— Чтобы насладиться спокойствием и гармонией этого мира.

Грэм редко понимал Ханну. Вернее, почти всегда не понимал. Но были моменты, когда её странные слова становились вдруг прозрачными и превращались в отголоски его собственных мыслей. Как сейчас.

— Мы умрём? — он не понял, как и зачем спросил об этом, потому что точно был уверен, что не хотел знать ответа. Грэм думал, что Ханна начнёт говорить загадками, но гадалка только хмыкнула, а потом спокойно произнесла:

— Все когда-нибудь умирают. Даже такие чокнутые ведьмы, вроде меня, и такие самодовольные эгоисты, вроде Райнера Финна. Этот мир ещё не создал ничего вечного. И вряд ли когда-нибудь создаст.

Ханна Ламан никогда не была похожа на нормального человека или на сумасшедших гадалок-шарлатанок. Все её слова — на удивление точны; все её предсказания — безошибочно сбывались. Ханну подобная достоверность пугала, но с годами она смогла примириться даже с этой своей стороной.

Грэм не воспринимал ведьму серьёзно, скорее причисляя к гадалкам-шарлатанкам, но внутренний голос кричал, что он не прав, потому что настоящие ведьмы говорили только правду и ничего кроме правды.

— Мы умрём в этой битве? — уточнил свой вопрос Грэм.

Любопытство брало верх, несмотря на нежелание знать ответ. Он спрашивал себя, каков предел у возможностей Ханны и был ли этот предел вообще. Как одна женщина могла видеть исход таких глобальных событий?.. И почему тогда она не пыталась изменить судьбу всего мира, раз владела такой силой?..

— Мы — нет. Но кто-то в ней обязательно погибнет, — Ханна приподнялась на носках и свободной рукой коснулась щеки Грэма, разворачивая его лицо к себе.

Грэм любил Ханну. Он смотрел в её темные широкие глаза и знал, что сделает все возможное, чтобы она не умерла в битве, которая должна была случиться совсем скоро. Даже несмотря на то, что защищать нужно не Ханну, а его, Грэма, обычного человека.

Имён Ханна не назвала, Грэм не спрашивал. Если кому-то было суждено погибнуть, то они постараются это предотвратить. Вдруг получится?.. Ханна же говорила, что судьбу можно изменить. А Ханна никогда не ошибалась.

Он поцеловал её так, как не целовал никого другого. Она поцеловала его так, как могла целовать только любовь всей жизни.

— Что будет после? — Грэм прервал поцелуй, но не отстранился от Ханны, шепча ей прямо в губы. Ведьма улыбалась — нахально и кокетливо.

— После? — Ханна немного удивилась, но улыбка не исчезла. — После будет жизнь. Поверь мне, ничего не поменяется. Кто-то выживет, кто-то умрёт. Одна сторона выиграет, другая — проиграет. То, что затеял капитан Лир не является исключением. Мир видел сотни, тысячи таких битв. И мир увидит ещё миллионы сражений, которые повлияют на всю вселенную. Или не повлияют. Ход истории не изменится.

Грэму становилось не по себе с каждым новым словом Ханны. Не она ли убеждала, что судьбу можно…

— А вообще не заморачивайся. Судьба — штука сложная, но её можно изменить! — она стала деланно весёлой. Грэм в её веселье не поверил.

Небо сильнее темнело, как при шторме, но море было спокойным. Ханна зашла чуть глубже и, развернувшись, брызнула водой на Грэма.

— Расслабься хоть на секунду, старпом, — она подмигнула ему и рассмеялась, в этот раз искренне.

Он хотел отмахнуться, но вторая волна брызг не заставила себя ждать, и тогда Грэм, быстро подбежав к Ханне, поднял её на руки и закрутился на месте. Вышел на берег и осторожно опустил ведьму на песок. Ханна обнимала его, не желая отпускать.

— Раздевайся, старпом, — шепнула она Грэму в самое ухо. — Я тебя хочу. Здесь и сейчас.

Спорить он не стал: скинул с себя одежду на землю и только развернулся лицом к Ханне, как та уже стояла рядом. Она схватила его между ног, и не успел Грэм даже выдохнуть, как Ханна впилась в ему губы. Этой женщине точно не нужна была его защита.

