А какая здесь тишина, а какая вокруг чистота природы, а какая не по-земному еще и камчатская эта первозданность.…

___

Свой походный рюкзак Уголев Александр собрал еще с вечера. Утром в четыре часа, чтобы сборами не будить жену и сына только дополнительно в полиэтиленовый пакет положил буханку хлеба, и со своей ведомой только ему заначки достал бутылочку болгарского «Бренди», который здесь на камчатском полуострове в советское время был одним из лучших напитков, так как Тиличикская своя пищекомбинатовская водка, как-то с друзьями замерили, была всего-то 37,5 градуса крепости, вместо положенных ей по тогдашнему ГОСТу 40 градусов.

– Это сколько же имеет сам пищекомбинат и их директорат в лице Еремеева если? – так думал и подсчитывал в уме тогда Александр Уголев.

И этот вопрос остался для них обоих без ответа до сегодняшнего дня, а может именно тогда и складывались капиталы нынешних не бедных владельцев всех тех ООО, ОАО, ИП и т.п.

Вероятно все современные миллионеры и миллиардеры типа Прохорова, Мордашева, Вексельберга, Брынцалова, Березовского и многих-многих, и вышли именно вот с тех 1,5 градусов или 2,5 градусов не долитой еще тогда в советские времена водочки, которые именно сегодня легко превратились в их просторные трехэтажные особняки и в их не один миллион долларов виллы, и на южном берегу Франции, и во Флориде в США или в Майями в США, или в такой чопорной и действительно по-капиталистически спокойной Англии, и даже успешно вложены ими в те их футбольные клубы «Челси» и баскетбольные NBA-американские клубы с не ведомыми нам их названиями, чтобы приумножать и возвеличивать их несметные и неправедные русские богатства…

Да сейчас именно в 1983 году для Уголева это и не было так важно. Надо будет ему прожить еще долгих семь лет, чтобы в его стране начались те бурные, те особые и даже революционные девяностые годы, а затем и еще те памятные всем двухтысячные, которые так много чего в их всей жизни изменят, во всей нашей быстротечной жизни поломают, начиная от нашего заскорузлого мышления и до уклада самой нашей жизни, кардинально изменив всё наше застывшее мировоззрение и, как же трудно всё это нам тогда будет даваться, с каким трудом придется ломать все давно установленные наши стереотипы и круто менять все наши взгляды.

А уж для кого-то это будет в принципе невозможно, как в тех философских неизменных законах перехода количества в качество, или отрицания -отрицания, а может быть и даже выше их физических и нравственных сил.

И в том непомерном их надрыве, в том душевном их порыве они упадут в прорву или упадут в ту бездонную бездну только нашей истории, и сама история, и само Великое то Великое и даже Вечное Время да и само то их Безмерное Пространство перемелет и их, и их все как бы чистые нравственные взгляды, и даже их устоявшиеся те еще социалистические принципы, оставив после себя разве только меленький песочек именно из того прочного «бетона», с которого они ранее были как бы все слеплены…

А именно сегодня, этот болгарский напиток «Бренди» он как-то по-особому их обоих грел, как-то бередил он за его еще молодую душу, хотя он и не был с самого своего детства сторонником настоящей пьянки до полного «отруба», когда как бы ничего сам не знаешь, когда как бы ничего ты и не помнишь после неё. Но вот, как познакомился с несколько старшим по возрасту лет на двенадцать Вадимом Терентьевичем Горяиновым не было у них двоих той выходной субботы или еще красного воскресенья, чтобы они не стали на свои узкие лыжи и, даже в стужу в январе, когда морозцы здесь под все тридцать градусов и оба не пошли на ближайшую реку на урочище Богуляновское, или под гору Сыпучую или даже на урочище Мухоморное и за рыбой и, чтобы немного самим там развеяться, и естественно отдохнуть от напряженных их трудов в селе Тиличики.

