- Беги, Дударик, прячься.

Пастух остановился в недоумении.

- Ты что, старуха? Аль с умом плохо? Так я могу тебе помочь, поленом по голове, говорят помогает.

- Беги, Дударик. Идёт Бэр…

Изба, стоящая в центре веси, горделиво выставляла на показ свежие стёсы брёвен, откуда ещё сочилась смола. Её поставили совсем недавно, для молодой семьи. Внутри дом не отличался убранством, но, заботами молодой хозяйки, сиял чистотой, нигде ни пылинки, супружеское ложе застлано шкурами, на стенах пучки трав, выгоняющих дурные запахи, огромная печь занимает пол-избы, в её тёплом нутре сейчас доспевает ароматный каравай хлеба и котелок с кашей. Вернётся муж – останется доволен. У тёплой печки пригрелся громадный кот, чёрный с белым брюхом и длиннющими усами – редкий пакостник. Тонкие пальчики прошлись по мягкой спине, заставив усатого зверюгу выгнуться и замурчать.

Девушка сидела у окна, веретено весело звенело в ловких руках, когда донёсся топот ног. С безумными глазами влетел Дударик, распахнул погреб, сиганул, даже не думая, что может переломать ноги о перекладины лестницы, крышка хлопнула, скрывая лаз. Наталья подскочила с лавки, открыла.

- Что с тобой?

- Закрой немедленно! Будут спрашивать, я в лесу!

- Кто будет спрашивать?

Из темноты в девушку полетела луковица, пролетев мимо, ударилась о стену и покатилась по полу.

- Закро-о-ой!

Ничего не понимая, она закрыла крышку, вышла на улицу и стала всматриваться в даль лесной дороги, ведущей к сердцу Руси – Киеву. Земля начала тревожно подрагивать, словно вдалеке скакал конь размером с гору, цокота не слышно, но нутро чует.

Гнедой конь мощно вколачивал стальные подковы в землю, всю ночь без устали он нес молодого седока, рядом мчались такие же могучие скакуны с сильными всадниками, но его хозяин – самый молодой. Конь мог нестись в таком окружении веками, обогнать всех, но седок не давал обойти вороного зверя несшего в седле странного человека, от которого пахло волком и веяло нечеловеческой силой, да и сам конь был подстать: взгляд злой, зубы немного заострённые, особенно четыре передних клыка.

Волчонок, в начале ночи счастливый, что наконец-то будет биться с хазарами, теперь чувствовал себя очень непривычно. От понимания того, что может скоро умереть, ушли все чувства, слух и зрение обострились, тело стало лёгким и, хотя скакал всю ночь, ни капли не устал.

Парень всё думал, когда же Бэр остановится, а тот гнал так, словно хотел на скорости смести какое-то препятствие. Всю ночь молчит, волосы развеваются от встречного ветра, что сразу утихает, стоит лишь остановиться, холодные глаза ничего не выражают, словно душа опять ушла из тела, а поводья сжал так, что побелели костяшки. Весь будто натянутая тетива, которая, потяни ещё на волос, либо лопнет, либо с хрустом переломит дугу лука.

Всё войско похоже на летящий меч: воевода – острие, а дружинники – отточенные края, по сотне с каждой стороны, любую преграду сметут с ходу, даже тысячу перебьют не останавливаясь. Каждый воин знает, что он должен делать и в какой момент и что будут делать остальные дружинники.

Юный витязь припомнил, как долго Бэр учил их сражаться вместе, плечом к плечу и малым числом побеждать большую силу, в лесу, на равнине, в холмах. Если нападут сейчас – четверть витязей укроется за спинами соратников и вначале стрелами, а затем и копьями будут бить врага. На равнинах, завидя супротивника, не сговариваясь, разойдутся клином, меч в той руке, с какой стороны оказался, благо воевода обучил одинаково хорошо владеть обеими, и врубятся в преграду. Воевода научил его многому, но как будут отбивать город, Волчонок не представлял, на стенах секирой не размахаешься, а копья вообще бесполезны.

Полумрак лесной тропы начал рассеиваться, а за поворотом словно сорвали занавесь – лес закончился, и копыта уже поднимают мелкую злую пыль луговой дороги. Через полверсты раскинулась деревенька, вросшая одним боком в гущу леса. Бэр дал шпоры коню, заставляя перейти в стремительный галоп, помощникам и дружине ничего не оставалось делать, как последовать его примеру.

