— Попридержите свой пыл, Бретт, — говорит адвокат.

— Почему я должен придержать свой пыл? — рявкает Бретт. — Я не собираюсь терпеть это дерьмо!

— Это должен был быть ветеринар и прочее, — говорю я. — И ультра-пушистая укладка в модном салоне со свежим кроличьим мясом.

Но я что-то не вижу этих конкретных сведений, которые улучшили бы чье-либо настроение в этой комнате.

Генри смотрит мне в глаза:

— Ты пытаешься украсть компанию, которую основал мой дедушка. Как насчет того, чтобы не оскорблять наши умственные способности?

Одна из женщин Локков хватает руку адвоката:

— Собака не может контролировать пятьдесят один процент международного концерна, ведь так?

Пятьдесят один процент? Холодок пробегает по мне, когда реальность того, что происходит, накатывает на меня. Бернадетт оставила гораздо больше денег, чем на ветеринара и собачью еду.

— С мисс Нельсон, выступающей в качестве регента? — уточняет адвокат. — Может, ведь тогда это ничем не отличается от предоставления контроля ребенку с опекуном, действующим в интересах этого ребенка.

Контроль над корпорацией?

Бретт кидается в лицо некомпетентного и нелояльного к семье адвоката, передающего компанию мошеннице.

Он разблокировал режим взрывного урода настолько, что Генри приходится дернуть его назад и физически сдерживать его до тех пор, пока тот не успокаивается. Другой адвокат, адвокат по недвижимости, тоже отвечает на вопросы. Они спорят о каком-то моменте, опираясь на устав Локков. У всех он имеется на телефонах.

Я разглаживаю свое платье: простое, скромное платье, сшитое, чтобы сказать, что я невиновна, что я не тот плохой человек, о котором вы говорите. Я действительно не вру! Пожалуйста, поверьте мне. Хоть кто-нибудь. Как-нибудь.

Излишне говорить, что оно не придает желаемого эффекта.

Карли всегда находится в поисках способа заставить купить меня что-то красочнее пастели, хотя бы тона драгоценностей. Что-нибудь не серое, не черное или не коричневое. Я говорю, что не хочу, но правда в том, что я не могу.

Моя одежда для суда, когда мне было шестнадцать, была похожа на хребты Гранд-Каньона, выгравированные яростными ударами, бесконечными брызгами ненависти и насмешек. Прошло семь лет, нападки давно ушли, но одежда осталась.

Комната со злыми людьми. Как я вновь оказалась в таком положении?

У Генри снова появляется этот опасный блеск в глазах.

— Объясните, почему вы так сильно хотели получить опеку над собакой?

— Я хотела оформить опекунство, потому что я дала слово Бернадетт, плюс Смакерсу нужен хороший дом, — объясняю я. — Я, правда, просто ждала денег на причудливую еду и ветеринарные счета.

Генри достает свой телефон.

— Я звоню в полицию.

— Что? Что я сделала?

— Вы обманули уязвимого человека, — говорит он. — Вы притворялись, что можете читать мысли собаки, — он снова обращает свое внимание на телефон. — Гарри Ван Хорна, пожалуйста.

Это единственное, что он говорит в телефон. Потому что у таких людей есть друзья в отделе полиции.

Прямо как у Дэнниса Вудраффа и его семьи в Дирвиле. Локки могут даже знать Вудраффов или, по крайней мере, путешествовать в тех же кругах.

Лихорадочно прокручиваю завещание в своем уме. Бесконечный список компаний. Пятьдесят один процент. Что говорит о том, что Смакерс владеет или контролирует их все. Или мы оба.

Потому что я контролирую Смакерса.

Генри убирает свой телефон.

Я глубоко вздыхаю.

— Слушайте, ребята. Я здесь не для того, чтобы обобрать кого-нибудь до нитки. Честно! Я пришла сюда, потому что заветным желанием Бернадетты было сохранение образа жизни Смакерса, после ее смерти…

— Это все, чего ты хочешь? Ты готова подписать бумаги на этот счет? — рявкает Бретт.

— Возможно лишь назначение нового опекуна для Смакерса.

— Полиция уже едет, — говорит Генри.

Полиция. Смакерс начинает суетиться в моих руках. Я расслабляю свою смертельную хватку.

