— Думаешь, мне самому не жаль? Вера!

— Что? — поднимаю на него глаза и кусаю щеку изнутри, отчаянно стараясь не разреветься. — Что с того, что тебе жаль? Разве это что-то меняет?

Он рвано, раздраженно выдыхает.

— Там тяжелого пациента привезли, без меня не справятся. Это моя работа, ты же должна понимать!

— Должна? — от собственных слов горло раздирает, будто я глотнула кислоты. — Ты серьезно сейчас? Прямо должна? А ты должен что-нибудь? Ну, помимо того, что мчаться на работу по первому зову? Мне — должен хоть что-то? Или важно только то, что происходит в твоей чертовой больнице? А я — это так…

— Ты — не так, — тихо, но с отчетливой злостью в голосе цедит Максим. — Прекрати утрировать. Я люблю тебя. И у меня нет никого дороже. Но сейчас мне надо уехать. Я нужен… там.

— Конечно, — киваю и отворачиваюсь, потому что слезы все-таки срываются, обжигая щеки. — Езжай. Как же они там без тебя… Ты же единственный специалист на всю больницу, других просто нет.

Он вздыхает, снова делая слабую попытку меня обнять, но я уворачиваюсь. Дергаю плечом, стряхивая его руку.

— Неужели ты сама хотела бы сидеть и развлекаться в ресторане, зная, что я оставил человека в беде?

Отличный ход. Сыграть на моем чувстве вины — что может быть лучше? Только мы и это уже проходили. Я все сценарии наизусть знаю… и тошнит от них.

Качаю головой и поднимаю воротник у куртки: как-то резко становится холодно, и кажется, что ветер проникает даже сквозь одежду. Никогда не любила зиму, а сейчас при мысли о том, что впереди еще много-много холодных дней, становится совсем тоскливо. Я откуда-то наверняка знаю, что эта зима будет бесконечно долгой. И тяжелой.

— Я уже ничего не хочу, Максим, — выдаю, не глядя на мужа. Изо рта вылетает пар, а губ начинает саднить. — Ни ресторана, ни ужина, ни… тебя. Давай, катись на свою работу, спасай мир. Можешь вообще там поселиться.

И бросаюсь прочь, не обращая больше внимания на его слова. Даже не различаю их уже. Какая разница, что он говорит, если все равно поступит по-своему? Все равно не услышит, не поймет, почему так больно. А значит, и я не стану слушать… НЕ ХОЧУ!

Ужасно хочется, чтобы он бросился следом. Догнал меня, обнял, сильно-сильно, так, как только он умеет, наговорил милых глупостей. И никуда бы не уезжал. Я действительно уже не хочу никакого ресторана. Очутиться бы сейчас дома, забраться к нему на колени, прижаться к груди, закрыть глаза и забыть обо всем.

Мне нужно это до физической боли. Так, что не могу думать ни о чем другом. Останавливаюсь на соседней улице, едва лишь завернув за угол, и чего-то жду. Размазываю по щекам злые слезы и ругаю сама себя. Знаю же, что Максим и не думал догонять. Сейчас он уже на полпути к больнице, а мыслями и вовсе там. На предстоящей операции. Не со мной.

Может, я просто эгоистка? Или, как говорится, бешусь с жиру? Другие бы позавидовали такой жизни. Мне не раз говорили об этом, восхищаясь моим мужем. Еще бы, не пьет, не курит, ни разу не дал усомниться в своей верности. Еще и выглядит, как кинозвезда. Мечта, а не мужчина…

Давлюсь очередным всхлипом и смеюсь, чувствую, как от этого смеха горчит на губах. Вот уж правда мечта. Несбыточная. Я ведь совсем не так представляла себе семейную жизнь. Зачем он вообще женился, если его никогда нет дома? Если, несмотря на всю любовь, работа и эти бесконечные пациенты ему дороже, чем я?

А мне даже поговорить не с кем. При мысли о том, чтобы поделиться проблемами с подругой, становится тошно. Так и вижу, как она кривится, укоризненно кивая: «А я предупреждала тебя!». Предупреждала… Да только разве мы слушаем здравые советы, когда по уши влюблены?

Я именно такой и была, когда соглашалась стать женой Максима. Да и сейчас до сих пор жить без него не могу. Думала ведь уже, что уйду, не стану больше терпеть, но сил на это нет. Как представлю, что его не будет рядом, делается страшно. Еще и там, где-то глубоко внутри, никак не рассыпется надежда, что однажды что-то изменится.

