Пономарев также допросил бабушку Рогова. Она подтвердила сказанное Роговым о его родителях.

— В общем, какое-то проклятие. Мы остались вдвоем. После смерти матери Славик заболел, стал тихий. Я боялась, что с ним что-то случится. Он не смог окончить школу и пошел работать в типографию. Там раньше Галя, его мать, работала. В последнее время он очень изменился. Стал каким-то испуганным, боялся чего-то, стал уносить из квартиры вещи. Я с ним пыталась поговорить на эту тему, но он сказал, что больше не будет. При этом он чуть не заплакал. Слезы навернулись на глаза. Я прекратила этот разговор, так как увидела, что ему очень плохо. — Она также рассказала, что в ту ночь Рогова не было дома. Пришел он утром, тихо прошел к себе в комнату и весь день спал. Когда проснулся, был какой-то не такой, словно после отравления: не мог ничего есть, его мутило. И вскоре опять лег спать.

Психиатрическая экспертиза дала заключение, что Рогов в момент совершения убийства находился в состоянии патологического опьянения, т. е. был невменяемым, поэтому не может нести ответственность за содеянное.

Пономарев вынес постановление о прекращении уголовного дела в отношении Рогова. Прокурор его утвердил.

Дверь открылась без стука. За нею стояла старушка и смотрела на меня.

— Мне нужен этот самый… — Она некоторое время помолчала. — Ну который все законы знает.

— Юрист?

— Юрист? Он знает законы?

— Да.

— Стало быть, он.

— Я — юрист исполкома райсовета. Проходите. Слушаю вас.

Она не спеша подошла к столу, села на стул, расправила складки на платье, поправила платок на голове, долго и старательно собирала с платья невидимые пылинки. Затем положила руки на колени и посмотрела на меня.

— Мне нужна пенсия.

— Очень хорошо, — ответил я. — А стаж у вас какой?

— Сколько лет работала? Всю жизнь работала.

— Где?

— А везде. И в колхозе, и сторожем, и за коровами ходила.

— Сколько же лет всего?

— Ая что, считала? Всю жизнь работала. Во, руки какие… — Она протянула над столом узловатые большие руки.

— А трудовая книжка у вас есть?

— Чаво? Какая книжка?

— Трудовая, в которой записано, когда вы работали, где и сколько времени.

— А кто туда должен это самое записать?

— Тот, у кого вы работали.

— Это кто? Иван, что ли? Так он сам не шибко грамотный. Да и пьяный был всегда. Когда ему писать-то?

— Нет книжки, значит?

— А кто мне ее даст, эту самую книжку?

— Тогда нужна справка с работы.

— Справка? А где мне ее взять-то?

— Там, где вы работали.

— А если не дадут?

— Дадут.

— А вы не могли бы взять или сами написать?

— Нет, не могу.

— А без этих самых справок никак нельзя пенсиюшку эту как-нибудь сделать, хоть небольшую?

— Нельзя.

— А ты постарайся, милок. Помоги старухе. Больно тяжело без этой пенсии. Все же деньги, сколько-нисколько.

— Я понимаю. Но вы поймите тоже. Никак нельзя получить пенсию без справок. Когда вы приходите в магазин, вам без денег дают что-нибудь? Нет. Так и пенсию не дадут, пока вы не представите справки, — пытался я ей объяснить популярно.

— А кому они нужны, эти справки-то?

— Собесу.

— Это кто? Он главней, чем ты?

— Это такая организация, которая занимается пенсиями.

— Как она занимается?

— Как? Вы что делали: сторожили, ходили за коровами. А собес работает по пенсиям.

— A-а. А пусть этот собес поговорит по телефону с нашим председателем колхоза. И все. И даст пенсию.

— Сейчас вы работаете?

— Нет. Сейчас я с ребеночком у сына сижу. Здесь, в городе.

— Давно у сына?

— Давно. Чай, с год.

— А сын ваш кто?

— Да рабочий! На заводе работает, жена у него больно злая. Ругает меня. Пошто я без пенсии. А где я ее возьму, эту пенсию? Ты не хошь дать.

— Я пенсии не даю.

— А кто ее дает? Мне сказали, что ты ее дашь. Поэтому ты от меня и справки или что там требуешь.

