Броуди знал, что значит быть потерянным. И знал очень хорошо. Возможно, поэтому он и решил ее выслушать, а не вешать трубку.

Он сунул телефон в карман своих джинсов, поманил Льюиса за собой и, открыв заднюю дверь коттеджа, выпустил его еще разок погулять – напоследок перед тем, как укладываться спать: Льюис – на своем месте на кухне у плиты, а Броуди – наверху, в одной из темных, с низким потолком комнат. Он лежал в кровати и в незашторенное окно разглядывал мглистые, подсвеченные луной облака, размышляя над недавним разговором с Анной.

Она пока переживала те страшные ранние стадии, когда впечатления еще так остры и всепоглощающи, когда застреваешь в бесконечной мучительной петле боли и горя. И сожаления. «Не забывай о сожалении», – напомнил он себе. Оно может казаться наиболее безобидным пунктом из всего списка, но Броуди знал, какая это ноша. Сожаление способно одним ударом уложить тебя на лопатки – только дай повод.

«Обманул ли я ее?» – задумался он, устраиваясь поудобнее. Имело бы это значение, если бы ему было с кем поговорить, каким-нибудь безликим человеком, который его не знал, который бы не был обременен знанием того, что произошло? Если рассуждать логически, такое возможно, но он сомневался. Очень сомневался.

За дверью послышалось шуршание, затем – от легкого толчка носом – она распахнулась, обнаруживая за собой непослушного, но подающего надежды терьера. Ободренный тем, что ему не влетело, животное приблизилось к кровати. Секундой позже матрас немного просел, и Броуди почувствовал, как ему в руку уткнулся влажный нос. Льюис развалился рядом поверх одеяла и выпустил по-собачьи протяжный вздох удовлетворения.

Обычно он держал телефон в своем кабинете, но сейчас тот лежал на темном дереве старого и шаткого столика возле кровати. Проваливаясь в сон, он снова и снова натыкался на мысль, не раздастся ли этой ночью еще один звонок, но, проснувшись наутро, обнаружил в журнале все те же четыре вызова. Сперва с кровати был вытолкан Льюис, а затем он заставил подняться и себя.

Его внимание привлекло искаженное отражение в зеркале, от старости помутневшем и покрывшемся пятнами. Когда он последний раз брился? На прошлой неделе? На позапрошлой? Когда бы то ни было, видок у него был жуткий. Наверное, стоит заняться этим вопросом после пробежки. Хотя с чего бы вдруг его так озаботило бритье? Ему не на кого было производить впечатление. Разве что на Льюиса, но, будучи лохматым от природы, пес наверняка предпочел бы, чтобы Броуди оставался в том же состоянии, в котором был.

Теперь, став старше, он больше походил на своего отца. По вискам виднелись вкрапления седины, что, на его взгляд, было неудивительно, учитывая, что в прошлый день рождения он официально вступил в ряды людей среднего возраста. Сорок. Эта цифра его не пугала. Вот уже несколько лет он ощущал себя куда старше. Намного старше.

Когда он вышел из дома, тропки, пересекавшие эту часть торфяников, еще дремали, окутанные туманной дымкой. До ближайшей деревни было миль пять, а до города – все тридцать, поэтому он и решил здесь поселиться. С большой долей вероятности, единственными живыми существами, которые могли ему встретиться, были какие-нибудь коровы и парочка грачей.

Он уже приступил к пробежке, когда взгляд его ненадолго задержался на часах. Продукты должны были доставить в восемь, так что, по его подсчетам, вернуться следовало по крайней мере минут на десять раньше. Свернув, он перемахнул через ворота фермы, что при его длинных ногах было не так уж сложно, и по кромке поля, увязая в грязи, устремился к вершине крутого холма.

Когда он вернулся, мокрый от пота, ощущая приятное жжение в мышцах от молочной кислоты, Льюис радостно выбежал во двор ему навстречу. Однако пес был не единственный, кого он там обнаружил, – во дворе уже урчал грузовик, на боку которого красовалась надпись, сделанная большими зелеными буквами: «Хексуорти Органикс».

Гадство. Почему так рано?