Наивная! Это ведь тянется так давно. Годы. Мне тридцать пять вчера исполнилось. В детстве женщины в этом возрасте казались глубокими старухами. А сейчас сама стала такой. И непонятно, что происходит в жизни. Вроде бы есть семья, любимый муж… Да только какой смысл во всем этом? Я хочу обычного счастья. Покоя. Чтобы Максим рядом был, каждый вечер, за каждым ужином, и не приходилось греть этот ужин по нескольку раз. Мне не трудно, но что за семья такая, где я вечно жду, а его вечно нет?

И еще я хочу ребенка. А Макс будто не замечает ничего. Ни того, как смотрю на детей на улице или на витрины малышковых магазинов. Ни того, сколько мне лет. Время идет, а ведь он врач… лучше других должен понимать. Если, конечно, ему хоть сколько-нибудь это важно.

Почему-то никак не решусь сказать напрямую. Столько раз пыталась, но никак не могу найти в себе силы. Не представляю, какой может оказаться его реакция. Если бы хотел, наверное, сам бы поднял эту тему, хотя бы намекнул. Но он молчит, и я… я тоже молчу. Время от времени начинаю корить себя и убеждать, что так нельзя, но дальше дело не идет. Ничего не меняется. НИ-ЧЕ-ГО!

Не понимаю, что делать. Должен же быть какой-то выход, спасительное решение. Иначе я просто сойду с ума или начну ненавидеть собственного мужа.

В этот раз я совсем не жду его возвращения. Кажется, даже хочу, чтобы он задержался подольше, а лучше и вовсе остался в больнице до утра. Представляю мужа уставшим, измученным… и чувствую какое-то болезненное удовлетворение. Словно мне стало бы легче, если бы ему было плохо.

Но только самой хуже становится. Понимаю, что так нельзя. Так может вести себя обиженный на кого-то ребенок, наивно полагая, что станет легче, когда пострадает его обидчик. Но если для детей такие вещи допустимы, мы-то с Максом взрослые люди. Должны быть разумными. А в моих мыслях и поступках разумностью и не пахнет, а Максим… Максим, наверно, даже не предполагает, что творится у меня внутри. И все больше кажется, что ему и дела до этого нет.

Сижу за столом перед чашкой с остывшим, несладким чаем. К приготовлению ужина и не приступала, хотя сегодня, как назло, хочется есть. Обычно при плохом настроении аппетит, наоборот, пропадает, а сейчас прямо ноет и крутит внутри. Но я, как мазохистка, продолжаю сидеть, не пытаясь что-то предпринять.

Около десяти вечера слышится звук открывающейся двери. Непривычно рано. Я уверена была, что Макс не вернется снова до глубокой ночи. И оказываюсь не готова к встрече: утихшие было эмоции поднимаются с новой силой. Бурлят внутри, грозя вырваться истерикой. Мне закричать хочется, вцепиться ему в лицо, надавать пощечин. В крайнем случае, перебить посуду. Если бы еще только от чего-то подобного стало легче…

Но сдерживаюсь, впиваюсь пальцами в край стола, бессмысленно рассматривая, как кружатся в чае одинокие чаинки. Молчу, никак не реагируя на приветствие мужа, зашедшего в кухню.

Максим стоит какое-то время за спиной, видимо, ожидая мою реакцию, потом хмыкает и подходит ближе. Тянет за плечо, вынуждая обернуться.

— Все еще злишься? Ежик мой колючий.

Не знаю, что раздражает больше в этот момент: он, улыбающийся, как ни в чем не бывало, или я сама из-за того, что не могу не реагировать на его близость. Мне снова кружит голову его родной запах, а исходящее тепло, кажется, проникает в каждую клетку. Пьянит, делая слабой и безвольной.

— Что-то ты рановато. Задержался бы еще… Не было других операций что ли? — снова шиплю на него, как глупый обиженный ребенок, старающийся задеть побольнее.

Макс качает головой, касаясь костяшками пальцев моей щеки. Чертит по коже линию вниз к подбородку — и от этой невинной ласки по телу рассыпается столп мурашек.

— Злючка моя… Любимая, — и в следующее мгновенье запускает пальцы в волосы, опуская ладонь мне на затылок и резко тянет к себе, впиваясь в губы.