Может быть, хозяин сапога — однорукий?

— В этой деревне или на центральной усадьбе есть однорукий мужчина?

Участковый задумался.

— Есть. Кошкин Матвей. У него левая рука не развита с детства. Его Сухоруким зовут. Пьяница. Говорит, ему от природы положено пить, для работы нужны две руки, а у него одна, правая. Чтобы стакан держать.

— Чем он занимается?

— На скотном дворе сторожем работает. Летом как-то пас стадо. Напился. Коров порастерял. Судили его. Дали принудработы. Отрабатывает в совхозе. А что? — спросил участковый.

— Надо съездить к нему домой. И привезите его сюда, если, конечно, его найдете.

— Найдем. Куда он денется, — ответил участковый.

Он тотчас завел свой мотоцикл и уехал. А я отнес сапог в сарай.

Теперь нужно поговорить с жителями деревни. Куда пойти? Двери двух соседних домов были на замках, окна заколочены. В третьем доме кто-то жил. Я направился туда. На дворе находилась пожилая женщина. Поздоровавшись, я представился. Она пригласила меня в дом.

— Вы уж извините, — сказала она. — Дома-то у меня не очень красиво. Одна живу. Сын — в городе. Зовет меня туда. Но у нас с невесткой отношения не очень хорошие. Поэтому я здесь, пока здоровье есть. Летом они ко мне приезжают. Летом здесь хорошо.

— Что вы можете рассказать о Панкратовых, о пожаре?

— Ничего, — ответила она. — Говорят, что в городе люди ничего не знают друг о друге. Сейчас и в деревне также. Живут каждый в своем доме. В гости друг к другу не ходят. Раньше на работе встречались. Вместе работали. А сейчас я — на пенсии.

— Дом кто строил?

— Сам, Панкратов Захар. Потом, правда, Петька, младший сын, его ремонтировал. Когда жил еще здесь. Затем он в город уехал. Женился там. А Захар здесь жил, один. После того как Елена, его жена, померла. А этим летом сам заболел и к Петьке уехал. Адом остался пустой. Дом-то у них хороший был, большой, почти новый. Не то что моя избушка на курьих ножках.

— Василий помогал дом ремонтировать?

— Нет. Его жена говорила, что у них дом хороший, а дом отца им не нужен. Кто в том доме живет, тот пусть и ремонтирует. Так мне Захар говорил.

— Петр приезжал сюда?

— Кажись, да. Осенью я его видала. Он картошку копал. Спросила, как отец. Он сказал, что плохо. А вскоре я узнала, что помер он.

— О пожаре что можете сказать?

— Ничего не знаю. Ночью услыхала шум, крики, машины гудели. Увидела красные сполохи от пожара. Я плохо себя чувствую, болею. Наломалась за свою жизнь. Все время в деревне, на ферме работала. Труд тяжелый, физический. Теперь руки болят, ноги, все тело. Услыхала я шум, встала, вышла на улицу. Вижу, дом Панкратова Захара горит. Постояла и ушла в дом. Долго заснуть не могла. Только что встала.

— Как вы думаете, дом кто-то поджег или он сам загорелся?

— Не знаю, может, и подожгли. Пьяница какой-нибудь. Здесь иногда ходят такие. И даже ночуют в пустых домах. Летом. Туристы, другие разные люди.

На этом разговор наш закончился. Когда я вышел на улицу, то увидел мотоцикл, на котором вернулся участковый. Он ждал меня около сгоревшего дома.

— Не нашел я Кошкина. Был у него дома, на ферме. Нигде нет. Жена сказала, что еще вчера вечером ушел из дома. Может быть, напился, спит где-нибудь.

— Я думаю, что мы его никогда больше не найдем, — сказал я. Долгоруков недоуменно смотрел на меня. — Я думаю, что он лежит в сарае.

— Это он сгорел вместе с домом? Может быть, он и поджег? — высказал предположение участковый.

— Возможно, — ответил я. — У меня к вам просьба. Поезжайте в райцентр, возьмите в райотделе служебную разыскную собаку с проводником, эксперта-криминалиста Панкина — вы его знаете, — найдите Панкратова Петра и с ними возвращайтесь.

— Будет сделано, — ответил участковый и тотчас уехал.

А я встретился почти со всеми жителями деревни и поговорил с ними о пожаре. Никто ничего нового не сказал. От чего возник пожар — не знали. Кошкина вечером в деревне не видели.