— Как насчет того, чтобы назначить тогда нового опекуна для Смакерса? — Бретт осматривает меня снизу-вверх. — Или же вы будете прекрасны в оранжевом. Малькольм, что скажете о регенте Смакерса, читающего его мысли из тюремной камеры?

Все говорят мне или про меня.

— Заставьте ее подписать что-нибудь… аффидевит… проверку на криминальное прошлое… — среди этой толпы молчит только Генри, смотрящий взглядом того малыша с фотографии, который о многом говорит.

Я цепляюсь за Смакерса, чувствуя, что против нас восстал весь мир. Даже Смакерс расстроен, хотя, подозреваю, это, скорее, от окружения незнакомых людей, они явно не рискнули бы погладить его.

— Давайте все выдохнем, — главный адвокат, мистер Малькольм, встает рядом со мной. — Все это приближается к принуждению. Контракт, созданный по принуждению, недействителен.

Все смотрят на Генри.

— Я офицер суда, Генри, — добавляет Малькольм.

— Да, ты офицер суда, который стоял рядом, когда мама находилась под влиянием мошенницы, — говорит Генри. — В этом-то и проблема, Малькольм.

— Она находилась в здравом уме, Генри, — отвечает Малькольм. — Это то, чего она хотела.

Малькольм и Генри продолжают обсуждать концепцию здравого ума.

Должна признать, в словах Генри есть смысл. Игрушечная собака, шерсть которой так часто укладывается, чтобы напоминать большой зефир, кажется очень плохим выбором для управления международной корпорацией.

Адвокат Малькольм поворачивается ко мне:

— За десятилетие до своей смерти Бернадетт передала Калебу Роуленду, одному из сотрудников компании, пятьдесят один процент акций своего покойного мужа, включающие его собственные двадцать процентов, а своего сына Генри назначила на должность генерального директора. Калеб и Генри были отличными распорядителями LockeWorldwide во всем мире. Под их руководством фирма значительно расширилась и создала огромное количество накоплений. Предполагаю, Смакерс позволит Калебу сохранить его акции, пока Генри продолжит работать в качестве генерального директора. Ты остаешься, Калеб?

Все смотрят на пожилого человека с густой шевелюрой блестящих седых волос. Думаю, это Калеб. Он скрещивает руки и фыркает.

Я чешу шейку Смакерса, пытаясь вспомнить, когда он последний раз писал.

Дыши. Думай.

Еще одна вещь, которую я узнала, в то время, пока была изгоем, это продумывание ответов, прежде чем принимать важные решения. Потому что один из способов застать вас врасплох — это заставить вас думать, что у вас нет времени на обдумывание.

— Не могли бы вы объяснить условия так, чтобы я поняла? — я спрашиваю Малькольма.

— Ох, черт возьми, — вздыхает Генри. — Мы обязаны проходить через эту шараду?

Я поворачиваюсь к нему:

— Ну все, я уже немного подустала от твоего отношения.

Я притягиваю маленькое личико Смакерса ближе к своему. Смакерсу не очень удобно, но мне кажется, что это сделает меня сильнее, пока я буду ругаться с ними.

— Вот ситуация: старушка, которая чувствовала себя совершенно одинокой в жизни, оставила некоторые вещи своей собаке. Тебе кажется, что кое-кто разозлился? Иди, взгляни в зеркало.

В комнате все еще тишина. Генри хладнокровно смотрит на меня, будто полностью контролируя себя, но вена на его шее стала более заметной, натянутой, как скрипичная струна.

— Ты ничего не знаешь об этой семье, — наконец произносит он.

— Я знаю, что вы все… немного неприятные.

Даже Бернадетт была неприятной, но я не говорю этого.

Генри расстегивает одну пуговицу пиджака, наручные часы блестят в свете люстры. А потом они исчезают под идеальным рукавом. Он ничего не говорит, просто расстегивает пуговицу. Не знаю, возможно, это какой-то свой способ закатывания рукавов для богатых. Затем он разворачивается и группируется с Бреттом и Калебом. Само собой, обсуждая меня.

Говорит об обвинении в преступлении. О возможности заплатить мне. Вот как богатые парни контролируют бедных женщин. Молодых женщин. Меня.