Льюис, предатель, виляя хвостом, побежал приветствовать водителя, а Броуди обогнул заднюю часть хозяйственных построек, которые тоже были частью его собственности. Общаться с доставщиком было необязательно: при заказе он всегда делал пометку для водителя, чтобы оставил все в маленькой, видавшей виды теплице, служившей прихожей. Он никогда ни к чему не придирался, требуя что-нибудь заменить. Что привозили, то и брал.

Миновав сад, он скрылся в стенах дома: из патио через стеклянные двери вошел в гостиную, а затем скользнул в кабинет за соседней дверью. Этот парень, должно быть, новенький: стоял и стучал в переднюю дверь с недоуменными возгласами: «Здравствуйте?!» Тут же, вовсю радуясь такой возможности, заливался лаем Льюис. Глупый пес.

«Просто прочитай то, что у тебя написано в накладной, приятель, – мысленно наставлял его Броуди. – Там указана вся информация, которая тебе необходима, а потом можешь проваливать и просто оставить меня в покое».

Броуди мог бы пока сходить в душ, вот только лестница просматривалась сквозь застекленную часть входной двери, так что он просто сидел на стуле и, разглядывая пятно облупившейся краски на подоконнике, ждал. Наконец стук прекратился, и он услышал, как рокот мотора стал удаляться с его двора по лесной тропке, пока не стих совсем.

Ровно неделю спустя телефон Броуди зазвонил снова. Он сидел в своем скромном кабинете, в камине плясало пламя, щекоча кучку поленьев. Эта комната буквально ломилась от шкафов с книгами всевозможных размеров и состояний. В углу пристроилось довольно древнее кресло с высокой спинкой, оставшееся от прежних хозяев (как и большая часть находившейся в доме мебели). В свое время это казалось самым простым выходом. Перед окном стоял старый деревянный стол – такой, который сверху обтянут зеленой кожей. На нем практически ничего не было, за исключением приличного слоя пыли и его мобильного телефона.

Тем вечером, в начале одиннадцатого его привычно пустой, безжизненный экран засветился, устройство мягко завибрировало на кожаной поверхности стола. Льюис поднял лежавшую на лапах морду, заметив, как Броуди встал, чтобы дотянуться до телефона, и улегся вновь, когда хозяин опять занял прежнее место, усевшись в кресло рядом с камином.

– Броуди? – произнесла она так, будто готовилась говорить сама с собой или просто находилась в пустом помещении.

– Я здесь.

До него донеслось, как Анна облегченно вздохнула:

– На это я и надеялась.

Он улыбнулся, удивляясь тому, как радостно ему было снова слышать ее голос.

Она вдохнула, задержала на секунду дыхание и заговорила:

– Я хочу задать вам вопрос. Я пробовала спрашивать других, но у меня есть подозрение, что они просто говорят мне то, что я, по их мнению, хочу услышать, вместо того чтобы ответить честно.

Он устроился в кресле поудобнее, разглядывая окна своего кабинета: от темноты глядевшей в них ночи казалось, будто кто-то снаружи выкрасил их в черный цвет.

– Валяйте.

– Вы верите в родственные души? Ну, то есть, что есть один человек на всю жизнь… навсегда?

Он ненадолго задумался:

– Не очень.

– Спасибо, – поблагодарила она. – Мне нужно было сначала услышать это от вас, прежде чем окончательно убедиться в собственном мнении. Каждый пытается рассказать мне, как совладать с горем, как я должна себя чувствовать, но из-за таких вот советов мне сложно понять, что же я сама думаю обо всем этом. О том, что для меня важно.

Он кивнул. Ох уж эти благонамеренные души… Этих он знал как облупленных.

– И что же вы думаете, Анна?

– Что Спенсер был моей родственной душой.

– Как вы это поняли? – в этом вопросе не было ничего похожего на осуждение или насмешку. Он искренне хотел услышать ее ответ.

– Просто поняла, – задумчиво ответила она. – С самой первой встречи.

– Вы влюбились с первого взгляда? – а вот теперь его голос прозвучал скептически.

– Если угодно. Хотя, тогда я не думала об этом в таком ключе. Я бы себе не позволила. То есть, это ведь глупо, верно? Так бывает только в сказках.