Этот текст был написан почти двадцать лет назад. Думал что потерял его, как наткнулся на просторах Проза.ру. Лично у меня, по прошествии стольких лет, вызывает кровь из глаз, но именно он - начало моего творческого пути. Свежий роман можно найти на ЛитРес через поиск по фамилии автора.

Каждый несёт ответственность

за свои деяния.

Даже боги.

19 лет до крещения Руси.

Заснеженная чащоба горела червонным золотом в лучах заходящего солнца. Легкий снежок ажурными хлопьями ложился на стонущие ветви, и без того согнувшиеся под его мохнатой тяжестью. Где-то, под собственным весом, обрушилась снежная шапка, обнажив бесстыдно нагие ветви молодого и ещё не утратившего гибкости деревца. На сверкающей серебром перине, устилающей всё вокруг, насколько хватает глаз, то там, то тут разбросаны чёрточки следов. Где-то накрутил свои петли заяц, а где-то лисий бег оставил на удивление прямую линию.

Толстая подушка снега со вкусным скрипом продавливалась до земли, вминаемая грубыми подошвами разношенных сапог, сработанных из заячьих шкурок. Их обладатель – молодой мужчина с резкими, но приятными чертами лица, обрамленными густой бородой цвета спелой пшеницы, длиной в ладонь. Выразительно очерченные глаза полны печали, а губы, запирая рыдания, жёстко стиснуты, широкие плечи, укрытые от холода медвежьим тулупом, обвисли под тяжестью свалившегося горя.

Анисим продирался сквозь лес к старому волхву Велеса – отцу его жены. Посвистывающий в ветвях ветер раскачивал заснеженные деревья, молчаливо взирающие на свёрток в его руках – младенца, родившегося мёртвым, задушенным пуповиной, его первого сына, долгожданного первенца. Если кто и мог спасти жизнь мальчику то только старик.

В веси недолюбливали этого седого мужика, даже боялись. Говорили, что он, в молодости, сломал хребет медведю, таскавшему коров из деревенского стада. Что дальше было в его жизни, никто не упомнит, а вот медведя до сих пор вспоминают. Потому как лучшие охотники найти не могли, а, тогда ещё совсем молодой, Рогдай по пьянке набрёл и на плечах в деревню приволок. Анисим, хоть и держал мёртвого сына, усмехнулся в усы: с той поры старик ни капли хмельного мёду не выпил.

Кусты нехотя расступились, роняя хлопья налипшего снега, и обнажили поляну, державшую на себе сруб и навес, хранящий сухой хворост от сырости. Одного взгляда достаточно чтобы понять, у хозяина руки из нужного места растут: сколько лет изба стоит, и не покосилась, брёвна не прогнили, щели мхом заткнуты так, что даже самый лютый мороз тёплый дух из дома не выгонит. Под навесом, надёжно сложенная, куча хворосту и очень большая поленница дров, которой и на две зимы хватит. Оно и понятно, Весна – девка капризная, захочет, раньше явится, а захочет, так позволит зиме лютовать, пока той самой не надоест.

Чуток боязно, думал Анисим, кабы не нужда ни в жисть не пошёл бы сюда.

Крепкая дубовая дверь глухим стуком отозвалась на частые удары твёрдого кулака. Открывшись с тихим скрипом, явила хозяина жилища. Его только называли старым: плеснуть на белый от времени волос смолой, дать в руки секиру и спасайся торговец – лихой человек вышел на дорогу. Волхв загораживал собой весь вход. Руки как ветви дуба. Если схватят, то перемешают кости с мясом не хуже чем в мельнице.

Пересилив лёгкую робость, Анисим поприветствовал старика:

- Здравствуй, старик.

- День добрый, сынок.

- Нет, черный этот день, старый волхв, беда в нашей семье.

- Что так?

- Не как тестя, как человека прошу! Спаси сына! Родился задушенным, но ещё жив.

Анисим упал в ноги знахарю, протянул сверток. Не удержавшись, выпустил слезу, судорожные всхлипы раздирали грудь.

- Успокойся. Сам не мучайся и дочери моей скажи, пусть не терзается. Шесть годков подождёт и в лес не ходит. Скажи, если через неделю не приду с горькой вестью, значит спасу внука. А теперь иди. Не след тебе видеть, что я делать буду.

- Прощай.

- Погоди. Возьми мёда для жены. Пусть весь туесок с отварами съест. Поправится.

