И, Александр Яковлевич сразу же проанализировал эти действия Ростислава Андреевича и, понял, что смена (замена) увлажненного белья на абсолютно сухое белье позволяла сухенькому старикану себя чувствовать довольно комфортно на здешнем морозе, а ему с Вадимом Терентьевичем пришлось и разогреть на примусе чайку, чтобы согреться и еще, выпить по стопарику изнутри как-бы согревающего их «Бренди», чтобы калорий подкинуть в свою внутреннюю печку, а всё же обеим было сегодня довольно таки прохладно….

И после этого, следуя примеру опытного фронтовика, на каждую свою рыбалку зимой Александр Яковлевич, как и опытный фронтовик, брал в рюкзак сухую запасную смену белья и, даже сухие запасные носки и, переодевшись даже без обычного в таких случаях алкогольного «тоника» в виде ста граммов коричневого «Бренди» чувствовал себя весь день довольно таки тепло и комфортно на каждой рыбалке, даже при минусовых здешних температурах, зачастую достигающих и тридцати, а то и всех сорока градусов, не то, что у берега в Тиличиках, где температура на берегу Берингова моря редко опускалась ниже 20 градусов мороза.

Да и буханку хлеба предусмотрительно заранее еще дома он нарезал на тонкие ломтики или мелкие сухарики заранее сам в духовке делал, так как в первый же день вспомнил тех румын в 1942 году, когда попытался ледяную буханку разрезать своим еще складным ножичком, который не то что резать, а просто не мог войти в мерзлую его мякоть…

А уж, когда ловилась рыба и те же здешние быстрые гольчики, и любимые им проворные чернявые харитончики, то радости и его удовлетворению, и настоящему наслаждению от единения с самой здешней природой не было у них обоих с Вадимом Терентьевичем предела. Особенно, когда ты еще молод, когда ты такой энергичен, когда ты абсолютно здоров, когда тебя окружают верные и преданные друзья, способные не только совет дельный дать, но и помочь, и поддержать тебя в любую минуту…

А сколько с ними с друзьями переговорено, сколько нового им самим узнано и не того, что пишут в прошедших не однократную цензуру книгах или журналах, а непосредственно из этой человеческой книги жизни, которая еще и была написана в их выразительных глазах, которые вот так соучастливо смотрят на тебя и тихо рассказывают о всей своей жизни, и о жизни других людей, часто тебе они же подсказывают, а иногда и делятся с тобою давно самими прожитым, бескорыстно делятся виденным своими глазами и это, и есть наша настоящая жизнь, отличная от той, писанной часто в газетах или даже, показанная по телевизору в те времена, когда на партийных или комсомольских собраниях невозможно кроме того их официоза услышать душу твою теребящего откровенные и правдивые слова.

И еще, это нынешнее брежневское лицемерие, это их партийное двуличие, осознается нами только по прошествии большого времени и осознается оно нами именно сегодня, когда вспоминаешь и те премиальные, выдаваемые в их же родном теперь райкоме КПСС в конвертах и ту их напыщенность, и еще показную зачастую бедность, которая не шла ни в какое сравнение, с тем, что тебе самому пришлось пережить и в детстве, и в молодости, а еще когда ты сам учился в институте…

Простая рыбалка – это и есть настоящая камчатская жизнь. Путь до реки – это также их жизнь, даже тренировка и поддержка сердечка у каждого из них. Радость, что рюкзак потяжелел от улова – это тоже жизнь… И вот, когда ты приходишь домой и полный тазик еще трепещущейся рыбы, а младший сын спрашивает:

– Пап, смотри, как она плещется своими хвостами, – и сам лезет за ней чуть ли не в ванную, чтобы поймать её своей еще не умелой ручкой.

