___
Сегодня маленькая камчатская деревня Ветвей была вся взбудоражена, так как весть из одного дома в другой дом была разнесена не только здешними черными воронами, но и тем громким лаем собак, который в таких случаях особо у них звонкий и он заливисто перекатывается по всему их селу, вытянувшемуся вдоль крутого правого берега притоки Вывенки.
Одна собака:
– Гавв!-Гаввв!
Другой пес как волною подхватывает:
– Говв! Говввв!,
А третий:
– Га-гав-гав!!
И уж четвертый еще, и не созревший щенок ведь слышно здесь только его заливистое:
– Тяв-тяв!
Но он хоть и мал, но тоже участвует в их общем хоре, он тоже в их ветвейваямской собачьей семье, он тоже ведь нужен в этой сельской собачей общей их громкой какофонии, которая коль раз с утра началась, то ей нет уж и конца до самого вечера. И, никакие строгие хозяйские окрики уже не помогут эту какофонию никому и остановить. Разве те принесут с мамычки вне плана по куску смачной юколы или поставят кастрюлю с вечера сваренными теми пищевыми припасами для них.
Все жители от мала до велика давно вышли на просторную длинную улицу тянущуюся вдоль берега реки Ветвейваям и уже с грустью встречали кавалькаду груженных нарт, идущую по льду не очень и широкого притока Вывенки этого вот ручейка Ветвейваяма. На крышу здешних одиноко стоящих домов, как бы из ни откуда слетелись множество черных воронов и ворон. И теперь все в селе Ветвей поняли, что сегодня что-то произошло значимо особенное, что-то такое еще вероятно и трагическое.
Матушки предусмотрительно достали из кожаных ножен притороченных к своему поясу острые короткие ножички и без всякой команды, принялись сразу ими же разделывать практически еще и не остывшего оленя, грея свои окровавленные руки прямо в брюхе красной практически не остывшей на небольшом морозе туши.
А мать Дениски Татьяна склонилась над мокрым телом своего мужа и слезы сами лились из её теперь уже красных и таких еще молодых не знавших настоящего горя глаз. Она не могла уже и нисколько причитать, да горевать, так как еще ранее всё высказала, всё давно вымолвила, когда только увидела того вещего грудастого черного Кутха-ворона, который и сына Дениску домой привел так рано…
Тело его отца было, как-то по-особому выпрямлено, руки теперь у него были вытянуты вдоль туловища, а глаза его еще полуоткрытые и, не моргая они смотрели куда-то туда в солнечную ясную с голубизной ввысь, вероятно еще пытаясь там разглядеть своего единственного и любимого им сына Дениску…
Только малый Денис не понимал, что ему надо делать, куда спрятать свои такие замерзшие короткие рученки…
Он также не знал, что ему теперь делать, можно ли плакать или лучше вот так сильно прикусить нижнюю губу буквально до крови сжимая её и стоять рядом с отцом, держась за его холодный палец и слушая только громкий плачь матери, и её просьбы дать ей сил всё это перенести, и еще выстрадать, оставшись на белом свете вдовой, оставшись одной со всеми трудностями и невзгодами.
И Денис думал:
– Только бы мама не выполнила свои угрозы и не ушла вместе с отцом туда к верхним людям и с кем же он теперь останется?
И, он прислонился к маме, и поглаживал её по её черным вьющимся волосам, и ей вдруг казалось, что это прикосновения её любимого мужа, и она склонила свою голову не в силах уж и плакать, а только прислушивалась к тем его ласковым успокаивающим, и поддерживающим её ритмичным, как и биение её встревоженного сердца, поглаживаниям, которые без слов её теперь успокаивали, и она ясно осознавала, что ей надо жить именно для этого теплого маленького комочка, надо ей жить для её родного сына, чтобы взрастить такого же любящего и сильного парня.