— Без справок вам никто пенсии не даст. Нужно установить, сколько времени человек работал, где, сколько зарабатывал, чтобы знать, сколько ему платить…

— А мне совсем немного. Самую меньшую. Как у Варвары Митрохиной. Она вон получает. Работала уборщицей и получает. А убирала в этом самом, как его… учреждении. А там что? Пыль со столов стирала. И все. Там и так чисто. А я всю жизнь навоз с фермы на себе таскала. Да корм коровам. И мне ничего. А ей платят.

— Бабушка, и вам заплатят, если будут трудовая книжка, справки.

— А без них никак?

— Никак.

— Милок, постарайся. Я уплачу за работу. — Она развязала платок, достала десятку. — Вот, больше у меня нет. — Положила десятку на стол. — Помоги.

— Вы мне предлагаете взятку?

— Какая взятка? От чистого сердца. Помоги старухе.

— Я вам уже говорил, что необходимы документы. Возьмите обратно.

Она молча взяла десятку со стола, завернула ее в платок.

— Может, другой юрист поможет. Ты плохой юрист.

Бабка встала со стула и медленно, старческой походкой пошла к выходу.

— Послушай, Серый, не финти. Вместе на деле были, вместе и отвечать придется.

— Нет, уж я здесь ни при чем. Ты влип один, ты и выпутывайся. Меня не трогай.

— Чистеньким хочешь остаться? А Ванька-Встанька — из дураков, за двоих в тюрьме отдуваться будет? Так, что ли? Этот номер не пройдет. Не на того напал, голубь. Мне туда тоже не хочется. Я там уже во как насиделся. С меня хватит. За непризнанку мне такой срок отвалят, что будь здоров. Не могу я больше, не хочу, понял? Пошли оба с повинной. Ты бери на себя, давно на воле гуляешь. А я после того раза еще срок отмотал. Только что выскочил, и опять. Ты меня втянул в это дело, ты! Вот и бери на себя. Слушай, тебя не посадят — ты работаешь. Пусть за тебя мужички похлопочут, трудовой коллектив. Ты раскайся перед ними, поплачь. Бей в грудь кулаком, божись, и все, выйдем сухими. Скажем, что я оказался там случайно. Все делал ты один. Пошли в милицию, он ждет. Ты слезу пустишь: виноват, начальник, прости. Клюнут, не волнуйся. Дела пока еще нет. Похерят все до возбуждения, а?

— Не был я там, понял? Меня никто не видел, никто ничего не знает. Был ли, не был ли второй в этом деле — неизвестно. Понял?

— А я-то знаю! Ты обо мне забыл.

— И ты ничего не видел и не знаешь, понял?

— Нет уж, это ты брось. Ничего я не понял. И понимать не хочу. Один я тонуть не намерен. Ты в моих руках. Не пойдешь сам — все скажу. Всего месяц на воле. Только прописаться успел. Нет уж, или вдвоем за колючку, или оба на воле. Понял?

— Ладно, хватит трепаться. Пойдем выпьем, потолкуем.

— На какие шиши?

— Есть у меня.

— Откуда?

— Не твое дело.

— Какого же черта вчера не дал?

— Вчера не было.

— А сегодня появились? Получка была, что ли?

— У жены взял.

— Зажал вчера. На алкаша потянуло, вот и влипли.

Они идут к магазину, сгорбившись, опустив головы, двое еще не старых мужчин, которые семь лет назад вместе отбывали срок в одной колонии, спали на соседних нарах, ели за одним столом. Они идут не спеша, и вечернее летнее солнце светит им в спины…

— Зачем ты дал ему по морде? Стоял он, молчал, и черт с ним. Все было бы нормально: обшмонали и ушли по-тихому.

— Я и сам не знаю. Он меня за руку схватил, когда я полез к нему сюда… — И он показал на внутренний карман своего пиджака. — За рукав схватил и держит. Ну, я и вмазал. Черт его знал, что он заорет.

Они вошли в магазин. Серый — высокий, худой, с жесткими скулами, лет тридцати, пошел к кассе. Ванька-Встанька — среднего роста, тоже худой, с черными жесткими волосами над изрезанным морщинами вдавленным лбом, из-под которого настороженно смотрели черные маленькие глаза, остановился недалеко от входа у окна и стал смотреть на трепещущие под легким ветром позолоченные вечерним солнцем листья тополя.