— Просто чтобы ты знала, — говорит она, — мы все переживали за тебя.

Я смаргиваю слезы. Не могу говорить. Не знаю, стоит ли мне поблагодарить ее или нет, поэтому просто хватаю свою покупку и киваю, быстро покидая магазин. Когда позже вечером я говорю об этом Грир, она хмурится.

— Ты действительно думала, что никто не знает? Это маленький город, Элена. Когда золотой мальчик, такой как Кит, следует за девушкой по городу с бутылкой вина в руке, люди становятся взволнованными.

— Он не… не…

Грир закатывает глаза.

— Очевидно же, что он влюблен в тебя. Жаль, что он обрюхатил эту девчонку.

От ее слов у меня перехватывает дыхание. Кит… влюблен в меня? Нет. Это смешно. Я даже немного посмеиваюсь. Я не слышала ничего от Кита или Деллы уже несколько недель.

Насколько я знаю, они красят свою детскую в какой-то блевотный оттенок нейтрального пола. А я просто буду здесь, в волшебном городе, зализывать свои раны. Пить вино. Медленно умирать внутри.

Как мелодраматично. Цепляться за сон, который однажды изменил все, что я думала, что хотела. Я так сильно скучаю по нему. И мне слишком страшно смотреть на фотографии. Боюсь вспомнить, как он посасывал мои губы, словно они были конфетами.

Все это скользкий путь. Я сижу в темноте, и вино стекает по моему подбородку. Я ненавижу Деллу за то, что она прикасается к нему. Ненавижу его, что он ей позволяет. Когда это закончится? Никогда. Поэтому ты должна перестать думать об этом.

Новость о свадьбе Деллы и Кита приходит через пять месяцев через Инстаграм (сюрприз, сюрприз!), и Дэллаопубликовала фотографию руки с новым маникюром, и подписала ее: Он надел на нее кольцо!

А еще, легкие их ребенка развились, и она может открывать и закрывать глаза. Мы знаем, что это она, потому что Дэллане перестает рассказывать об этом… также через свой Инстаграм.

Мне плохо. И еще дурацкая подпись. #настоящаяоригинальнаяделлс

И еще мне плохо, потому что у меня разбито сердце. #мнежаль

Дэллане выйдет замуж, пока не родит и не вернется к своему второму размеру. Это меня успокаивает. Этого не произойдет в ближайшее время, и у меня есть перерыв, чтобы приспособиться.

А что касается Кита; к черту тебя, к черту! Я снова удаляю его номер с телефона, затем начинаю набирать текст. Хочу отправить ему что-то злое и грубое. Трус! Идиот!

Но не могу найти слов, чтобы выразить свои чувства. А что я чувствую? Я прикасаюсь к участку кожи над сердцем, потираю его. Болит прямо здесь. У меня почти что было нечто, а теперь я не узнаю, что именно. Я никогда не узнаю, чего хочу больше всего. Но я все-таки написала ему.

К черту тебя, Кит.

Он быстро отвечает: Элена…

Три точки появляются и исчезают. Я жду, но больше ничего не приходит. Чувствую себя проигнорированной. Использованной. А потом звонит мой телефон. По моему телу пробегает холодок, когда я вижу его имя. Я никогда не разговаривала с Китом по телефону. Нажимаю ответить.

Я не произношу ни слова, хотя он знает, что я слышу, потому что произносит мое имя.

— Элена… — Я слышу, как он дышит в трубку. Хриплое дыхание. Я прикрываю рот свободной рукой, чтобы он не услышал, что я плачу.

— Элена, — Кит снова зовет меня по имени. — Мне так жаль. Пожалуйста, поверь мне.

Мы молчим так еще несколько секунд. Мое сердце стряхивает дневное оцепенение и начинает болеть.

— Я не хотел этого. Я хотел тебя. Но не могу убежать от этого. Этот ребенок — часть меня.

Его голос ломается, и мне становится интересно, где он. В кладовой на работе? В своей машине? В доме, который они будут делить со своим ребенком? Я ничего не слышу, кроме хрипоты его голоса, когда он произносит эти слова.

— Я знаю, — отвечаю ему.

— Я трус, — признается он. — Я хотел поговорить с тобой каждый день с тех пор, как уехал, но не знал, что сказать.

— Здесь больше не о чем говорить, не так ли, Кит?