И это тоже их камчатская жизнь. Потому, что ты ответственен за неё, потому, что ты обязан эту не умелую ручку еще долго вести и долго её поддерживать, только сжимая в своей ладошке, чтобы он ощутил и всю твою силу, и чтобы он ощущал всю твою целеустремленную волю… А ты должен долго поддерживать его сына своего, а еще должен обучать и наставлять его, и учить жизни его. Учить его и удилище длинное держать, и дать ей его ручке точку отпоры, когда этого потребуют жизненные обстоятельства, и все это та многогранная жизнь, с которой и складывается наше земное счастье, из чего и складывается наше великое мироощущение и всё наше здешнее камчатское миропонимание …

___

Морозец по утру стоял буквально градусов под семнадцать, вода на Авьяваям реке в 11 км от районного центра Тиличики стала не таким и толстым льдом и настали те самые особые здешние осенние деньки, когда циклоны не надолго заканчиваются, когда наступает неимоверный осенний лов на подледного еще нажировавшего свои бока на кормах обильных здешних буквально с лета харитона, который еще за долгую зиму так не отощал и не исхудал, который на здешних комариках, сытых от крови оленя оводах и, не меряно большой и прекрасной красной икорке за быстротечное лето хорошо нажировался и, когда его увесистую гнущуюся тушку тащишь через узкое отверстие ледяной лунки, а как он берет, когда ты видишь, пропуская в стеклянный лед свою ту искусственную мушку или легкую самодельную желтую блесну, как он долго на быстрине присматривается из под берега, где только, что прятался, чтобы сделать один единственный, выверенный и верный прыжок в воде и ты ощущаешь натяжение, и затем легкое биение тонкой в 0,05 или в 0,10 мм лески и, вот он уже трепещет своими черными алмазными боками о здешний лед и вот он уже своими жаберными плавниками сам себе как-бы помогает вдыхать этот ноябрьский, этот такой морозный, насыщенный кислородом воздух и, что же? Никакой ему от этих судорожных движений помощи. Тот особый земной воздух, в котором мы все живем, в котором мы как бы растворены и, которым мы так часто дышим ему харитону теперь вне его родной водной стихии нисколько не помогает.

Наш воздух не его это среда обитания, не его это жизненная стихия…

Так и человек. Сама наша жизнь, сами её обстоятельства часто мимо его силы воли и мимо внутреннего желания ставят его не на ту стезю, не в те жизненные обстоятельства, о чём мы еще в раннем детстве мечтаем, чего мы зачастую страстно хотим, к чему мы ведь вероятно интуитивно стремимся иногда, и, не говоря ничего о своих страстных замыслах ни своим самым близким, ни даже родным, ни тем более своим лучшим друзьям.

И после, пятого или седьмого, вытащенного из воды харитона, после шестой или седьмой пробитой острой пешней лунки во льду, после здешнего горячего чая, согретого на маленьком походном примусе «Шмель», заранее заправленного еще дома бензином А-82 и тех ста, обязательных еще военных тех «наркомовских» из бутылки «Бренди» без, которых у них с Вадимом Терентьевичем не обходилась ни одна их рыбалка Уголев Александр в своей болоньевой курточке теперь легко, распластался на гладком льду и, начал наблюдать там внизу всю здешнюю камчатскую речную жизнь, дивясь и удивляясь её всему здешнему многообразию.

– Вот листик желтый проплыл. Вот жучок потоком унесен. А вот, и гольчик резвый свой бочок блестящий на солнышке ему теперь показал. А уж там спрятался темный, там у берега притаился перед своим броском хищный харитон. Он гроза икры красницы, он гроза всех здешних комаров и комариков, а какое у него мясо нежное, какое оно непередаваемо вкусное, какая у него еще и жизненная сила, и живая прыть, и подумалось ему….

– Какая великая, какая мудрая наша земная Природа, чтобы вот создать и сотворить за миллионы лет вот такую неимоверную красоту, обеспечить такую полную биологическую самоорганизацию и довольно простую целесообразность, когда из простой округлой белковой глобулки, с горошинку размерами, чтобы вот через время вышел такой красавец, такой умный, такой упорный и, еще настойчивый вид как харитон, и не только он, а еще и сам человек. И, сколько же надо было трудиться этому не известному неземному и неведомому «скульптору», чтобы всё это у него легко получилось, а ещё и чтобы оно ожило настоящей земною жизнью, спрятавшись где-то в том неведомом нам генетическом нашем коде, который только расправляясь и определяет, и цвет наших волос и цвет, и даже уникальный узор радужки наших глаз, и облик наш из поколения в поколение повторяет ни о чём ведь не забывая и не утрачивая при том повторении целых поколений…