– Ты же знаешь, отец тут ни при чём, я самостоятельная женщина, мне нужно зарабатывать, а не зависеть от отца. Не все же у нас свободные художники, как ты, – чуть насмешливо закончила она.

– Звание художника во Франции слишком обязывает, особенно рядом с Монмартром, я не претендую на него.

– Ну не скромничай, Бернард всегда хвалит твои комиксы. К этому тоже надо иметь талант, чтобы их расхватывали как горячие багеты.

– Здесь проявляется талант Бернарда, который умеет их рекламировать. А вообще-то я хотел бы стать настоящим художником, только для этого надо иметь идею.

– Какую идею?

– Полюбить что-нибудь так сильно, чтобы желать посвятить этому всю жизнь. Например, Дега полюбил танцы, Клод Моне – Руанский собор, а Модильяни – женщин. Или нужно быть таким смелым, как Пикассо.

– В чём же заключалась его смелость?

– В поисках стиля, он не боялся экспериментировать.

– Но я смотрю, тебе больше всех нравится Шагал?

– Нет, мне все нравятся, но в наивности и искренности Шагала столько радости и любви, что просто поразительно. После стольких несчастий, какие выпали на его долю, он остался восторженным как ребёнок. Каждый раз, когда я прихожу в оперу, удивляюсь, как это тогдашнему министру Мальро пришло в голову поручить расписать классическое здание авангардному художнику. Но в этом, видимо, и величие французской культуры, что здесь возможно всё самое неожиданное и прогрессивное.

– Думаю, Мальро купился на предложение Шагала увековечить его на плафоне вместе с балеринами, Жар-птицей и лебедями, – рассмеялась Валери.

– Да, быть увековеченным Шагалом – это дорогого стоит. Мальро счастливчик, – с удовольствием делая глоток ароматного кофе, заметил Макс.

– А я всё же думала, что ты больше любишь французских импрессионистов, – чуть насмешливо заметила она.

Макс задумался.

– Если выбирать между русской или французской культурами, то я выбрал бы вторую.

– Но разве ты не чувствуешь в себе ничего от русского отца?

– Он тоже француз во втором поколении. Только и разница между ним и французами по крови, что он знает русский язык и любит русскую литературу, как, впрочем, и я то же. Зато Франсуаза мне все уши прожужжала, что во всех своих покупках я должен предпочитать французское.

– Я согласна с Франсуазой, – помолчав, заметила Валери, – когда я была маленькой, (ты знаешь, я выросла в Кольмаре), то мечтала приехать в Париж и стать настоящей парижанкой.

– А что это значит?

– О-о, слишком много, чтобы рассказать в двух словах, – протянула она с улыбкой.

– Надеюсь, когда-нибудь у нас будет больше времени, чтобы ты мне раскрыла свои секреты, – Макс нежно взял её за руку.

– Зачем? Если ты будешь знать меня так хорошо, можешь потерять интерес, – засмеялась Валери, шутливо отдёрнув руку.

– Да, отец тоже плохо понимал маму. Всё не мог угодить с подарками. Уж как она противилась отцу, когда он ей предлагал приобрести что-нибудь кроме однотипных костюмов, которых у неё великое множество. Нет, только так одеваются благородные француженки – качественно и неброско. Отец уже и спорить перестал.

– Мы с тобой встречаемся уже сколько времени, а ты мне никогда и не рассказывал об отце. Что он за человек?

– Обыкновенный, – пожал плечами Максим, – может, отличается от других замкнутостью и какой-то разочарованностью что ли.

– А в чём он разочарован?

– Ты знаешь, мне кажется, он всю жизнь мечтал вернуться в Россию.

– Почему «вернуться»? Разве он там жил?

– Нет, не жил, но так говорят все эмигранты, подразумевая, что русские не могут жить без России. Он мне рассказывал, что в молодости, ещё в восьмидесятые годы, съездил в Советский Союз и был страшно разочарован.

– Чем же?

– Тем, что не увидел там тех людей, с которыми хотел бы провести остаток жизни. То ли коммунистическая пропаганда его напугала, то ли бедность, не знаю.

– А ты хотел бы съездить в Россию?

– Наверное, да, но вряд ли захочу там остаться, хотя, как говорят, нынешняя Россия – это не Советский Союз, да и коммунизма уже давно нет.

