Топчу ветки деревьев,
шагаю по облакам.
по чистому небу иду…
В зеркале мокрого асфальта.
Дымком в вагоне – лесной хлам жгут на обочинах.
Птичьи «ноты» голубей на контактных сетях.
Мертвые элеваторы, где были горы зерна.
Совсем, кажется, недавно…
…Колеса это говорят, говорят.
– А заводы пустые и поля пустые, забросили сады, потом фермы, вырезали скот, заросли дороги, а народ в городе колышется, – тетка у окна вагона, сама с собою…
Выше зализывают волны берег.
Громче галька, откатывается с водой.
Южные облака, а встречные, от севера, задирают друг друга…
Меж ними солнечный луч, подобен пешеходу, хочет проскочить перед летящими авто…
Блики бушующего моря – лезвия танцующих ножей.
К вечеру холодный «новороссийск» победил.
Крутые накаты пенятся пуще прежнего.
На черных клавишах волнорезов, белых клавишах пены – песня волны и моря…
Оранжевый парашют ветер чуть протянет над заснеженным прудом и теряет интерес к забаве. Лениво шевелит ткань, словно пустой полиэтиленовый пакет…
И юноша сел в снег.
Завалился на спину – а белые облака плывут так легко и просто!
Внезапный порыв вновь…
Вскочил, зачем-то подогнул колени…
А крыло не тянет груз и с поджатыми ногами.
Подпрыгивающий Икар смешон – снова на бок, ждать погоды у моря. Спасаясь от холодного «востока» под мутным целлофаном, скрюченный человеческий зародыш не шевелится – рыбак над лункой на скамеечке, тоже ждет…
Южные откосы пруда к близкой весне красят снежные седины впадин буро-зеленоватыми буграми оттаявшей земли.
Кажется, без смысла мельтешат на пруду утки и селезни – туда, сюда. Клюв-голова-шея – вместе как знак вопроса.
Ныряют, шумно вываливаются на поверхность, умея стоять на воде в рост, отряхивают перья и крылья.
Вдруг селезень присоединяется к даме, это походит на танец парного катания, синхронно повторяет ее движения под мелодию, которую слышат только они, а ее шея теперь вытянута вперед, клюв над водой скользит, как нос лодки¸ – вопроса больше нет…
«На стук вышел старик, он нес в руке свет», – как тишину; можно прикоснуться к Ницше?
«Все оболочка. Самое главное то, чего не видишь глазами», – догадался Маленький Принц – большой философ…
Весны и Лета
Птицы с Восходом,
Дождя и Листьев
Ветра с Деревом,
Реки и Волны
Весла с Озером,
Осени и Зимы
Дня с Ночью.
Когда от музыки плачем –
Бог с нами говорит…
Идет беседа
Земли и Неба.
Всячина всякая
– У пьяной женщины губы чужие, не позволяю себе воспользоваться ее слабостью…
– Идиот! Она и выпила, чтобы ты воспользовался!
«Техпомощь» неспешно тянет за собой фургон «Экспресс аптека»
– Не кури здесь.
– Чего это?
– Так сено же близко, и сами мы горели и людей жгли, так что ни-ни.
– Столько лет?! Я бы вам никогда не дала…
– А мне, милая, уже и не надо.
– За рулем пил?
– Нет, выходил из кабины.
Горбатый нос мамы, клюв попугая у симпатично-мужественного папы…
А сын их – хороших людей небо награждает за свои шуточки – правильные, тонкие черты античного юноши, при странной похожести на родителей в глазах и улыбке.
Фото бабушки в ее нежном возрасте девичьем, – с этой бездной рядом, на краю своих крайних годов, – через лета и зимы…
Луна катит за окном вагона, отставая, то убегая вперед стремительно, или рядом, со скоростью самого поезда, весело мелькает сквозь ветки голых придорожных тополей.
