– Но никогда мы, – уверен в этом теперь я, – не можем его ни осязать, ни даже представить из тех цифр сложных и многим непонятных сложных с интегралами математических формул, по которым его рассчитывают на сверхмощных суперкомпьютерах, так как всё это за пределами нашего обыденного сознания и оно всё то за пределами всего нашего земного восприятия, так как нет у нас того особого детектора, нет у нас с Вами той особой внутренней антенны, которая могла это осязать и еще, чтобы нам всё то ощущать. А уж всё то что мы именно сейчас не осязаем и, что мы сейчас не ощущаем, мы обоснованно считаем, что его и как бы нет вокруг нас самих.

– А так ли это?

– Может и нас, и наших мыслей кто-то сегодня не осязает и кто-то не ощущает их? А оно ведь есть и именно они ложатся в эти длинные строки и эти многие страницы повести и даже романа о нём об Алексее Ваямретыл, одном и единственном верном и преданном своему хозяину камчатском самурае!

– Может и эти наши волнения, и все наши сегодняшние, и прошлые переживания кому-то покажутся такими еще ничтожными. Как ничтожен для нас самих и этот призрачный, и не ощутимый для всех нас бозон Хигса, который является, – теперь мы знаем это достоверно, – основой всего, в том числе и является он основой меня самого.

– Но если я не буду этого знать, насколько же изменится моя жизнь и изменится ли тогда моё всё мироощущение?

– И насколько изменится всё моё мироощущение если кого-то не будут волновать мои сегодняшние волнения и все мои огорчения?…

– В этом многомиллионном, в этом многомиллиардном миру, нас так много и я, и мои мысли, и сам ход моих ощущений не всегда важен, и не всегда он существенен в жизни другого земного человека, даже живущего рядом на одной улице, даже живущего в одном этом многоквартирном доме…

Часто только слышу я у подъезда или на лестничной клетке:

– Здравствуйте! – и чуть грустный взгляд ответившего на твое приветствие.

– А что за ним за этим взглядом кроется: интерес к тебе как к человеку страдающему, сострадание как к человеку еще и переживающему, или некий даже материальный интерес, чтобы я занял ему немного до его зарплаты ?

Так и наша долгая, и его нашего Алексея Ваямретыла быстрая камчатская жизнь, преданного и верного своему хозяину самурая, сколько её не режь на составные части, сколько тщательно не препарируй её и как не анализируй её, ни на ста, ни на двести, ни на триста, и даже на той тысяче страниц убористого текста или даже в десяти толстых моих томах ведь нельзя её полно нам узнать и сам я это понимаю что не возможно просто её его ту жизнь вместить в этот убористый текст, так как не стоят наши благие поступки и все наши намерения даже одной слезы младенца, кажется давным-давно сказал об этом один восточный мудрец…

– И, как же он был прав!

– И, только теперь я, все мы поняли тщетность своих намерений, отразить, и вновь пройти всеми Ваямретыла Алексея земными тропами, теми тропами, которые не раз вероятно были затоплены теми вешними весенними водами и, еще той чистой водой – нилгикын мымыл, которая вероятно на все 98,3% и составляет водную ту сказочную матрицу всего нашего живого волнующегося и почему-то переживающего тела, и осознаю это я, что именно она составляет та чистая вода – нилгикын мымыл единственную матрицу всей нашей земной жизни…