***

По дороге в комнату, где спал Рагиро, Эйлерт встретил мать. Она как раз только вышла из небольшой спальни и чуть не врезалась в сына. Нала растеряно посмотрела Лерту в глаза, а потом приоткрыла дверь в маленькую спальню, намекая, что Рагиро уже пришёл в себя. Она на мгновение сжала его плечо и направилась в сторону кухни, откуда уже доносились недовольные голоса Ригана и Райнера.

Эйлерт медлил. Он стоял на пороге некогда собственной спальни, рассматривал пол в дверном проёме, но не решался зайти, не зная, что мог сказать Рагиро и с чего вообще начать разговор. Слыша, как Нала повысила голос на мужчин, Лерт улыбнулся: несмотря на всю свою хрупкость, его мать никогда не была слабой.

— Долго там будешь стоять?

Откуда взялась эта боль, Эйлерт не знал. Раньше рядом с Рагиро он чувствовал лёгкость, а воспоминания, связанные с ним, приносили тепло и радость. Пока не случилось крушение. Потом воспоминания стали болезненными, острыми. А в итоге просто исчезли, и Эйлерт перестал думать о своём прошлом, лишь бы не чувствовать, как изнутри его разъедало щемящее чувство тоски.

Появившаяся надежда поначалу дарила успокоение, но сейчас он снова чувствовал, как внутри все раскалывалось на части.

— Извини, — выдохнул Лерт и наконец зашел в комнату. — Задумался.

На Рагиро не было ни одной царапины, и Эйлерту впору было бы радоваться, но он только сглотнул подступивший к горлу ком. Всегда зная о способностях Рагиро, он никогда не видел в живую, как многочисленные раны исчезали в считанные часы. Это оказалось страшно. Не так, как исцелялись царапины. В детстве Эйлерт восхищался, когда полученные на улице ссадины затягивались уже через пару минут, а сейчас, увидев Рагиро, целого и невредимого, он с трудом дышал. Яркая картина истерзанного тела ещё отчётливо стояла перед глазами.

— Как ты себя чувствуешь? — говорил Эйлерт тихо и неуверенно, так, будто боялся даже словами навредить Рагиро.

Рагиро это могло бы позабавить в любой другой ситуации, но он только пожал плечами:

— Лучше, чем в клетке у Дьявола, — и было непонятно, пытался он пошутить или говорил серьёзно.

Эйлерт придвинул стул к кровати и сел совсем рядом. Когда им было по двенадцать, все казалось намного проще. В двадцать пять все стало непреодолимо сложным.

— Ты говорил не спасать тебя, — перевёл тему Лерт, замечая, как плечи Рагиро напряглись. — Но нам удалось тебя вытащить оттуда. Летиции и Ханне пришлось сразиться с одним из слуг Бермуды, но разве это важно? Ты в безопасности, осталось только…

— Что? — раздражённо перебил Рагиро. — Только убить Бермуду и всех Палачей? Я не просто так просил не лезть в это, Лерт. Ты думаешь, что, раз вытащил меня с Маледиктуса, то выиграл? Нет. Если вам удалось забрать меня, то только потому, что Бермуда позволил. А это в разы хуже.

Эйлерт ни разу не видел Рагиро таким злым, особенно по отношению к нему, Лерту. Они ни разу не ругались, когда были детьми, и первый раз разговаривали на повышенных тонах тогда на «Пандоре». Ругаться с самым близким человеком оказалось неприятно и больно, и эта боль смешалась с другой, которая и так расцветала внутри, впиваясь шипами в сердце. Видеть разозлённым самого близкого человека оказалось хуже, чем невыносимо. Эйлерт не понимал, чем заслужил такой гнев, но отчего-то верил, что Рагиро прав.

Если Морской Дьявол позволил забрать кого-то с Проклятых островов, это могло значить только одно: он вернёт себе всё, что у него отняли, и возьмёт ещё больше. Рагиро не хотел думать, что Бермуда мог ещё присвоить себе: чью жизнь, чьи чувства, чью память. У Эйлерта никогда не было магии, он не проходил Шесть путей и не проводил ритуалов, и Рагиро был несказанно этому рад. Свою же силу он проклинал каждый день, каждый час, каждую минуту. Сила, о которой многие мечтали и ради которой совершали безумные поступки, тяготила его.

— Прости, я не должен был срываться, — после недолгой паузы заговорил вновь Рагиро. — Бермуда никогда не делает ошибок и никогда не проявляет слабостей, так что, если я здесь, значит, ему это зачем-то нужно. И если с тобой что-то случится по моей вине, Лерт, я не уверен, что смогу с этим справиться.