Волхв отнёс ребёнка в избу, положил на стол, немного помяв пальцами его шею, и что-то пошептал. С раскрытой ладони соскочило несколько искорок и бесследно пропали в новорожденном. Открыв подпол, полез туда с лучиной, долго кряхтел и, наконец, выбрался с туеском из берёзовой коры. Снял крышку, выпуская ароматы лета. На Анисима пахнуло мощным запахом дикого мёда.

- Хорош медок. Держи и ступай.

Подождав пока закроется дверь за зятем, седовласый муж распеленал младенца. Внимательно осмотрел шею и начал разминать крохотное тельце огромными ручищами, кои всё сильнее разгорались золотистым сиянием, бормоча под нос:

- Внук. Неужто я дождался? Хорошо хоть сразу принесли, ещё можно спасти. Хотел бы я знать, почему боги желают твоей смерти, кому суждено пасть от твоей руки.

Ребёнок ожил, краска прилила к лицу, глубоко вдохнул…

Вороны, синицы, снегири вспорхнули с ближайших к избе деревьев и взмыли ввысь, напуганные громким:

- У-а-а-а.

- Ожил, теперь точно исцелю!

- У-а-а-а.

- Не кричи, лес тебя выходит.

Старик обмакнул палец в жидкость в чёрном горшке, поднял. С него сорвалась тяжелая капля тягучей янтарной жидкости. Помазал беззубый рот младенца, ребёнок зачмокал и уснул.

Волхв вновь спеленал его, набросил на мощные плечи тулуп и вышел в надвигающуюся ночь. Шёл не долго, только зажглись первые звёзды, а он уже счищал снег с небольшого, едва заметного среди сугробов, холмика.

- Ничего, до первых зубов тебя спрячу, так что и леший не отыщет, а там ты сам себе хозяин воле богов неподвластный. Не смогут приказать тебе умереть.

Приговаривая, он разгрёб снег, открыв вход в нору. Оттуда пахнуло живым теплом могучего зверя. Взял с расстеленного на снегу тулупа ребёнка, распеленал и начал укладывать в берлоге.

- Пока с медвежатами молока попьёшь. Мать мохнатая спит, ей всё одно – что медвежонок, что дитё человеческое. А ближе к весне заберу тебя, внучек, и отхаживать начну.

Пристроив младенца к медвежьему соску, старый волхв вылез из берлоги, аккуратно приладил ветки и завалил снегом.

Луна осветила мертвенным светом лесную избушку, прочно вогнавшие в землю корни, деревья, отдалённую весь. Ночному солнцу было всё равно, что в берлоге мирно спит медведица, не подозревающая о том, что стала молочной матерью внука человека когда-то вытащившего её из ловчей ямы и выхаживавшего травами. И, конечно же, холодную и надменную небесную красавицу не интересовало то, что настоящая мать никогда не узнает о разделении материнства с лесным зверем.

Ветер задорно шелестел в зеленых листьях, из озорства стараясь раскачать вековые дубы. Но сил хватало лишь на то, чтобы трясти ветви молоденьких деревьев и кустов. Хороший лес, добрый. Если кто с пониманием придёт, с почтением к древним богам то обязательно найдёт большую грибницу, засохшее дерево на дрова, полянку с ягодами. Охотник – дичь, мальчишка – птицу в силки поймает, девчушка – шишки да жёлуди на игрушечные бусы, а в глухомани можно и молодых охотников поднатаскать… или воинов. Но это, ежели с пониманием, а лихой человек может и голову сложить: споткнулся о корешок, упал, да сверху суком многопудовым добавило. Хороший лес, будто сказочный.

Зелёные исполины переговаривались на своём языке, звучащим для человеческого уха непрекращающимся шумом листвы. Старик, застывший в тени дерева недовольно морщился, шёпот лесных духов мешает прислушиваться, не определить где что хрустнет, скрипнет, где шевельнётся веточка. Ничего не слышно, так что всё внимание на часть кольчужной рубахи, на кружок из стальной проволоки, подвешенный к ветке на конском волосе. Ничего не упустить, всё заметить.

Стрела просвистела и унесла кольцо, качавшееся под порывами ветра. одновременно со столбиков сбило дюжину шишек. Седой воин довольно покачал головой: молодого ученика он так и не заметил, хотя откуда стреляли, определил.