Девушка с тёмно-каштановыми волосами смотрела, как из леса появляются огромные воины на могучих конях, копья поперёк сёдел, сбоку приторочены тулы со стрелами. Словно чешуя гигантского змея, щиты прикрывают бока витязей, двигающихся как одно целое. Кольчуги нестерпимо блестят, даже глазам больно, островерхие шлемы сияют равно зеркала, только воевода с непокрытой головой и седые волосы развеваются на ветру. Когда его конь перешёл в галоп, она отступила на шаг, спрятавшись за угол избы, мало ли что на уме у этих воинов, они слишком сильны, чтобы бояться возмездия за что бы то ни было.

Восторженный мальчишеский вопль разрезал тишину утреннего часа:

– Витязи!!! Витязи князя!

Гурьбой высыпали ребятишки, глаза горят. Мальчишки сразу приосанились, свои ножи и деревянные мечи носят с гордостью, ну ни дать, ни взять – маленькая дружина, а девчушки просто смотрят как на богов. Это событие надолго останется предметом их игр.

Двери сазу нескольких изб открылись, выпуская девок в лучших сарафанах, когда только успели переодеться, цепляющих на ходу серьги, чуть позже появились самые красивые, на выданье, в венцах, в руках блюда с пирогами и разносолами, кувшины с мёдом и квасом. Наталья чуть оттянула уголки губ в лёгкой улыбке, замуж за витязя хотят все, но те, кто постарше, знают, что нужно уставшему воину и что приятнее смотреть на молодиц в венце, созревших и чарующих чем на наспех одетых девок, выставляющих себя на показ. Оно и понятно, воины из стольного града, видели первых красавиц и требования у них повыше, чем у местного мужичья.

Дружинники скакали уже совсем близко и, похоже, останавливаться не собирались. Она снова окинула взглядом небольшое войско, что-то в нём показалось странным, всмотрелась внимательнее. Воины скакали не на показ и именно воины, а не женихи: доспехи и оружие без украшений, в глазах холод, сильные, матерые, безжалостные, словно две сотни Бэров. Она перевела взгляд на воеводу, что-то показалось знакомым, и с криком бросилась под копыта его коню.

Выбейглаз видел, какая мука отражалась в глазах Бэра, словно он хотел пронестись через эту весь и не увидеть чего-то ужасного, причиняющего боль. И, когда какая-то дура бросилась наперерез коню воеводы, ожидал что скакун попросту стопчет эту сумасшедшую, но Бэр дёрнул поводья так, словно из-под земли выскочил демон нижнего мира, конь аж завизжал и присел, а девушка подбежала и, обняв сапог воеводы, шептала, – Бэр, живой! – целовала дублёную кожу голенища.

Случилось то, чего оборотень боялся больше всего: рядом находилось самое дорогое существо, сердце разрывалось от любви и боли. Хотелось обнять её, целовать, гладить волшебные волосы, касаться нежной кожи, а душу стегали плетьми погребальные костры, смерти братьев, снова костры, боль, боль, боль, безумие, смерть волка, ставшего кровным братом, в ушах звучало: «Мой супруг, супруг, супруг». Едва снова не лишившись разума, он прошептал:

- Уходи, Наталья.

Огромная собака с лаем кинулась на воеводу, затормозила, упершись в землю всеми лапами поднимая клубы пыли, принюхалась, заскулила, словно прося прощения и, пятясь и подметая брюхом пыль, отодвинулась подальше.

Девушка со слезами смотрела в лицо оборотню:

- Что с тобой, Бэр?

Он крикнул:

- Убирайся! – Плеть вылетела из-за пояса, взвилась над головой. Безкосая вцепилась в его ногу и быстро заговорила:

- Не гони меня, если хочешь, бей, но не гони, я люблю те… – подкованная подошва больно толкнула в плечо. От удара девушка отлетела с дороги, а Бэр орал:

- Оставь меня! Иди к своему мужу!

Сплетённые полоски кожи опустились на конский круп, конь оскорблено ржанул, поднялся на дыбы, немного помесил воздух копытами и рванул в яростный галоп. Дружинники, не удостоив деревенских красавиц даже взглядом, последовали за воеводой, заставляя деревянные домики сотрясаться от мощного буханья широких копыт.