Он стоит совсем близко, так что становится видна даже тонкая сеточка морщин на коже. Засохшая ссадина от бриться на подбородке, совсем маленькая, я раньше и не замечала ее. А в глазах добавилось усталости. Они серьезные и печальные, несмотря на то что на губах застыла улыбка. Но я ведь тоже пытаюсь улыбаться, хотя внутри все горит от боли.

— С сексом у нас никогда не было трудностей, Макс, — я отвожу взгляд, потому что понимаю: если продолжу рассматривать мужа, сердце просто не выдержит. Я забуду про все, что было, и снова поддамся его влиянию. И возможно станет легче… но только на время. Проблема-то не делась никуда. — Поэтому и ТА встреча была другой. Так же удобно, правда? Просто заниматься сексом, без всяких обязательств. Но для этого и брака не нужно.

— Опять ты передергиваешь! — он хмурится, отступая к подъездной двери. — Но я не собираюсь с тобой ругаться. Устал до жути. И на работе, и от этих наших разборок. Поэтому давай спишем все на действие гормонов и поговорим потом. Когда ты успокоишься. Хочешь собирать вещи в одиночестве — пожалуйста. Сумку только не таскай. Как закончишь, набери меня, я поднимусь, заберу.

На сборы у меня уходит минут пятнадцать: ведь и не разбирала почти ничего, но звонить Максиму я не спешу. Наоборот, специально тяну время. С какой-то детской мстительностью хочу добавить ему как можно больше неудобств. Чтобы надоело ждать, и он уехал. Вернулся на свою любимую работу. Там же наверняка все уже без него пропадают.

Даже раз за разом прокручиваю в голове сцену, как Макса вызывают срочным звонком на очередную операцию, и он тут же срывается, уже из больницы присылая мне покаянное сообщение.

Это был бы такой замечательный повод оставить все, как есть. Не возвращаться к нему! Разозлиться, обидеться, заявить, что я никуда не поеду. Но время идет, и, раз за разом выглядывая в окно, я вижу одну и ту же картинку: моего мужа, стоящего у машины. Он даже в салон не садится, хотя погода для прогулок сейчас более чем неподходящая. Понимаю, что Максим замерз скорее всего, но и это не становится достаточным аргументом, чтобы прекратить тянуть время. Дурацкая женская мстительность: я хочу, чтобы ему хотя бы в такой мелочи стало плохо. И когда очередной порыв зимнего ветра дергает приоткрытую форточку, кидаю очередной взгляд в окно на стоящего у машины мужа, но снова ему не звоню. Сажусь за стол и придвигаю к себе недочитанный дневник.

Дни смешались в какую-то однообразную, напряженную череду событий. Черно-серое небо, почти постоянно затянутое тучами, нависало над городом, делая жизнь еще более угрюмой. А ветра не прекращались. Казалось, они дули со всех сторон, рвали с деревьев одинокие, случайно оставшиеся там листочки. Проникали сквозь прохудившиеся рамы в квартиру, заглядывая в каждый угол.

Вместе с этими ветрами летел снег. Много-много снега. Так много, что просто ходить по улицам было тяжело. Силы таяли с каждым днем, и те расстояния, которые Шура прежде преодолевала без труда, теперь казались чем-то немыслимым.

Она привыкла к постоянному гулу, который не утихал даже на ночь. Давно спала, не раздеваясь, укутываясь помимо одежды еще и в старенькое одеяло, накрываясь с головой. Только теплее не становилось. У нее будто выстыло, вымерзло все до самых внутренностей. И тело замерзло, и сердце. И все чувства. Самой себе напоминала машину, какой-то заведенный механизм, действующий по определенному сценарию.

Чаще и чаще хотелось просто закрыть глаза. Чтобы все прекратилось. Уснуть и больше не просыпаться, не возвращаться в мир, где остались только боль и холод. И еще постоянный, мучительный голод. Он не стихал ни на мгновенье, лишь увеличивался с каждым днем. Терзал густой, нудной болью, скручивающей живот и оттуда расползающейся по всему телу. Драл горло непроходящей тошнотой. Даже после скудной еды не становилось легче, наоборот, тошнота усиливалась, и Шуру начинало мутить. Сознание наполнял вязкий дурман, в котором воспоминания смешивались с реальностью, и между ними словно стиралась грань. Девушка уже не могла понять, что происходит и в какой момент что-то сломалось в ее мире.