Макс задумался об отце. Они о чём-то не договорили на дне рождения Франсуазы.

– Ты с такой теплотой говоришь о своём отце, я даже завидую, – протянула Валери с тонкой улыбкой. Волосы её уже высохли и красиво вились вокруг лица. Табачные глаза отливали зеленоватым оттенком. Когда она так пристально смотрела, то напоминала кошку, очень красивую, с мягкими лапками, но всё же гуляющую сама по себе.

– Иногда мне кажется, что он мой единственный друг, и ближе него никого не будет.

– Даже ближе, чем я? – кокетливо спросила она, удивлённо приподняв аккуратные ухоженные брови.

– Ты как с другой планеты, – засмеялся Макс, – знаешь избитое выражение: женщины с Венеры, а мужчины с Марса. Как бы несовременно это ни звучало, я всё больше убеждаюсь в его правдивости. Чтобы понять женщину, приходится делать невероятное усилие.

– Только не говори это больше никому, а то тебя побьют камнями.

– Не волнуйся, я знаю, что откровенным могу быть только с отцом. Он иногда посмотрит в глаза и поймёт всё без лишних слов. Жаль, что я не обладаю такой проницательностью – он что-то хотел мне сообщить, да почему-то не договорил…

– Расскажет обязательно, раз вы с ним такие друзья. Ты сейчас куда? – спросила Валери, расплачиваясь с гарсоном.

– Поеду к бабушке, что-то она неважно выглядела в последний раз.

– Тогда до встречи, Макс, – легко поцеловала его Валери на улице, – позвони вечером…

Здания города блестели так, словно ливень их не просто отмыл от пыли, а ещё и отполировал. Тучи ушли, и просветлело, будто день только начался. На дороге образовались большие лужи, и Максу приходилось часто притормаживать, чтобы не окатить дождевой водой пешеходов.

Возле особняка бабушки Франсуазы стояла большая грузовая машина, откуда рабочие выгружали картонные коробки разных размеров.

– Кто-то переезжает? – заходя в дом и обнимая мать, спросил Макс.

– Да, – после секундного замешательства ответила она. – Я окончательно переезжаю сюда.

– А как же отец? – поразился Макс, отпрянув от неё, – он тебя отпустил?

– Это было наше общее решение, – негромко ответила Алис, отводя глаза.

– Я не понял – вы разводитесь?

– Не знаю, может быть…

– Николя! – вдруг закричала появившаяся из своей комнаты Франсуаза, глядя на Макса, – зачем ты приехал? Я же просила тебя подумать не только о себе!

– Бабушка, – ошеломлённо ответил Максим, – ты что – меня не узнала?

– Ой, – Франсуаза покачнулась и схватилась за голову, – конечно, узнала, просто у меня что-то в последнее время происходит с памятью…

– А о чём ты просила моего отца?

– Ни о чём… Алис, проводи сына в столовую, попейте чаю, мне что-то нехорошо, да и голова болит.

– Не удивляйся, бабушка стареет и иногда теперь путает людей, – прошептала мать на ухо Максу.

– Мама, вы разводитесь? – настойчиво спросил он, замечая, как она прячет глаза и чуть дрожащими руками пытается налить ему чай.

– Я не могу тебе сейчас всего рассказать. Да, мы разводимся, но поверь, что делаем это для твоего блага.

– Ничего не понимаю, каким благом вы называете расставание после стольких лет брака? Отец тебе изменил?

– Нет, – горько усмехнулась мать, – и я тоже ему не изменяла. Потерпи немного, позже ты всё узнаешь. А сейчас давай пить чай…

Чаепитие вышло грустным. Франсуаза так больше и не вышла из своей комнаты, вскоре к ней пришёл семейный доктор Лебрен, и разговор прервался. Макс понял, что от матери сейчас он не добьётся объяснений, и с тревогой в душе уехал домой.

Валери не собиралась объяснять ни Максу, ни кому-либо другому, что для неё значило стать истинной парижанкой. И хотя ей уже было почти двадцать пять, и уже целых пять лет жила в Париже вместе с отцом, иногда ей казалось, что она только начала понимать по-настоящему, что это значит для неё самой.