– И, сколько же той нашей воды и водицы особой телесной, подвержено и сверхсильным магнитным, и высокочастотным, и инфразвуковым, и ультразвуковым излучения, – теперь то спрашивая я, у внимательного читателя своего, – и тем земным рукотворным, и уверен всем космическим лучам и излучениям нисколько, не зависящим от нас самих, и сколько в ту чистую воду – нилгикыл мымыл сегодня попадает пестицидов, ядохимикатов, легких и тяжелых радиоактивных элементов, радиационных отходов, токсинов и биотоксинов, в том числе из пищи, и сколько эта вода поглощает всего, чтобы одновременно самой, и очищаться, и самой чтобы становиться вновь той чистой водой – нилгикын-мымыл, в которой когда-то внове зародится и каждый год, – знаю это я, -зарождается новая, но уже вовсе другая жизнь, как в этих камчатских более ста тысяч рек и речушек, на их нерестилищах каждую весну под влиянием неведомого нам хомминга начинается весной нерест новой красной анадромной рыбы, которая затем стеною возвратиться и через три года, и через пять лет, нагуляв и свою массу, и важный для нас жир, чтобы в той же, нет уже в новой чистой воде – нилгикын-мымыл, повторить тот же свой головокружительный некий спиральный жизненный цикл, но уже на том её новом витке и будем надеяться, что его дочь Диана и его так им любимый и единственный его сын Александр, на новом витке уже их новой жизни, проживут свою до одури насыщенную жизнь и, что их жизненная тропа будет и длиннее чем у их родного отца, и понятно менее извилистой чем у их отца у их родного Алексея Ваямретыла, настоящего камчатского преданного и верного своему хозяину самурая…

Как же мне хочется, что бы когда-то их внезапно и ниоткуда, пришедший хомминг родил такую же, но уже новую камчатскую страстную жизнь, как и все другие здешние наши такие маленькие жизни…

Ведь для одного достаточно может и пятнадцати лет, как любимой Алексеем жене Айне, чтобы затем стать матерью его дочери Дарьи и затем буквально через год вновь в свои юные те её в семнадцать лет стать ей матерью его сына Александра. А вот самому Алексею, в то же самое время понадобилось каких-то девятнадцать лет, а его родному брату Денису ведь и тридцати трех лет не хватило, так как он и сегодня еще не стал на этой камчатской земле отцом.

А, вот старшему и лучшему его другу Диме, которому недавно только двадцать семь лет исполнилось, а он еще не нашел свою единственную и истинно для него суженную, и понятно также ведь он не стал еще ни разу земным отцом, не смог сам замкнуть витки той его сказочной здешней камчатской особой их коряков и нымылан здешних бесконечно и вечно крутящейся спирали, которая обязана, которая должна всегда на земле давать новую жизнь, так как самой природой человека это свыше не нами самими предопределено, свыше ему предначертано нам на необозримых небесах самим нашим Всевышним и Господом Богом наши самим Иисусом Христом нашим.

А, вот брату моему, Ивану уже семьдесят один, но он так за всю свою длинную жизнь ни разу не испытал истинного земного счастья отцовства. Он к большому сожалению не испытал того особого наслаждения и земного удовлетворения от настоящего отцовства, так как сама его судьба и, вероятно высочайшее Провидение так уж для него распорядились и теперь мне одному – самому младшему из троих братьев приходится об его благополучии постоянно беспокоится и, так вот волноваться, ясно всё же понимая, что всё в руках высочайшего Провидения, всё в руках великого и вечного Времени, и нашего не ограниченного никакими земными или даже космическими рамками Пространства.

Для одних, из нас это Вечное Время довольно таки краткое, а для других, наоборот оно неимоверно так долго тянется, что кажется ему не будет никакого и никогда настоящего конца.

– И, почему же вот так, у всех нас складывается и наша судьба, и их беспокойная жизнь на этой планете? – спрашиваю не первый раз я сам себя.

– И, должно ли так быть, что чем богаче и просвещённее мы становимся, тем меньше нас рождается и медленно, но как бы неуклонно, по мнению ученых и демографов, вырождается не так давно весь великий Русский народ? И, при том же, он невероятно быстро рос до этого и так быстро, продолжает расти весь Азиатский мир, весь их особый часто враждебный нам их мусульманский мир хоть и земной, хоть и рядом, но абсолютно и вероятно чуждый нам особый их мир?

– А может всё же это связано с тем, что у них более комфортно, что у них более тепло, что у них больше Солнечного божественного излучения, которое так сильно, как хорошее вино играет в их не то светло-желтой, не то темно-коричневой, не то такой черной, как у самих тех африканских негроидов в их тоже красной крови.

– И, только ли в этом, в цвете кожи всё так это земное завязано? – переспрашиваю я, – Ведь кровушка наша во всех народов она то такая еще красная.