», по моим пальцам все еще бежала дрожь, и звуковые вибрации от того, что я играл только что, нагоняли это чувство. Казалось, даже стены гаража впитали звук и музыку, как данность. Он был наполнен ей.

– Не знаю, как вы, – Хайер удивленно смотрел на гитару, будто видел ее в первый раз, – но сыграть лучше, чем сейчас, я при всем желании не смогу.

Возразить было нечего. Если это не впечатлит Вуду, то можно собирать пожитки и вообще завязывать с музыкой, ибо мы – кучка бездарей. Как только моя гитара не раскололась в своем надрыве надвое от такого музыкального натиска, одному Джими Хендриксу27 известно.

– Сейчас, парни, – я приоткрыл дверь и выглянул на улицу, ожидая увидеть толпу фанатов, прилипших ушами к стенам гаража в надежде урвать кусочек той божественной музыки, что мы сейчас исполняли. Но, к моему удивлению, на улице было пустынно, если не считать соседа, который в шортах и посеревшей от времени и пота майке стриг газон за забором, задорно рассекая траву газонокосилкой. Почему в такой поздний час? А он, похоже, ни черта не слышал за гулом своего ревущего агрегата.

– Тогда завтра у студии, – я хлопнул дверью, словно подведя итоги. – Все или ничего!

К слову, мне откровенно не спалось уже не первую ночь. Я смотрел на стоящую в углу гитару, поблескивающую в лунном свете, падающем из окна. На ее корпусе лукаво играли серебристые блики, кружась в танце. Завтра все решится.

А что, если мы не справимся? – Сомнения терзали меня, вкрадываясь в стройный хор моих мыслей. А если ничего не получится? Что будем делать? Продолжим и дальше гнаться за призрачной мечтой или бросим и поплывем по течению жизни? Эх, даже думать об этом не хочется. Может ли быть на самом деле так, что главная мечта жизни – на деле не стоит и выеденного яйца, а все остальное – лишь только то, что я сам себе придумал? Но как это – расстаться с музыкой? Словно оторвать от себя кусок, самый важный и нужный кусок. Центральный цветной осколок, что довершает прекрасный витраж. Тот самый, яркий и главный, без которого жизнь сразу станет пресной и серой. И всякий раз, когда вспомнишь, спустя много лет, будешь жалеть, что так и не попробовал всерьез прикоснуться к мечте, так лишь – ходил рядом.

К черту! Пора спать. Нет смысла переживать за то, что не произошло и, возможно, вообще никогда не произойдет. Я знаю, я уверен в нас. Уверен, что завтра мы выложимся по полной. Выжмем из себя все возможное, чтобы доказать Вуду, а, главное, самим себе и ехидно улыбающейся фортуне силу нашей мечты. У каждого она своя, но единая, преумноженная на четыре, а значит, и в четыре раза сильнее. И только эта мысль успокоила меня, сняла все напряжение и мелкую дрожь. Я был уверен в каждом из нас, на сто, нет, на двести процентов. Твердо и абсолютно!

Мы появились на студии ко времени закрытия, когда наш возможный пропуск в мир большой музыки уже было собрался уезжать домой.

– Опаздываете, ребята. У Лайонела Шорта не так много времени, – он укоризненно посмотрел сначала на дорогие часы на руке, потом на нас, – ладно, студия там, идите подключайтесь.

В отличие от многих других радиостанций, радиоэфир Вуду не был круглосуточным хотя бы потому, что Лайонел работал один и чисто физически не мог находится там постоянно. Может, и странно, как-то по-домашнему, местечково что ли. Но все давно привыкли и воспринимали как данность, переключаясь на другую частоту ровно в восемь вечера, когда диджей гасил всю аппаратуру на станции.

– Начинайте, – сделал отмашку из-за стекла Вуду. Кажется, он уже немного заскучал в ожидании обещанного.

Я обернулся на парней. Хайер смотрелся несколько вальяжно, лениво перебирая струны на Энджи. Хемингуэй был сосредоточен, как бегун на низком старте, впрочем, с ним это всегда так. Эрл подбрасывал палочки, чуть ли не жонглируя ими. Ну, вроде все готовы. Тогда я – тем более.