___
В их просторном деревянном рубленном из бруса доме собрались все Ветвейваямские соплеменники даже из юрт разбросанных вдоль берега и на десять, а то и все тридцать километров, чуть ли не с Вывенки и с Хаилино, где было чуть не по пол села их кровных родственников. Пришедшие же матушки те суетились у очага на кухне и, готовили поминальную их всегдашнюю из привезенного оленя еду шурпу. А мужчины расположились на полу в соседней комнате, где и тело отца на августовских оленьих шкурах положили, и где разложили имеющиеся в доме давно игры, и конечно же сильно потертые и засаленные от рук карты, и, разговаривая между собой играли в карты в простого подкидного «дурачка», передавая колоду из рук в руки не громко разговаривая. Теперь как бы и их друг играл вместе с ними… Другие же просто сидели на полу и попыхивали своими дымящимися трубками, набитыми дешевым табаком, высыпанным из сигарет «Прима», из подо лба посматривая на увлеченных игроков, и вместе с ними внимательно считая, кто сколько раз выиграл…
___
На следующий день с утра, подъехали соседские широкие и длинные нарты, и тело отца уже в новой, за ночь сшитой мамушками новой кухлянке погрузили на них, которую трудолюбивые мамушки буквально за эту ночь и сшили из двух оленьих шкур, которые давно были развешаны на вертикально стоящих у дома собранном самим отцом еще прошлым летом плавнике. Они даже успели разукрасить её своим разноцветным бисером, вкладывая в чередующийся геометрический рисунок и его динамичную графику особые, только им ведомые завитки, которые символизировали земную жизнь человека и долгий путь пройденный им здешними извилистыми и длинными тропами.
А сам Денис уж и не знал, что его отцу-то было всего-то 26 лет. Именно сложенные в круг в центре те 26 маленьких бисеринок и символизировали, прожитые его отцом годы, а еще было семь квадратов, которые символизировали те семь медведей, которых он здесь на Ветвей успел застрелить и много было – не сосчитать бисеринок, которые отражали всех тех куропаток и быстрых зайцев, которых он и сам стрелял из ружья, а чаще всего ловил на свои петли и умело, расставленные на кустах силки.
Затем по полудню, как только стрелки часов перешагнули те еще непонятные Денису 12 часов все собрались споро и поехали на здешнюю гору Шаманку, которая была километров в пяти от их поселка, а там мужики уже с утра нарубили веток серого ольховника и смолистого кедрача, и сложили высокий как египетская пирамида костер, внизу было подложено несколько пучков сухой травы и еще кедровая стружка, чтобы огонь вмиг объял его давно похолодевшее тело, как бы и защищенное от самого того полыхающего огня и новой кухлянкой, и красивыми торбозами, и новым кем-то ранее разукрашенным малахаем, который уже нисколько не грел его на этом морозе.
Когда отца положили на досках на сложенное умелыми руками на такое вот кострище, Дениска еще не понимал, что же будет дальше, так как он был первый раз на такой здешней погребальной их траурной нымыланской церемонии.
Мужчины с четырех сторон подошли к кострищу и сначала белесоватые дымные языки, как-бы окутали тело его отца в такой красивой красной кухлянке, а затем снизу откуда-то от самой земли потянулись желтые, как и отцовская новая кухлянка языки пламени, легко теперь скрывая от его растерянного взора сына всё тело его родного и любимого им отца. Так как растерянность к Денису пришла опосля от осознания, что огонь ведь такой жаркий, огонь такой сильный, что все клеточки его родного, его единственного отца вот так в миг вспухнут пузырями, как летом на его правой руке, когда он пролил кипяток из чайника и затем ведь испарятся, как и вспух пузырь на его руке, когда он неосторожно прикоснулся к горячей сковородке на прошлой неделе.
И теперь, Денис смотрел не на то место где лежал его отец, так как ему было теперь вновь невероятно страшно, а он смотрел куда-то в далекую ввысь, куда теплые потоки воздуха и те желтые языки пламени легко поднимались как-бы, обозначая и прорисовывая в морозном воздухе невидимую дорожку, по которой его отцу придется вот теперь медленно подниматься как по некоей лесенке туда к их всем верхним людям. Он посмотрел в сторону и там вдали на зеленой ветке кедрача сидел все тот же старый черный грудастый ворон и он видел, как у того с глаз катились слезы и Денису захотелось самому вновь поплакать и он заливаясь слезами плакал уже не, боясь ничего и, не понимая не будут ли его ругать взрослые, которые стояли все молча и, только мать тихо продолжала еще со вчера и убивалась, а бабку сюда и не взяли, так как та была такая немощная, после того как её дочери сына бездыханное тело привезли в дом их.
