Но, просматривая эти сообщения, воскрешая эти воспоминания, она все равно что бередила незажившую рану. Именно так все и начинается, с этого приятного искушения, осознания, что очень хочется сделать то, чего делать не следует. О да, а потом наступает момент, когда ты отпускаешь самоконтроль и поддаешься искушению. Блаженство. Облегчение. Все сосредоточено в этом мгновении сиюминутного удовольствия.

Но долго это продолжаться не могло. Рана открылась, начала саднить и кровоточить. За сиюминутной эйфорией следовала расплата. Анна рассчиталась сполна. Уставившись в яркий экран своего мобильного, исполненного свидетельствами присутствия Спенсера в виде сообщений, глупых рожиц, она чувствовала, как усиливается боль, становясь почти невыносимой.

Но тут в голову ей закралась мысль, возникло почти непреодолимое ощущение, что ее тянет туда, куда она заходить вовсе не собиралась. Чтобы отвлечься от этой затеи, она открыла в телефоне галерею и принялась разглядывать их совместные снимки с неменьшим пристрастием, чем ее свекровь в прошлое воскресенье (тогда были фотографии из средней школы: широкие улыбки, награды и слишком большие блейзеры). Но вот она дошла до самых ранних кадров и сколько бы ни пыталась листать еще дальше, картинки подрагивали и вновь возвращались на место, упрямо не желая слушаться.

А назойливая дурная мысль, черная дыра, так и висела над ней, нашептывая, околдовывая. В конце концов она покорно открыла свои контакты и зашла в папку с избранными. Спенсер стоял в списке первым. Она, не мигая, уставилась на него.

«Ты же говорила, что больше не станешь этого делать, – раздался в голове тихий шепот здравого смысла. – Ты обещала себе, что День святого Валентина пройдет иначе, чем Новый год». Но не успел голос договорить, как ее палец уже коснулся экрана, и телефон начал вызов. И несмотря на то, что сердце учащенно забилось в груди, отзываясь на воспоминания о том, что случилось в предыдущий раз, она приложила телефон к уху.

Гудки в динамике замолкли, и она задержала дыхание, ожидая, что будет дальше. Однако вместо автоответчика Спенсера она услышала стандартный механический голос, советовавший ей дождаться звукового сигнала и оставить свое сообщение.

Как, черт возьми, это могло случиться? Неужели она тогда так разнервничалась, что умудрилась куда-то нажать и стереть его голос? Нет, это вряд ли. Можно стереть запись автоответчика на своем телефоне, но не в чьем-то чужом. Это было нелогично.

Она разочарованно нажала кнопку отмены вызова. Что это сейчас было? Может, она набрала неверный номер? Несколько секунд она, не дыша, внимательно вглядывалась в свой телефон, а затем позвонила снова. На этот раз до автоответчика дело не дошло.

Она дозвонилась.

– Алло?

Анна не шелохнулась.

Неужели это был он? Всего одно слово. Она не могла понять! Она не могла думать! Когда-то давно она еще умела отличать его голос от любого другого, и теперь ее до глубины души ранила сама мысль о том, что она, вероятно, утратила этот драгоценный навык, сама того не заметив.

– Спенсер? – хрипло заговорила она. – Это ты? Пожалуйста, пусть это будешь ты, – она заплакала, – мне столько нужно тебе сказать…

В трубке повисла долгая пауза. Ни слов. Ни даже дыхания – что было, пусть и ужасно, но логично. Однако она ощущала чье-то присутствие. Там кто-то был. Кто-то слушал.

Она заговорила. Она начала рассказывать все то, что в ней накопилось за эти два года, десять месяцев и двадцать два дня.

– Спенсер, это я… – она запнулась, борясь с подступившим к горлу комком и подбирая слова. – Я люблю тебя, Спенсер. Я знаю, ты всегда смеялся над идеей родственных душ, но это то, кем ты был для меня. Ты и есть моя родственная душа. И мне так тебя не хватает… Иногда у меня бывает ощущение, что я больше никогда не стану прежней. Хотя это не так, но это чувство меня не покидает. Да и как вообще мне стать прежней без тебя? Я еще удивляюсь, что как-то продолжаю жить и дышать.

Внезапно ее захлестнула новая волна эмоций. Она не обрушилась на нее, подобно мощной внешней стихии, она зародилась внутри.

