Ксюша же, как ни в чем не бывало, легко набрала номер Елизовской милиции 31-202 и те, буквально через минуту и приехали в их трехкомнатную квартиру в отдельно, стоящем доме на одной из окраин Елизово.

– Что тут случилось гражданка Суржикова Ксения Егоровна, – спросил оперативный дежурный, рассматривая заблаговременно, протянутый ею паспорт.

– Да вот, молодой студент из ПТУ пришел в гости, открыл сам калитку, ворвался в мою с Петей квартиру против моей воли и, начал меня прямо у порога по наглому насиловать, – сквозь слёзы слышал Николай Ксюшин лепет и ему в это время хотелось еще сильнее, и громче плакать от той безысходности, и того внутреннего его бессилия, и еще её вот такого обмана и её настоящего женского предательства….

– А где он? – переспросил офицер.

– Там в спальне, его муж задержал, он с моря раньше времени пришел и всё видел, как он меня насиловал.

– А сама Ксюша сильно вся раскраснелась, щеки стали пунцовыми, как бы и она была сильно, взволнованная теперь происходящим.

– А, Вы гражданочка заявление об изнасиловании писать-то будете в прокуратуру? – уточнил громко офицер, чтобы ясно все слышал Николай.

– Да! О! Я! Да! Ох! Да! Я напишу заявление буквально сейчас, – говорила давно, заученные слова буфетчица.

Коля же еще весь голый лежал на теперь такой упругой постели и, как испуганный страус только, пряча свою бритую голову в перовую подушку, теперь был сам не рад, что сегодня пришел к ней, что так вот опрометчиво и, довольно быстро сам до гола разделся здесь, что пил с ней то её красное вино, а затем по-медвежьи сразу же залез на эту не объятую его короткими руками буфетчицу Ксюшу…

– Федя, давай фотографируй здесь всё, заберешь его трусы, одежду, простыню там должна быть его сперма. Затем у него заберете кровь и мазки с члена, слюну на антигены, а еще ногти с пальцев рук и понятно счес волос с его вшивого лобка, – давал команду неизвестный Николаю, прибывший оперативник….

– Да знаю, ты вот лучше сам-то отпечатки пальцев его на бутылках и стаканах фиксируй, для доказухи нам будет, да и пальчики его откатай на дактилоскопическую карту, затем нам в надзорном деле пригодятся, – отнекивался молодой лейтенант криминалист, зайдя не то в спальню, не то в будуар штатной проститутки и по совместительству еще, и буфетчицы.

– Будем сознаваться Николай Иванович? – и сделал перерыв, чтобы посмотреть на реакцию молодого «насильника». – Ты же знаешь, что с насильниками бывает и в нашем КПЗ то делают, – сразу же пригрозил офицер, чтобы быстрее психологически подавить и одновременно расколоть в миг ошарашенного страхом такого обвинения по статье изнасилование, а еще и проникновение в жилище, и никак не ожидавшего ареста парня.

От естественного страха у Николая такая дрожь по телу, вся кожа взялась мелкими пупырышками, как на пятидесятиградусном морозе. Теперь он не знает, что и делать, и что отвечать на задаваемые вопросы, так как их суть к его сознанию еще ведь и не дошла, так как он не осознал в чем же его сегодня и обвиняют.

– Можно я свои брюки одену, – сквозь слезы попросил Николай офицера, чтобы прикрыть свою наготу…

– Трусы только оставь. Стань ровно. Подожди вот на память, твоим сокамерникам покажем…. Стой!… Наклонись!.. Повернись задом!..

– Ни чего себе, тут у него!? – прокомментировал офицер.

Как подписывал протокол, что говорил и, что пояснял следователю Николай уже и не помнил…. Теперь его так сильно огорчало предательство старшей его подруги Ксюши, что он хотел плакать и, по-настоящему по-детски весь этот вечер теперь плакал, не обращая уже никакого внимания на присутствующих и офицеров из Елизовского отдела милиции, и каких-то двух мужчин понятых, невесть откуда и, прибежавших так быстро в её ранее для него «гостеприимный» дом…

Затем в КПЗ еще в каких-то многостраничных протоколах несколько раз на каждой странице расписывался, и его завели в слабо, освещенную камеру, где были только одни откидывающиеся от стены деревянные отполированные до самой древесной желтизны нары. Покуда вот побудешь в этой камере

– Я всё расскажу, только…– вытирая слезы, просил офицера Николай.

– Да, ты и так всё уже нам сказал, – давно, уверенный в успехе задуманного, парировал милицейский офицер.