Вскоре после того, как я вернулся к сгоревшему дому, приехал участковый. Из милицейского газика вышли эксперт, проводник с собакой и незнакомый молодой мужчина, по-видимому, Панкратов Петр.

— Все выполнено, — по-военному доложил участковый.

Я его поблагодарил и подошел к эксперту.

— Можно, я осмотрю дом? — спросил Панкратов.

— Пожалуйста. Только никуда не уходите, мне нужно с вами поговорить, — ответил я.

— Хорошо. — Петр направился к дому.

— В сарае находится сапог, — сказал я эксперту. — Нужно снять все имеющиеся на нем отпечатки пальцев, Сапог грязный, некоторые отпечатки видны невооруженным глазом.

Мы вместе с экспертом пошли к сараю. Там я передал ему сапог, эксперт начал работать, а я подошел к Панкратову, который стоял около дома и хмуро смотрел на него.

Разговор с Петром Панкратовым состоялся около сарая. Мы сидели на скамейке. Петр рассказал о смерти отца, о том, что последнее время он жил у него.

— Что хранилось на чердаке дома? — спросил я.

— Сено. Его еще отец туда положил.

— Как можно было попасть на чердак?

— С крыши веранды. Через дверь, которая запиралась на вертушку. Был лаз и с веранды.

— Дом был заперт на замок?

— Да. Дверь, ведущая на веранду, была закрыта на висячий замок, а внутрь дома с веранды — на врезной.

— У кого были ключи?

— У меня. От навесного замка, кажется, был ключ и у Василия. Брата. А от врезного мы хранили за подоконником на веранде.

— Дом кому отец завещал?

— Он завещания не оставил. Сказал, что мне. Я его ремонтировал, потратился. Василий в ремонте не участвовал. У меня двое маленьких детей. Думали, что жена с ними будет летом жить. Здесь огород, сад, рядом речка. А получилось вот так.

— Кто мог поджечь дом?

Панкратов молча смотрел на меня. Затем пожал плечами.

— Не знаю.

У меня больше вопросов не было. Панкратов попросил разрешения очистить дом от грязи, обгоревших досок, собрать сохранившиеся вещи. Я разрешил.

Эксперт сказал, что сапог обработан. Фотограф сделал снимки, я попросил фотографа поехать в районный центр, проявить и отпечатать снимки. А сам, аккуратно завернув сапог в бумагу, вместе с участковым инспектором, экспертом и проводником с собакой поехали на центральную усадьбу совхоза. Там я попросил участкового изъять в присутствии понятых обувь и некоторые носильные вещи Кошкина, других людей. Все эти вещи мы разложили на полу в конторе совхоза. Собаке дали понюхать сапог, найденный около сгоревшего дома, и проводник стал подводить ее к лежащим на полу вещам и обуви. Собака некоторое время обнюхивала их, затем отворачивала голову, грустно смотрела на проводника, как будто осуждала его неправильное поведение. Когда он подвел собаку к ботинкам, принадлежавшим Кошкину, она взвизгнула, залаяла и схватила их, как будто говорила, что это те самые ботинки, которые она ищет. Мы несколько раз меняли место ботинок Кошкина, подводили собаку также к его вещам, и всякий раз она лаяла и хватала их зубами. Сомнений не было — сапог принадлежал Кошкину. Я составил протокол.

«Итак, при пожаре, наверное, погиб Кошкин, если он вчера не передал сапоги кому-нибудь другому. Об этом необходимо поговорить с его женой».

Жена Кошкина вошла в контору, настороженно и тревожно глядя на меня. Я предложил ей сесть. Она осторожно опустилась на стул.

— Скажите, пожалуйста, в какой обуви ушел вчера ваш муж из дома?

— А что? Зачем вам это надо? Он что-нибудь натворил?

— Я с вами разговариваю, как со свидетелем. А свидетель обязан отвечать на мои вопросы и говорить только правду.

Она молча смотрела на меня.

— В сапогах ушел.

— В каких?

— Обыкновенных, в каких всегда ходит.

— Это его сапог?

Она внимательно осмотрела сапог, заглянула вовнутрь, посмотрела на петли.

Его. Чей же еще? Потерял, что ли? Во до какой степени нажрался, дурак старый. — Она зло отвернулась.

— Он вчера в этом сапоге ушел?