— Есть о чем. Что мне жаль. Что я не имею права преследовать тебя, а потом причинять тебе боль. Что мне было не легко уйти от тебя. Я зажег что-то в твоем сердце, а потом оставил тебя гореть в одиночестве. Прости меня, Элена. Я хотел защитить тебя от жестокости этого мира, а не стать ею.

Я не могу. Я наклоняюсь и обхватываю руками свой живот. Я никак не могу прекратить горевать. Мне придется оставить все как есть. Мне нужны его слова, чтобы залечить рану.

— Спасибо, — благодарю я его мягко.

И вешаю трубку.

Я просыпаюсь. Телефон звонит. Нащупываю свет, сбивая вещи с тумбочки — бутылка с водой и часы падают на пол. Тянусь за своим телефоном.

Кит.

Я сажусь, убирая волосы с лица. Не могу найти свое ухо! Где оно? Пучок волос упал на затылок и закрывает ухо, как гигантский меховой наушник.

​— Да? — Мой голос хриплый ото сна. Я ищу бутылку воды, но она закатилась под кровать.

​— Элена…

Мурашки бегут по коже при звуке его голоса. Когда кто-то звонит тебе посреди ночи — ничего хорошего не жди.

​— Да, что случилось? — Я сразу просыпаюсь, встаю и подхожу к окну.

— Делла, — говорит он. После этого слышу много слов. Едва успеваю уловить в них смысл, прежде чем он говорит что-то еще, от чего у меня кружится голова. Но больше всего запоминается фраза: «Мы не знаем, выживет ли она».

Я еду к ним — ко всем троим. Запихнув одежду в сумку, захватив дезодорант и раствор для контактных линз, бужу Грир, чтобы она отвезла меня в Сиэтл. Я лечу первым рейсом и не смыкаю глаз ни на секунду. Сжимаю руки между коленями и дрыгаю ногами, пока мой сосед по сиденью не просит остановиться. Не могу избавиться от чувства вины. Это я во всем виновата. Хотя нелогично, но если бы я была там, может быть…

Кит встречает меня в аэропорту, стоя у подножия эскалатора с красными глазами и волосами длиннее, чем я когда-либо видела. Бегу, бросаясь в его распростертые объятия, и мы стоим вот так, прижавшись друг к другу некоторое время. Пытаюсь не плакать, но то, как его плечи обвисают. Боже. Я теряюсь. Люди, должно быть, смотрят, проходя мимо, но мы не замечаем.

— Это все вещи, которые у тебя есть? — Он спрашивает о моей сумке. Он не смотрит на меня, когда отстраняется. Я вытираю слезы и киваю. Мы молча направляемся к машине. Хочу спросить его о стольких вещах, например: Как это произошло? Что они могут для нее сделать? Что чувствуешь? О чем думаешь? Как ребенок?

Мы забираемся в его грузовик. Заметив детское сиденье, желудок сжимается. Я быстро отворачиваюсь. Не хочу думать об этом.

Только когда мы выезжаем на автостраду, и дождь льет с угольно-черного неба, он рассказывает мне, что произошло.

​— У нее была эмболия амниотической жидкости¹. — Он говорит осторожно; представляю, как врачи сообщали об этом ему. — Амниотическая жидкость попала в ее кровоток во время родов. Из-за этого ее кровь не могла сворачиваться, поэтому в процессе у нее началось кровотечение. Диссеминированное внутрисосудистое свертывание крови. После рождения Энни они выгнали Деллу и ничего мне не сказали.

Энни, значит. Мило.

— Мы ждали целую вечность. Боже, это был самый длинный день в моей жизни. Они не позволили мне увидеть ни ее, ни ребенка. Наконец врач вышел и сказал нам, что у нее отказали почки, а легкие наполнились жидкостью. Они ввели ее в медикаментозную кому, чтобы дать возможность телу восстановиться.

Я реагирую на это в основном внутри себя; не хочу психовать перед Китом и ещё больше усугублять ситуацию. Хватаюсь за край сиденья обеими руками, пока он говорит. Боже, Делла. Она чуть не погибла. Мы могли потерять ее. И меня не было рядом.

​— Она…? — Мой голос пропадает, ломается — называйте, как хотите.

— Мы не знаем. — Он делает паузу, и краем глаза вижу, как он проводит рукой по щеке. — Они спросили нас, была ли она религиозной, а потом попросили пригласить священника.