– Товарищ офицер, я всё Вам расскажу за ПТУ, кто курит наркоту, кто девчонок трахает несовершеннолетних, как директор продукты домой ворует… – пытался, выслужится задержанный.

– Да, мы и так всё знаем и без твоей информации… Посиди ты и подумай ещё…..– один из офицеров скомандовал ему.

Дежурный ИВС принимая его у Николая забрал всю его ПТУшную одежду и всё, что ему ранее дарила Ксюша, сложили в пластиковый пакет и бросил тому на пол зэковскую черную буквально на три размера большую одежду без ремня. Ему так было жаль свою одежду: с него сняли и новые джинсовые брюки и любимую тенниску с портретом Дина Рида, которую ему подарили моряки, когда они были на экскурсии на ярусолове «КамЛайн», и еще цветные трусы и даже носки с белыми кроссовками. Забрали ту его чистую и всю новую одежду, которую за его труды по субботам ему периодически дарила щедрая на подарочки Ксюшенька и теперь вот так его в миг она же и предала. Поистине стерва!

Когда щелкнул замок в двери камеры Николаю стало так одиноко, так страшно, так горестно, он даже повторно прослезился, черным рукавом зэковской робы, вытирая со своих округлых азиатских щек легко накатившую слезу. Но этой его слабости никто уже и не видел.

– За, что же все это мне? – горестно подумал он, присаживаясь на свою холодную еще без матраса откидную шконку.

В два часа ночи дверь камеры легко без скрипа открылась.

– Григорьев, на допрос к следователю.

Григорьева вывели и, Николай вновь остался один на один в серой только тускло ночью освещенной камере…

Николай закрыл свои карие глаза и начал представлять, как его переводят в соседнюю камеру к убийцам и еще наркоманам. Как те, его быстро раздевают, как с него легко и быстро сползают зэковские без ремня черные брюки, как у его горла появляется острая заточка и, как их толстые, и такие грязные х…и без явного сопротивления проникают по очереди в его теперь вовсе не послушное тело…. Он весь от возникшей боли внизу живота буквально сжался и, ощутил в эти мгновения такую безисходность, да еще такой животный страх, что решил сразу же лучше уж из простыни сделать петлю и покончить сразу же жизнь здесь…. Покуда он рвал тонкую и эту белую простыню, он не знал, что за ним всё это время внимательно наблюдают, и не успел он еще оторвать первую полоску, как дверь камеры открылась и громкий голос дежурного:

– Умьявилхин на допрос!… К стене!… Руки назад!…Пошёл!…

В кабинете, сидел уже другой следователь ему было , лет 30 от роду.

– Ну как, подумал, – уверенно переспросил, предполагая на положительный ответ и на полное согласие.

– Я согласен товарищ офицер, – сквозь слезы обещал Николай.

– Это хорошо, что ты Коля, что ты Николаша такой понятливый и еще невероятно послушный. Но нам твоего быстрого согласия не надо, нам нужна настоящая твоя работа и твои действия…– и задумался. – Поступим так. Я знаю, ты умный малый, и полагаю будешь честно с нами сотрудничать… Сейчас ты подпишешь вот эти документы о не разглашении… Тебе будет установлена денежная оплата, которая покуда ты учишься будет перечисляться ежемесячно на твою сберкнижку, а затем, когда ты закончишь, тебе мы отдаем сберкнижку и ты богатый у нас парень. Ты не должен ни о чем болтать со своими друзьями, что здесь произошло и, что будешь в дальнейшем ты нам помогать. Когда ты нам понадобишься, тебя обязательно найдут. Всё, что ты будешь видеть в ПТУ и знать в твоём училище будешь докладывать нам, только без фантазий и без той туфты вашей детской. Вот эта папочка, посмотри здесь протоколы все без даты и все помни срока давности по этой статье нет, мы всегда можем легко вписать дату в этот или другой протокол и всё запустить по новой до самого до справедливого Суда… Я в любой момент могу объявить твой всесоюзный розыск, и даже розыск через Интерпол, и тогда… Тогда, ты знаешь, что загремишь по полной на все 12 лет, а то и на все пятнадцать лет тебе гарантировано и еще, мы припомним тебе и Анну, которой всего-то только 15 лет в Тиличиках этим летом, помнишь там в Култушном, теперь она уже кажется беременная и мы докажем, что ребеночек-то у неё твой, и зачат он ею еще до исполнения 14 лет, а это понимаешь похлеще изнасилования – уже совращение малолетней и твой половой акт с несовершеннолетней…