– И я злюсь на тебя! Как ты мог оставить меня здесь одну? Будто это просто какой-то затянувшийся розыгрыш. Будто ты сейчас выпрыгнешь откуда-нибудь из-за угла и закричишь: «Я просто пошутил!» Но это больше не смешно, Спенсер! Просто не смешно. Прекрати это, слышишь? Прекрати. Потому что я хочу, чтобы ты вернулся, – дыхание на секунду оборвалось, и она всхлипнула. – Пожалуйста, вернись, – едва слышно прошептала она.

Ответа не было.

Она вытерла склеившие ресницы слезы:

– Пожалуйста, поговори со мной.

Она ждала. Секунды шли. На другом конце линии по-прежнему никто не отзывался, но она ясно чувствовала, что он был там. Правда чувствовала.

– Спенсер? – не выдержала она.

Казалось, она на цыпочках кралась куда-то за границы жизни, за пределы реального. А вдруг, там все устроено иначе? Может, ей не стоило принимать некоторые вещи на веру?

– Ты меня слышишь? Ты вообще помнишь меня? Это Анна…

«Пожалуйста, – взмолилась она шепотом про себя, не до конца понимая, к кому она обращается – к Спенсеру, или к Богу, или к окутавшей ее ночи. – Пожалуйста, пусть там будет хоть кто-нибудь. Мне так одиноко».

Она ждала, чтобы он назвал ее по имени, так же мягко и соблазнительно, как делал всегда, отвечая на ее звонки, будто для нее у него имелась какая-то особенная улыбка. «Анна», – сказал бы он, наполнив одно это слово всем, что он к ней чувствовал. Ему даже не обязательно было каждый день повторять, что он ее любит, хотя именно так он и делал. Достаточно было просто слышать свое имя на его губах.

И вот теперь это случилось. То, чего она так хотела.

– Анна?

Анна.

Он назвал ее имя, но в голосе не было привычных мягкости, тепла и тени улыбки. Он просто повторил слово, которое ему ни о чем не говорило. У Анны было ощущение, будто кто-то вылил на нее ведро ледяной воды.

«О господи, что я делаю?»

Она завершила вызов, отбросила телефон, соскочила с дивана и замерла, вжавшись в стену на другом конце комнаты. Ее разбирала дрожь. Она отвернулась, чтобы не смотреть на дисплей, и оказалась лицом к лицу с сервантом. Решительным движением руки она распахнула одну створку, за которой обнаружилось несколько успевших запылиться бутылок виски. Виски Спенсера. Она вытащила бокал и, минуя «Хайленд-Парк», потянулась к бутылке «Лагавулина». Ей хотелось выпить чего-нибудь обжигающего, с крепкими, глубокими нотками. Она наполнила бокал до половины и, залпом его осушив, поморщилась.

Допивая второй бокал, она уже была не в таком предобморочном состоянии, как полчаса назад. В ней проснулся философ. Произошедшее она воспринимала теперь несколько иначе. Настолько, что добралась до телефона, взяла его и снова набрала тот же номер.

В этот раз не было даже механического голоса автоответчика – лишь неуверенная тишина.

– Прошу прощения. Я знаю… – заговорила она, надеясь, что слова звучат более-менее разборчиво.

Затем, когда ответом ей стало только тихое бормотание, она добавила:

– Я знаю, что вы не он… вы не Спенсер, – она снова запнулась, подавляя кашлем подкравшийся всхлип от уже повторно настигшего ее осознания правды, какой бы нелепой она ни казалась. – Мне просто хотелось извиниться. За то, что потревожила посреди ночи, – уже дважды! – болтаю всякое, будто я сумасшедшая.

В трубке снова раздалось бормотание. Однако за ним, казалось, скрывалась легкая тень улыбки.

– Я не сумасшедшая. Я просто… просто…

Мужчина тяжело вздохнул.

– Я не знаю, кто я, – еле слышно договорила она.

Повисла пауза, и Анне даже почудилось, что сейчас все вообще заглохнет. Эта тишина, эта заминка в разговоре, возможно, просто мираж, а на самом же деле там никого и не было. Но вот до нее донесся легкий вдох – собеседник приготовился что-то сказать.

– Вы не сумасшедшая, – произнес он.