Она перечитывала письмо мужа, раз за разом всматриваясь в уже выученные наизусть строчки, и все время пыталась увидеть в них что-то новое. Что-то, чего не заметила сначала. Ведь должно же было существовать какое-то логичное объяснение происходящему! Ее любимый, дорогой Ваня не мог так с ней обойтись. Смотря в глаза смерти, чувствуя ее смрадное дыхание, разве сумел бы он оказаться предателем?

Что-то не складывалось… В измученном, затуманенном разуме Шура прокручивала все их прожитые вместе дни. Даже посчитать умудрилась. Их брак продлился чуть больше года. Триста восемьдесят дней. Двенадцать с половиной месяцев. 9120 часов. Так ничтожно мало… Но за эти часы муж не просто стал ее частью. Под кожу проник, впитался в кровь. Врос в нее. Они, кажется, даже думали похоже. Мечтали об одном и том же, любили так, что захватывало дух… А потом… Что случилось потом?

Встретил другую женщину? У Шуры не осталось слез, она ложилась на кровать, подтягивая колени к груди, обнимала сама себя и беззвучно скулила, кусая губы и отчаянно стараясь вырваться из плена этого безумия. Найти тот самый, единственно правильный ответ. Принять… или простить? Только не выходило. У нее ничего не выходило!

Где-то раз в неделю заходил Андрей. С того самого дня, как принес письмо, друг мужа постоянно выглядел виноватым. Прятал глаза, не решаясь взглянуть на нее прямо. Говорил какие-то банальности о том, что надо жить дальше.

Только зачем? У нее не было сил. Квартира, где они с Ваней когда-то были счастливы, стала казаться чужой. Она тоже выстыла, посерела, изменилась настолько, что Шура, пробуждаясь по утрам, иногда не узнавала собственное жилье. Лежала, беспомощно озираясь по сторонам и стараясь понять, как вообще попала сюда. По крупицам вытягивала из памяти сначала вчерашний день, потом письмо Вани… и все остальное. И так по кругу. Возвращалась в ту действительность, где даже дышать было страшно, в бесконечный поток унылых, жутких дней без единого просвета.

— Что должно случиться между людьми, чтобы мужчина просто взял и предал жену? Которую вроде бы любил? Или говорил, что любит? — почему-то после прочитанного судьба незнакомой мне девушки из прошлого волнует ничуть не меньше, чем свои собственные проблемы. Ее боль каким-то немыслимым образом переплелась с моей. Противно скребет изнутри, не давая покоя. И если о личных переживаниях говорить не вижу смысла: Макс же все равно не изменится, но выяснить, что двигало мужем Шуры, зачем-то очень нужно.

Макс слишком резко тормозит на светофоре и поворачивается ко мне.

— Вер, тебе не надоело?

— Не надоело что? — смотрю на него с недоумением. А еще ощущаю, как внутри поднимается обида: раньше мы общались совсем по-другому. Без этого надрыва и напряженности. Выходит, даже говорить друг с другом спокойно разучились.

— Я все понимаю, ты устала, тебе хочется, чтобы я проводил с тобой побольше времени, — муж отвечает тихо, но я отчетливо различаю злые нотки. — Плюс гормоны, от этого никуда не деться, особенно на таком сроке. Но какого хрена ты выдумываешь проблемы там, где их нет, Вера?

Оказывается, можно наорать на человека, не повышая голоса. И в душу ему наплевать, оставаясь при этом сдержанным и спокойным внешне. Это я выдумываю проблемы? Это он мне говорит после всего того, что было? И главное, за что? Я всего-то хотела обсудить то, что взволновало, причем не меня касающееся… Зачем вообще согласилась вернуться? Как мы жить будет вместе, если даже минуты не можем провести без ругани?

— Забудь, — шевелю внезапно ставшими непослушными губами. Отворачиваюсь к окну и начинаю рассматривать серый, однообразный пейзаж. На улице холодно и сыро, с неба снова сыплет мокрым снегом. А у меня внутри — огромная зияющая дыра. И болит так, что дышать тяжело.