– И раз, и два, и три, и четыре, дааа! – я ударил по струнам, что кузнец по раскаленному докрасна, мягкому, податливому металлу, придавая своему творению форму. Искрами брызнули из гитары ноты, собираясь в яростную мелодию. Вся банда эхом отозвалась на мои движения, усилив их многократно. Я прислушался – ни одной фальшивой ноты, мы находимся в гармонии, в полной синхронизации, в невероятном единомыслии. Это вызвало во мне такой безумный восторг и эйфорию, что вращалась вокруг меня вихрем буйных, ярких, экзотических цветов. Я не просто укрепился в уверенности, что все будет нормально. Я знал это! Держись, Вуду, сейчас будет такая музыка, что тебя снесет вместе со стеклом, которое нас разделяет!

Хочешь ли ты понять, что значит мечта?

И как идти к ней, не сворачивая ни на миг?

И если бы тобой был я,

Ты услышал бы мой пронзительный крик.

И если бы вдруг не успел –

Я знаю, не каждый бы смог превозмочь,

Но за поворотом скрылась она,

И тебе ничем не сможет уже помочь.

Стоя ближе всех, я не мог отказать себе в удовольствии наблюдать за мистером Шортом. Точнее за всей той гаммой эмоций, что так лихо проносилась на его лице: сперва он со скучающим взором таращился на кучку ребят, увлеченно играющих и трясущих телами и головами в такт музыке. Затем, заинтересовавшись, едва заметно даже для самого себя слегка качал головой и дергал коленом. Потом подключились и руки, ладонями он бил по подлокотникам кресла, на котором сидел, необдуманно повторяя движения Эрла. Намного медленнее, разумеется. И, уже ближе к концу песни, на его лице читался настоящий восторг. А прошло-то всего минуты три.

О да! Именно такое впечатление и должна производить музыка. Рок-музыка! Настоящая, она подхватывает тебя волной огромной силы, но при этом мягкой, нежной и чарующей. И выбраться из водоворота, что грозит утянуть тебя на самое дно, нет никакой возможности. С безумной радостью ты отдаешься воле музыкального Нептуна, уже поднявшего огромный трезубец, празднуя победу.

Для меня в музыке было что-то неестественное, сакральное, не от мира сего, если хотите. До самого конца я не мог поверить, что путь к величию создан самим человеком, а не дарован богами небесного Олимпа. А я – их посланник, их рупор, я – частичка их замысла и воли всемогущего музыкального божества. Я – Кейси-аккорд! Я – «Блудный Сын»!

И в этот момент меня поглотила то ли мания величия, то ли я словил какую-то кроху той самой звездной болезни, хотя до нее было еще ой как далеко, но картина, представшая передо мной – суть катренам Нострадамуса – такие же яркие, но сейчас не очень понятные.

Где-то там, на горизонте уже восходило над сценой огромного стадиона горящее яркими огнями название «Блудный сын», но все еще неясно, белая пелена в любую минуту могла поглотить горящие огнем буквы. Будущее слишком обманчиво. Примерно так. Впрочем, если бы я действительно был провидцем, наверняка бы знал, как нам действовать дальше. Но на самом деле, пока что видел не дальше своего носа. Ладно, может, до окончания грифа своей гитары, не так уж далеко, если присмотреться внимательно.

А вот мистер Шорт был в восторге! Таких эмоций я и ждал от него, рисуя себе картины теми долгими ночами, когда не мог заснуть. По-другому и не надо. Все прошло настолько хорошо, что по окончании нашего триумфа бедняга хлопал глазами и ловил воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. Наверное, давненько не случалось в наших местах подобного. И я прекрасно понимал его тревогу и не особое желание заниматься желторотыми юнцами, только что взявшими в руки инструменты. Среди тонн серой пыльной руды, забивающей нос до отказа и заставляющей глаза слезиться, слишком тяжело отыскать тот самый золотой самородок – работы много, а выхлоп – незначительная унция или пара фунтов, тут уж как повезет. Но сегодня он наткнулся на целую золотую жилу. Как ему повезло! А как повезло нам! Я не сомневался ни на миг.