Джун стоит на стойке выдачи багажа и ждет меня. На ней темно-зеленая накидка поверх неоново-розового сарафана, солнцезащитные очки несмотря на то, что подруга находится внутри. Ее странная неловкость успокаивает, я бегу, чтобы обнять ее.

— Ты такая странная, — говорю я ей. — Но я все равно люблю тебя.

Она отстраняется, держа меня за плечи, и оглядывает с ног до головы.

​— Ты все еще в бежевом.

​— Мне чертовски нравится этот цвет, — говорю ей, улыбаясь. — Да здравствует стерва в бежевом.

Джун кивает.

— Ты изменилась, — говорит она. — Мне нравится. А теперь давай остановим эту свадьбу.

Свадьба через четыре дня. Мне не хочется ее останавливать, по правде говоря. Я просто хочу высказаться и снять то бремя, что сдавливает мою грудь. Я живу с Джун в ее маленьком коттедже¹⁴. Она снимает квартиру у пожилой пары, спасающая попугаев. Не совсем уверена, от чего нужно спасать этих попугаев, но слышу их щебетание, доносящееся из главного дома. Каждый раз их щебетания пугают и заставляют нервничать. Джун дарит мне розовые затычки для ушей, но все, что я делаю — одержимо сжимаю их между указательным и большим пальцами, думая о Ките и Энни.

— Это тебе не шарики от стресса, — говорит она, затем вставляет их мне в уши. После этого я, наконец, больше не слышу этих попугаев.

Джун кормит меня супом, затем я ложусь обратно в кровать, так как меня все еще немного тошнит. На самом деле, я заболела. Очень сильно. Когда я просыпаюсь нахожу от Джун записку, где она сообщает, что ушла на работу. Я пытаюсь прогуляться, думая, что свежий воздух поможет, но не успеваю пройти и полквартала, как приходится возвращаться назад. Несмотря, что на улице 80 градусов жары я вся дрожу, стыдясь пальм и чистого голубого неба. Добравшись до дивана Джун с цветочным принтом, натягиваю на себя одеяло и проваливаюсь в сон, вызванный лихорадкой. Очередной сон, который перевернет мою жизнь.

Дом изменился. Я ищу темно-синий диван «Поттери Барн». Детей. Но здесь пусто и никого нет. Ни чего-либо синего. Никого. Все вокруг черное. Я нажимаю на выключатель, и комната заливается красным. Оглядываю на кожу на руках, светящуюся нежно-розовым под яркими красными лампочками. Они покрыты чернильными завитками зеленовато-черного цвета. Картинки, надписи и узоры — все одного и того же цвета. Я громко смеюсь. Что это за сон, где я решилась на татуировку?

Бесцельно брожу по комнате. Кухни, ванные комнаты и спальни без мебели. Я нахожу его снаружи, французские двери распахнуты — он стоит в проеме.

​— Привет, — говорю я.

​— Привет.

Он не оборачивается, просто продолжает смотреть… в никуда и вглядываться в темноту. Я обнимаю его, боясь, что он исчезнет.

​— Возвращайся в дом, — говорит он.

​— Нет, — протестую я. — Этот дом больше не мой.

​— А был когда-нибудь?

​— Нет.

Я утыкаюсь лицом в его спину, между лопатками, и вдыхаю.

​— Ты меня бросишь? — Спрашивает он.

​— Нет. Никогда.

​— Если ты не встретишься лицом к лицу с врагом во всей его темной сущности, однажды он подойдет сзади, пока ты не видишь, и убьет тебя.

Я не знаю, что на это сказать, только крепче обнимаю его.

​Он поворачивается ко мне, у меня перехватывает дыхание от его красоты и слов. Это Муслим.

​— Пойдем со мной, — просит он.

​— А как же Кит?

В этот момент появляется Кит, красные огни окрашиваются в желтый. Я слышу голос, зовущий меня откуда-то издалека.

​— Ты уже была в этом сне.

Смеюсь, потому что так и было. В реальной жизни весь оставшийся год я пыталась найти смысл в нем. Собрать мозаику. Но я устала пытаться соответствовать сну. Я не актриса. Не жена и даже не мать. Я никто. Просто Элена.

​— Тогда позволь мне проснуться, — говорю я ему. — Чтобы найти тебя.

И я просыпаюсь.

