Время вышло.

Рагиро не узнал, что случилось в жизни Мартина, но, посмотрев друг другу в глаза, священник решил, что ему вообще-то необязательно было говорить — Рагиро обо всём и так догадался. Во всяком случае Мартин чувствовал возникшее между ними молчаливое понимание. Такое же, как когда-то возникло между ним и Теодором.

— Вы можете дать нам ещё немного времени? — неожиданно для самого себя спросил отец Мартин.

Стражники покачали головами, но не сказали ни слова. Рагиро послушно поднялся на ноги, на секунду плечом оперевшись о стену. Он слабо улыбнулся отцу Мартину и медленно побрёл к выходу, не оборачиваясь. Священник не сказал самого главного. Того, ради чего проводились исповеди.

«Отпускаю тебе твои грехи».

Потому что у Рагиро грехов не было.

Дверь с грохотом захлопнулась, оставляя Мартина одного. Они не успели попрощаться, не успели вообще ничего друг другу сказать напоследок, и у Мартина складывалось ощущение, что у него из сердца только что вырвали какую-то очень важную часть. Вырвали резко и без предупреждения. Всё должно было закончиться не так. Он дал Рагиро два обещания, и ни одно из них никогда не сможет выполнить. Первое — потому что ему никогда не хватило бы мужества сражаться против тех, кто сильнее. Второе — потому что второй и последний раз, когда он увидит Рагиро, будет его казнь. Отчего-то Мартин думал, что пережить ещё одну смерть Рагиро не сможет.

Он просидел какое-то время на полу пустующей камеры, собираясь с мыслями и силами. Когда-то несколько лет тому назад Мартин пропустил казнь лорда Теодора Рэндалла, человека, которого бесконечно любил. Сейчас он не мог пропустить казнь Рагиро. У него попросту не было на это права.

Отец Мартин вышел из тюремной камеры, оставив лежать на полу разодранную библию и крест.

Больше он никогда не возьмет в руки библию.

Больше он никогда не наденет на шею крест.

Всё закончилось слишком быстро.

Когда он выходил в коридор, мимо него прошёл высокий мужчина. Точно не стражник, точно не священник. Шёл он от соседней камеры, где был заключен Эйлерт Лир.

ГЛАВА 29

«ИСПОВЕДЬ ЭЙЛЕРТА»

Холодные каменные стены давили. Полученные в последней битве раны давали о себе знать больше, чем хотелось. Ночь словно остановила время и окрасила мир в чёрно-белый. Хотелось взвыть и неведомой силой пробить дверь, исчезнуть навсегда, лишь бы не здесь, лишь бы не сейчас, лишь бы не так. Он никогда не замечал за собой меланхоличного настроя, но после всего случившегося силы покинули его слишком резко. Он ждал рассвета как спасения, думая лишь о том, что у него получилось спасти самого дорогого ему человека. Он не знал, как сильно ошибался.

Холодные каменные стены пахли плесенью. Он возненавидел этот запах, как только переступил порог маленькой тюремной камеры и понял, что здесь ему предстояло провести целую ночь. Он, кажется, успел попрощаться с матерью, но не успел попрощаться со всеми остальными. Он, кажется, знал, что не вернётся из той битвы. Ведьма его предупреждала. Ведьма же говорила, что карты и руны лгать не умеют. Он не послушал и поплатился за это. Поплатится, когда солнце взойдёт над землёй.

Холодные каменные стены сводили с ума. Как сильно он желал сейчас оказаться не здесь, не сейчас, не так. Как быстро он поверил в Бога, когда дверь за его спиной гулко захлопнулась, а крысы под ногами разбежались. Как сразу он вспомнил все услышанные когда-то молитвы, едва взгляд зацепился за тюремную решётку.

Кандалы непосильным грузом тянули вниз, усталость становилась тяжелее с каждой минутой. Он ждал священника — кажется, перед смертью давали возможность исповедаться даже пиратам. Но священник почему-то не шёл. И, если быть честным, он не очень-то и хотел.

Когда он почти уснул, в двери щёлкнул замок: кто-то пришел. Но открывать глаза так не хотелось, как и не хотелось видеть незнакомца, одетого в рясу. Исповедь ему была не нужна. Если Бог настолько слеп, что не видел мира, который создал, то ему не нужно было прощение.

— У нас не так много времени, — раздался знакомый до щемящей боли в сердце голос.

