Путь до островов Маледиктус мог быть коротким — всего пару часов, а мог — до безумия длинным. Никто не знал, примут ли их острова, позволят ли приблизиться, захочет ли Бермуда выйти к ним, захочет ли сразиться с ними. Или же просто уничтожит, как только они подойдут к зоне его власти.

На Маледиктусе Бермуда был Богом, потому что именно Бермуда создал Проклятые острова. Так во всяком случае говорили, никто не знал правды. Но на море действовали свои законы, неподвластные Бермуде, потому что море было сильнее, море могло дышать. Им нужно было вызволить его с суши — в воду. Так шансов на победу становилось чуточку больше нуля.

«Пандора» была под командованием Эйлерта, «Эгерия» — под командованием Ригана, а «Геката» — под командованием Рагиро. Все остальные члены команд распределились по кораблям по-разному и от начальных составов не осталось следа. Ханна и Изэль взошли на борт «Пандоры» вместе с Грэмом и Олденом, позже к ним присоединилась Летиция, Юшенг проводил Джию на борт «Эгерии». Райнер и Монро оказались на «Гекате». Распределялись так, чтобы силы каждого корабля были примерно на одном уровне и могли сразиться с Бермудой.

Эйлерт, Рагиро и Риган отдали команду отчаливать.

Солнце беспощадно слепило глаза.

Три корабля отошли от берегов Сент-Люси в сторону островов Маледиктус.

ГЛАВА 25

«ИСПОВЕДЬ: ВСТРЕЧА С ЭЙЛЕРТОМ»

— Первый раз я встретил его в какой-то грязной подворотне летним жарким днём. Я прятался в тени между домов, уже несколько дней побирался объедками, чтобы выжить, и понятия не имел, что делать дальше. Он остановился прямо напротив, и я очень четко чувствовал на себе его заинтересованный взгляд. Потом услышал, как он сделал пару шагов, и увидел его ботинки перед собой. Смотреть на того, кто так настойчиво требовал моего внимания, не хотелось. Я мог навредить, всё ещё не умел контролировать свою силу и боялся её, а этот мальчишка так спокойно стоял рядом и не убегал.

Иногда я думаю, что мне стоило сразу сказать, что я опасен и что ему совершенно точно не нужно со мной заговаривать. Но я услышал какое-то шуршание, а следом его спокойный, добрый голос:

— Ты, наверное, проголодался. Вот, возьми.

Такие простые слова, верно? Они очень легко произносятся, и говорят их наверняка намного чаще, чем я думаю, ведь о людях, как ты знаешь, я невысокого мнения.

Я поднял голову и посмотрел: сначала на него, потом на свежую буханку хлеба, которую он протягивал. Вот так просто. Внутри поселилось незнакомое до этого чувство: то ли благодарность, то ли любовь, то ли что-то ещё похожее. Или что-то среднее между ними. Мальчишка улыбался, и его улыбка отражала такую же незнакомую мне искренность и теплоту. Он не хотел мне вредить, наоборот — хотел помочь, несмотря на то что не знал меня.

— Я заметил тебя четыре или пять дней назад. Ты постоянно сидишь тут один, и… — он запнулся, поджал губы и присел на корточки, чтобы быть со мной на одном уровне. — В общем держи, — и он подсунул мне хлеб ещё ближе. Видимо, чтобы у меня не было возможности отвертеться.

Потому что её не было. Я взял буханку у него из рук, и он улыбнулся ещё шире, ещё счастливее, а потом сразу же вытащил из сумки два яблока и тоже протянул их мне.

В этот раз ждать второго повторного предложения я не стал.

Он плюхнулся сбоку от меня, не замечая грязи.

— Меня зовут Эйлерт Лир, — представился он. — Но, если хочешь, можешь называть меня просто Лертом, я не против.

Я кивнул, давая ему понять, что услышал, но сам называть своё имя не торопился, а Лерт не настаивал. Он только достал третье яблоко и стал есть его так быстро и так демонстративно, чтобы я точно обратил на это внимание и расценил, что можно есть прямо сейчас. Живот болел от голода. Когда я вцепился зубами в буханку, Лерт выдохнул и заметно успокоился, а яблоко стал есть намного медленнее.

Когда Лерт уходил, он оставил всю сумку с едой рядом со мной, но ничего не сказал, только улыбнулся, прежде чем убежать на женский голос, обеспокоенно звавший его по имени.