На следующий день температура поднимается до 39, и Джун грозиться вызвать скорую. Она нависает надо мной, одетая в повседневную одежду.

​— Со мной все хорошо, — говорю я ей из-под кучи одеял. — Это просто насморк.

Но, даже когда говорю это, понимаю, что насморк никогда не был таким долгим. Я даже встать не могу, не говоря уже о том, чтобы зайти в отделение неотложной помощи. Я лежу, свернувшись калачиком на влажных простынях, и вспоминаю, каково это — быть с Муслимом. Его ледяной взгляд, когда парень вел меня не к себе в номер, а на кладбище.

​— Что это за место? — Спросила я.

Криво улыбнувшись, он коснулся моей шеи своими холодными кончиками пальцев, а затем волос. Муслима иногда бросает то в жар, то в холод. Это проявлялось как в характере, так и в его теле.

​— Место, где я хочу тебя.

— Почему?

​— Ты любишь кого-то другого, и я намерен исправить это.

Я бы дала ему шанс. После этого он прижал меня к кирпичной стене мавзолея, и я обвила ногами его талию. Он нежно поцеловал, что удивило меня. Все в нем источало силу и уверенность. Когда ты касаешься его коже, то можешь почувствовать силу, пульсирующую под пальцами. Он не был обычным парнем.

​

​— Поговори со мной, Элена, — говорит Джун. — Ты странно ведешь себя, и это немного пугает.

Я смотрю на Джун и киваю. Отлично. Я позволю ей отвести меня к врачу, потому что устала и хочу, чтобы это прекратилось. Она бегает по коттеджу, лихорадочно собирая вещи, затем сажает меня, завернутую в одеяла, на переднее сиденье своей машины.

Я вижу беспокойство на ее лице прямо перед тем, как снова засыпаю.

— Элена? Элена, проснись.

Я медленно открываю глаза. Чувствую себя старушкой. Тело тяжелее обычного и все мокрое. Мы в больнице. Люди подходят к машине. Помогают мне выбраться и сажают в инвалидное кресло. Я всех отталкиваю, пытаясь бороться до последнего.

​— Я не как все, — твержу им снова и снова. Но они, похоже, не понимают, о чем я лепечу. По коже пробегает морозный воздух, когда вспоминаю кладбище. Губы Муслима, как его руки сжимают края моих трусиков и срывают их. В ту ночь было очень холодно.

— Элена, мы сейчас положим тебя в кровать…

Я не хочу лежать. Я хочу быть прижатой к стене мавзолея. Чувствую острую боль в руке. Это из-за стены? Или иглы? Когда понимаю, что это игла, я стону. Не уверена, что дело в простуде. Где Джун? Где мои родители? Если я умираю, разве они не должны быть здесь? Муслим входит меня, кусает плечо, затем я выгибаюсь в его объятиях. Хочу подняться, но сил совсем не осталось. Оргазм… сон… все смешалось.

​

Кит в комнате, когда я просыпаюсь. Прикрыв лицо рукой, стону.

​— Что со мной? — В недоумении восклицаю.

​— Легкая пневмония, — говорит он. — И сильное обезвоживание.

​— Глупости. У меня обычная простуда.

​— Ага, заметно. — Он наклоняется вперед, сцепив руки между коленями.

Я хочу попросить у него зеркало, но это, вероятно, не то, о чем должна думать госпитализированная женщина.

​— Достаточно ли я напилась? — Задаю вопрос. Боже, я так давно его не видела. Он красивый.

​— Вполне.

​— Почему ты так холоден и серьезен? — Интересуюсь. — Видно же, что ты сюда сам приехал, так что будь милым.

Он улыбается. Наконец-то. Затем встает и садится рядом со мной.

​— Почему ты здесь, во Флориде? — спрашивает он. — А не в своем любимом Вашингтоне? — Он произносит это так забавно, и я смеюсь. Мой любимый Вашингтон.

​— Здесь находятся два человека, которых я очень люблю, — говорю ему. — Я приехала, чтобы…

​— Чтобы что? — Перебивает Кит. — Остановить мою свадьбу? Очень самонадеянно с твоей стороны.

А потом добавляет:

— Но я и сам об этом думал.

— Правда?

​— Я передумал.

Мне не нравится выражение его лица. Выражение его лица, полное надежды? Если он не хочет жениться на Делле, ему нужно самому отменить свадьбу. Боже, что со мной такое, что заставляет так себя чувствовать?