Риган Оделис стоял на пороге тюремной камеры, и он явно не был священником, несмотря на соответствующую одежду. Эйлерт распахнул глаза и непонимающе уставился на мужчину, уставшего не меньше его самого.

— Не удивляйся. Магия, деньги и сила вперемешку с умом могут сделать всё, что угодно, — ответил он на незаданный вопрос, скинул рясу на пол, оказываясь в более привычной одежде, и подошел к Эйлерту.

— Даже не знаю, рад ли я тебя здесь видеть, — прошептал Лерт, попытавшись улыбнуться. Не получилось. — Если ты пришёл сюда, чтобы спасти меня, то, боюсь, я не смогу сейчас даже идти, не то что бежать или драться со стражей.

Риган сел рядом. После полученных ран ему тоже было сложно двигаться, и вдвоем они не смогли бы справиться с не одним десятком стражников.

Эйлерт как-то сразу понял, что Риган пришёл попрощаться, что все увертюры закончились. Они победили Бермуду, и освобождение для всех моряков стало последним, что они сделали.

— Что с Рагиро? — нетерпеливо спросил Эйлерт, будучи уверенным, что Риган должен был первым делом сообщить ему именно это. Что с Рагиро. Но он молчал, то ли подбирая слова, то ли не желая говорить то, чего Лерту знать не следовало.

— Не знаю, — наконец, произнес Риган. — Всё произошло слишком быстро, ты же сам видел. Изэль едва ли убежала. Ханна, Грэм и Монро исчезли. Райнеру точно удалось скрыться, этот прохвост сбежит даже из Ада. Про остальных я ничего не знаю, Лерт. Рагиро я не видел с самой высадки на берег. Летицию — тоже. Как и многих из твоей команды. Нам остается надеяться, что никто из них не попался английским солдатам.

Слова Ригана — совсем не то, что хотел услышать Эйлерт за несколько часов до смерти. Он слишком хорошо понимал на что соглашался: он один был виноват во всем случившемся. Все смерти — на его совести. Все пропавшие без вести — тоже. Все разрушенные жизни — он разрушил их сам. Как и свою.

У Бога хотелось попросить лишь одного: чтобы с Рагиро всё было в порядке. Даже если он, Эйлерт, умрёт. Даже если сам Рагиро будет страдать, думая, что виноват в его, Эйлерта, смерти. Главное, что живой, подальше ото всех, кто мог бы ему навредить.

На мгновение Лерт даже почувствовал облегчение.

Мгновение очень быстро прошло.

Они молчали, и в их молчании было намного больше слов, чем в любом диалоге. Оба были вымотаны, не хотели говорить и бесконечно думали о том, что произошло и что могло бы произойти, но никогда не произойдёт, потому что Лерт оказался слишком самонадеянным в войне, которую не мог выиграть изначально.

Риган положил руку Эйлерту на плечо, и Эйлерт подумал, почему ему сейчас не двенадцать, ведь так хотелось ни о чем не волноваться и просто обнять кого-то близкого. Молчание кричало громко, и этот крик так сложно было выносить. Ладонь Ригана напоминала о прожитых когда-то счастливых моментах, но успокоения в этих воспоминаниях он не нашёл. Только нескончаемое море боли и тоски по прошлому. А прошлое, как известно, вернуть невозможно.

Лерт бы многое отдал за это.

Если бы было, что отдавать.

До той секунды, пока Риган не положил руку ему на плечо, Эйлерт думал, что не боялся: он заглушал свой страх усталостью, злостью, ненавистью. Но одно прикосновение разрушило защиту, обнажая душу перед самим собой.

Эйлерт не хотел умирать, и это осознание скрутилось в жёсткий ком внутри.

— Риган, мне страшно.

Риган чуть сильнее сжал его плечо. «Я знаю». Любому было бы страшно, если бы он знал, что через несколько часов умрёт.

— Даже идя прямиком к Морскому Дьяволу мне не было страшно, — тише добавил Лерт и закрыл глаза. Тюремная камера — последнее, что хотелось видеть в такой момент. — То есть страшно было, но не так.

Он не мог объяснить, каким был страх тогда и каким он стал сейчас, но точно понимал, что это были два разных чувства. Оба заставляли сердце биться чаще, быстрее, неистовее. Но если страх перед битвой заставлял двигаться дальше, не позволяя оборачиваться назад, то страх перед казнью — заставлял цепенеть, то и дело оглядываясь на прошлое без шанса на будущее.