Это была моя первая встреча с человеком, который спас мою жизнь.

Второй раз он пришёл на следующий день. Пришёл с каким-то пыльным одеялом и завёрнутыми в платок парочкой кусочков пирога.

— Это мама испекла вчера вечером, а я стащил с кухни, — вместо приветствия произнес Лерт и протянул их мне. У меня вообще-то оставалась еда со вчера, но я не стал ни спорить, ни благодарить, а только кивнул ему, как и в прошлый раз. Лерт — тоже как и в прошлый раз — уселся сбоку от меня, а потом положил мне на колени одеяло. Лето, конечно, было жаркое, но ночами становилось прохладно.

Лерт не пугался моих разноцветных глаз, он словно едва ли замечал такое разительное отличие от всех других нормальных детей. Лерта не напрягало, что я не разговаривал с ним. Ему не то чтобы было всё равно, скорее он где-то глубоко в душе понимал, что мне нужно время, чтобы привыкнуть, довериться и поверить. Так что Лерт ничего не требовал взамен, приходил каждый день и приносил еду, рассказывал истории — про свою жизнь, про жизнь своего отца-пирата, про жизнь выдуманных героев разных историй.

Он часто улыбался, но почти никогда не смеялся. Иногда говорил, что скучал по отцу, который постоянно в море. Иногда молча грустил. Но никогда ничего не требовал взамен и даже не спросил моего имени.

На седьмой день Лерт признался, что совсем перестал видеться с соседскими мальчишками, с которыми раньше играл каждый день. А следом признался, что его совершенно это не заботило, потому что теперь у него есть я.

До сих пор не знаю, как надо было на это реагировать. Он сказал мне… Извини, не помню дословно, но его фраза звучала до абсурдности просто. «Они злятся, что я больше не прихожу к ним. Но зачем же мне приходить к ним, если теперь я прихожу к тебе?» — и улыбнулся. Той своей доброй, тёплой улыбкой. Сказал это так, будто не было ничего на свете более понятного, простого и логичного.

— Почему? — это было первое, что я ему сказал. Спросил, почему он ко мне приходит, ведь с теми соседскими мальчишками — я был уверен в этом — ему было интереснее и веселее, чем со мной, который зачастую даже не смотрел на него.

Лерт вопрос понял не сразу. Смотрел на меня широко распахнутыми карими глазами и никак не мог взять в толк, что для меня такие вещи — не сами собой разумеющиеся.

— Так ты все же разговариваешь! — радостно воскликнул он, даже не собираясь отвечать на мой вопрос.

Он ответил на него многим позже. Сказал, что я был его другом уже тогда, ведь «своего человека чувствуешь сразу». С того момента прошло больше пятнадцати лет, а я так и не понял, что значили его слова.

— Извини, просто ты молчал больше недели, вот я и начал думать, что ты не говоришь. Ты не подумай, мне всё равно. Если не хочешь разговаривать, я заставлять не стану. Тебе, наверное, так комфортней. Ну, молчать постоянно, — Лерт затараторил с такой скоростью, что я с трудом улавливал, что он произносил. — Вообще папа думает, что много молчат обычно те, кто много знает. Мудрецы, в общем. Или те, кто что-то плохое задумал. Но ты ведь не задумал ничего плохого, верно? Ты хороший. Я это чувствую.

Внутри что-то защемило от его слов. Это не было страхом и не было физической болью, но больно все равно стало где-то внутри между ребер. Я схватился за воротник рубахи и немного оттянул его в надежде, что неизвестное щемящее чувство пройдёт само, но оно только больнее укололо, когда Лерт обеспокоенно проследил взглядом за моими движениями и потянул ко мне руку. Я дёрнулся назад.

Я позволял ему быть рядом, сидеть рядом, говорить мне всё, что он хотел, был благодарен, когда он приносил еду или вещи, но он никогда не прикасался ко мне, и я про себя радовался, что мы не настолько близки.

Лерт сразу же опустил руку.

— Прости, — тише обычного сказал он. — Ты же знаешь, что я бы не сделал тебе больно?

Но он сделал. Я не знал, как ещё расценивать испытываемые мной ощущения, кроме как «боль», но сказать об этом Лерту в момент, когда он смотрел на меня так, словно не было в его жизни никого дороже меня, я не решился.