Неожиданно тормозит, как вкопанная, на месте, едва полоса деревьев кончилась, а поезд продолжает лететь, пыхтеть, спешить, но не может ее догнать в чистом поле, как в чистом небе… Позже она еще немного поиграет, перепрыгнет на другую сторону состава, назад вернется, пока ей окончательно не наскучит эта забава с железнодорожной мышкой.
На путях встали нефтяные цистерны, мокры от дождя бока – загнанные, в поту, скакуны…
Как старший брат, «левша» о правой заботится.
Глупость подобна кирпичу, вдруг, с крыши – тоже может убить…
Еще в середине прошлого века было – «пампуша» и «твербуль»[4] – предчувствие твиттера? Если буквально, с английского – «щебетать», «болтать», «хихикать»? Может «чирикать» свои сто сорок знаков…
Трусит по деревне лошадка с телегой на мягком резиновом ходу – как вагон метро в Париже…
Майку – в туманно-капельное замачивание ночной росой и дождиком.
Сушка солнцем.
Разглаживание ветром.
Еще ночь и день – звездно-солнечное отбеливание, росисто-туманное ополаскивание.
Сушка солнцем.
Стирка холодная или холостяцкая?
В общем, холостирка – без рук…
– Я ноги об ее вытру, а она веревку с меня вяжет…
– С муженьком мы словно мосты в Питере – сводятся, разводятся…
– Здравствуйте, как вы себя чувствуете?
– Местами…
Они жить не могут друг без друга, шагу не ступят…
Молча терпят половицы с бугорками старых сучков, стельки до дыр, и особенно обидное запихивание то одного, то другой под пыльный диван…
Семейной жизни у тапочек учиться бы, а?
В общем, вс я ч и н а вс я ка я. .
С кем не бывает…
– И вот ведь как можно зарабатывать денежку! Пальчиками! И как еще живет! Ловкость рук и все тут, – говорит он.
– Да и еще не старый, – она.
– Нет, что ты, лет сорок пять ему.
– Не спорь, пожалуйста, нет ему сорока.
– Ах ты, каналья, как ловко стукает! – восхищается он.
– И головой ведь себе помогает, и ногами, – сообщает она. Подняв удивленно брови и подбородки, приоткрыв рты, слушают Рихтера в губернском городе муж и жена, одна сатана…
Бутылка с остатками молока лежит в кухне на полу, туда забрался мышонок и мальчик обрадовался, он будет мышонка кормить, играть с ним…
Потом мама сказала пора мышонка отпустить, он хорошо кушал и подрос.
Мальчик вздохнул, но ничего не поделаешь, положил бутылку на бок – вылазь, говорит, это не я, это мама велела тебя выпустить…
А мышонок уже не может обратно в горлышко…
– Мамочка, что же делать, он не вылазит?
– Ладно, – сказала мама, – папа придет и придумает, как его выпустить.
Сидит на холодном крыльце магазина, рыжая щетина.
А товарищ подходит и думает рыжему дураку сказать «радикулит схватишь…» Встретились глазами – «ведь начнет канючить на бутылку…» – и молча в магазин.
Где и засовестился – «пожалел пару монет, плохой ты, товарищ…».
Вышел – рыжего нет.
Под ногами снежная мешанина, а маленький старичок тянет тележку, набитую чем-то с помойки, старая табуретка поверх.
Из последних старается, тележка в сугробе вязнет.
– Давай, дед, помогу, – говорит «плохой» товарищ.
Старик непонимающе глаза поднял:
– Ты здесь живешь?
– Держи, держи, – и выкатил тележку на чистое место.
Снова удивленный взгляд маленького старичка…
Что ему непонятно?
«Да, я плохой. Но… хороший?»
Жена директора сельской школы неумело, «по-городскому», старается через грязную деревенскую улицу.
– Такую фифу тебе и надо, не будешь перебирать! Иди, иди, чтоб ты не дошла… – бабы, у магазина, отчего-то злятся.
