– Не надо, меня дома ждут. А тебя как звать?

– Мэгвин, – снова улыбнулась она.

Прямо как солнца в зимний день добавила. И снег обычно так не сверкает, и под ногами так остро не хрустит, и сосульки на ветках так тоненько не звенят. Глядеть на неё – и не наглядеться, слушать – не наслушаться.

– Ступай, Уилл Телфорд, – повторила она.

– А желания? – встрепенулся он.

– