Бой требовалось заканчивать, притом быстро — резиденция пробуждалась. Сколько в том было от развивающегося заговора королевы, а сколько от шума схватки — непонятно. Зато ясно: стоит чуть промедлить, и вместо двух противников можно столкнуться с двадцатью. Что его ждет после удачной победы — ежели таковая состоится — Раньян предпочитал не угадывать. Проблемы имеет смысл решать по мере их развития.

Бретер снова сделал длинный шаг-прыжок, обойдя нападавшую пару с фланга. Ближайший противник с похвальной быстротой развернулся и ударил наискось, Раньян жестко парировал и, в свою очередь резанул по пальцам оружной руки телохранителя. Тот зашипел сквозь зубы, однако не закричал, отступая и готовясь к новой атаке. Раньян едва успел парировать выпад второго, отводя укол в сердце, но вражеский клинок все же скользнул по ребрам, не опасно, зато больно. Раненый в плечо перехватил меч целой рукой, и несколько мгновений троица рубилась так, что искры разлетались, как звездный дождь.

В дверь колотили, и не кулаками, а чем-то потяжелее. За окнами нарастал шум, бряцало железо, громко перекрикивалось несколько голосов. Странно, вроде бы там, во дворе, тоже кто-то с кем-то бился, но думать об этом было некогда.

Женщины и вино, подумал Раньян, от них все беды. Схватка затягивалась, сабля тяжелела с каждым ударом, вражеские мечи падали с силой и мощью кузнечных молотов, заставляя бретера шаг за шагом отступать, уходя в безнадежную оборону. В конце концов, Раньяна прижали к столу, и бретер попросту нырнул под него, оказавшись на другой стороне.

Пока дворяне, разделившись, бежали, обходя мебель с двух сторон, «убийца короля» выровнял дыхание и представил, что лучше сделать дальше. Кровь тихонько сочилась из разреза на боку, пропитывая рубашку, но рана была слишком слабой, чтобы сковать подвижность и вытянуть силы.

Раньян чувствовал себя странно, будто его, в самом деле, вела некая судьба. Будто за спиной встал некто или нечто, направлявший руки бойца. Хотя… Быть может все было проще. Второй раз бретер сражался за что-то выше собственной жизни, славы, тщеславия и денег. Но в первый — был уверен, что так или иначе, до утра не доживет. Избавление от страха сделало прекрасного бойца совершенным, а великое искусство — ужасающим.

Он ринулся навстречу тому, что набегал справа. Удар противника пал сверху, так можно было разрубить даже кольчугу, но Раньян выполнил классический «слив» вражеского меча «из-за над головой», приседая на крепких ногах. Меч ушел в сторону, дальше канон требовал отступить, чтобы набрать дистанцию для контратаки — удар вблизи, это слабый удар — но Раньян сделал противоположное — шагнул еще ближе, грудь в грудь, почти прижав саблю к телу.

Он увидел безумные, расширенные зрачки дворянина, который все понял инстинктами опытного рыцаря, но еще не осознал разумом, что сейчас произойдет. Услышал топот роскошных сапог противника, который бежал слева — и уже не успевал. Почувствовал запах пота, своего и чужого — в комнате было жарко, несмотря на ее размеры, а схватка шла уже довольно долго.

В следующее мгновение Раньян прижал лезвие к вражеской глотке чуть выше стоячего воротника, почти под самым подбородком, и с силой резанул слева направо, без замаха, будто рассекая мясо обвалочным ножом. Прежде чем кровь забрызгала ему лицо и глаза, бретер присел и качнулся, будто на пружинках, в сторону почти добежавшего противника слева. Позиция была хороша для укола в живот и пах, но Раньян опасался попасть в кольчугу, поэтому без изысков «прошел в ноги» противнику, как ярмарочный борец, сопровождая рывок уколом в бедро, не опасным, но крайне болезненным. Бретер и дворянин упали вместе, покатились по зеркальному паркету, пачкаясь в крови. Телохранитель, как обычно делают люди, не сведущие в борцовских навыках, пытался освободиться, разорвать контакт и слишком поздно сообразил, что надо хвататься за кинжал. Раньян же наоборот, льнул ближе, колотя противника в лицо эфесом сабли.

В конце концов, они расцепились, бретер мягким, плавным движением встал, тяжело дыша, тряхнул головой, сбрасывая с лица прядь волос — лента распустилась в драке. Дворянину пришлось куда хуже, бретер выбил ему глаз, несколько зубов и сломал нос.

Тот, что с резаной шеей, все еще стоял, опираясь на стол, пытался зажать глотку. Бретер почувствовал острое желание закончить бой красиво, отсечением головы, благо положение для удара было идеальным. Но жестоким усилием воли задавил голос бретерского форса и решил вопрос проще, практичнее, без демонстраций.

— Все бы вам на лошадках скакать да копьецом размахивать, — сообщил он, отдышавшись, последнему из убийц. Тот был в шоке и никак не мог решить, что для него опаснее — изувеченная физиономия или проколотая нога. Возился на полу, словно перевернутый жук, хватаясь попеременно за то и другое, подвывая от страха и боли.

В дверь продолжали колотить, прочное дерево трещало и собиралось вот-вот развалиться. Но больше всего Раньяна удивлял, тревожил и в то же время обнадеживал шум настоящего боя со стороны внутреннего двора. Если заговорщики не сумели одним махом достичь победы, и началась схватка, то появляются шансы…

— Я оставлю тебя в живых, — пообещал бретер, вытирая саблю куском рукава, оторванным от чужой куртки. — Если скажешь, где сейчас Артиго Готдуа.

Раненый дернулся, что-то просипел, почти неразборчиво, но бретер услышал и понял.

— Мне нет резона тебя обманывать. Ты больше не опасен и не нужен. Поклянись именем Пантократора и честью семьи, скажи правду — будешь жить. Если хватит денег на колдуна, морду поправишь.

Раньян хотел добавить, что одноглазость для мужчины — это даже красиво. Если уж Карнавон исхитрилась превратить изъян в оригинальность, то кавалеру сам Бог велел. Главное подобрать хорошую повязку, чтобы выглядела зловеще и опасно. Но решил, что это лишняя трата слов и времени.

Пока бретер заново перевязывал волосы и дополнительно стягивал их платком, аристократ булькнул, отплевался кровью, затем неожиданно внятно прохрипел:

— Северный дом… Второй этаж… Бархатные покои. Там не ошибешься.

— Клянись, что не врешь, — потребовал бретер, и раненый исполнил указание.

Несколько мгновений Раньян думал, что в данном случае более весомо — данное слово или кровные узы? Раненый дворянин ему и в самом деле был не нужен, но вдруг расскажет, куда собрался убийца короля? И вдруг будет возможность пробраться в указанные покои тихо?

Не тратя слов, бретер взял рукоять обратным хватом и ударил раненого сверху вниз, точно в шею, пригвоздив к паркету, как жука булавкой.

Теперь надо было бы позаимствовать у кого-нибудь кольчугу, надеть чужой пояс, помолиться и приготовиться к дальнейшему, но время истекало. Дверь упадет не со следующего удара, так через пару-другую и, судя по шуму, за ней ждет большая компания.

Бретер посмотрел на остывающее тело короля, на живописно разбросанных телохранителей, кои ненадолго пережили собственное предательство. Затем перевел взгляд на дверь, которая именно в эту секунду, наконец, поддалась и начала разваливаться, открывая физиономии королевской охраны и слуг — испуганные, тревожные, злющие, в общем, палитра чувств была представлена широко.

Бретер подобрал один из кинжалов, сунул за пояс. Встал напротив двери в классическую гвардию для боя двуручным клинком. Мелькнула непрошенная и очень здравая мысль: а может ну его все?.. В потайной ход не скрыться, но есть окно, да и бежать из дома всяко проще, нежели пробиваться с боем через всю резиденцию за собственной смертью. Бретер скорбно улыбнулся, топя мгновение слабости в презрении к самому себе.

— Монгайар сумел, — прошептал Раньян. — И я справлюсь. Я лучше Жнеца.

Впрочем, он хорошо понимал, что на этот раз все — запас удачи выбран до сверкающего чистотой донышка.

— Таким образом, остается…

Маркиза Биэль замерла, откинув голову и чуть приоткрыв рот — живая статуя «внимательно прислушивающийся человек». Графы Эйме-Дорбо тоже застыли, в свою очередь, уставившись на маркизу. Поначалу не было ничего, лишь обычный, неприметный шум большого и богатого дома, который давно уж превратился в крепость. Легкие шажочки слуг, пытающихся быть как можно тише и незаметнее, звон посуды в столовой, где сервируется поздний ужин, бряцание оружия патрулей за стенами и так далее. Графская чета переглянулась, на пожилых морщинистых лицах замерло единое выражение «императорский эмиссар чудить изволит».