А, в том его Горяинова Вадима уютном домике у них и дрова заранее припасены, и уголек с попутного трактора, что в Хаилино шел всего пару мешочков они за бутылочку водки взяли и, тогда можно вот так запросто, здесь им вдвоём сидеть у печки и смотреть в такое сказочное полыхающее в печурке красное и теплое пламя, и еще слушать вечерние байки всех здешних рыбаков, всех их гостей охотников и просто случайно, пришедших по случаю отдыхающих, так как здесь в селе Тиличики ни театра, ни музея, ни даже простого ресторана в округе на пятьсот километров нет ничего такого, где мужчине семейному душу-то свою можно просто отвести, пообщавшись запросто, без протокола, без надзора, без извечной этой их социалистической цензуры, которая вероятно давно еще с того 1933 или еще с 1947 годов сидит где-то там в крови в каждом из нас….

___

И он Александр Уголев неспешно, идя на своих широких лыжах вспомнил, как мать его еще малого лет восьми учила и заботливо наставляла.

– Сынок, ты мёрзлый хлеб только к своей груди никогда не приставляй и не пытайся и не режь так его! А, то у нас в Савинцах тогда в феврале 1942 года на постое у бабушки твоей Надежды Изотовны венгры были и им мерзлый хлеб привезли с полевой кухни, а те на радости кинжал в буханку и к своей груди её прислонили для удобства, а с мерзлого хлеба, острие соскользнуло у тех в свою же грудь…И…

И поди, тогда разберись убили ли его свои или сам себя убил, или может это те савинские смелые партизаны ранним утром это с ним сделали…

___

Покуда вдвоем шли молодо и довольно таки споро. Перевали через ручей Широкий. Впереди догнали школьного коллегу физика Жиленко Ростислава Андреевича, он был ветераном Великой Отечественной войны 1941-1945 годов, который несмотря на свои года был еще таким цепким ходком, что и этот молодой 33 летний Александр Яковлевич не поспевал за шестидесятилетним поджарым стариком-фронтовиком, так как самому молодому и не хватало его дыхалки.

– И, не понятно почему?

– Как-будто был и тренирован, и еще довольно молод и энергичен, но вот та его старая та фронтовая и та армейская выправка, та его четырехлетняя армейская давнишняя привычка к переходам, в том сухоньком старичке и в ветеране войны была запрятана где-то внутри, и теперь казалось, что его тонкие жилы нисколько не напрягаются при такой вот спорой его ходьбе по здешней кочковатой тундре ни на минуту не останавливаясь и не показывая другим, что он устал или ему тяжело теперь идти.

Когда пришли на совсем не далёкую реку Авьяваям у Александра Яковлевича всё нижнее хоть оно и хлопчатобумажное белье давно промокло от выступившего с его тела пота и уже, после первой прорубленной пешней лунки, он так здесь на льду продрог, что неостановимая дрожь шла по всему его еще молодому телу…

Это теперь стали выпускать и новое термобелье, и еще для солдат спецназа с еще большей впитывающей способностью, а тогда мы были рады простому хлопчатобумажному и еще с начесом армейскому белью…

И, он весь, дрожа от холода, который шел как-бы откуда-то изнутри посмотрел в стороны. Сам учитель и ветеран Жиленко Ростислав Андреевич стоял немного в сторонке, так как пришел первым, но ни бурить лед, ни тем более ловить рыбу, как это хотел сразу Александр тот сам не спешил. А сначала, так не спешно распаковал свой объемный и увесистый походный рюкзачок, достал оттуда своё исподнее как и у Александра с Вадимом с начесом белье и, не обращая внимания на легкую поземку и северный, как всегда здесь свежий ветерочек начал его то белье своё менять, раздевшись сначала буквально по пояс. Затем, тоже самое сделал и со своими подштанниками и, уж опосля развесил, такое же своё влажное исподнее бельё на близлежащих кустах прибрежного ивняка и только затем взял в руки свой длинный ледоруб. Особого инструмента на рыбалку они теперь не брали. В этот раз еще свои удлиненные стальные льдобуры они не брали, так как рассчитывали, что толщина льда не более 7 сантиметров ну максимум местами 10-15 сантиметров, а сам Александр Яковлевич в это время справлялся и своим походным увесистым стальным топориком, который за прочный ремешок был прикреплен на его широком армейском ремне, предусмотрительно застегнутом на две шлейки.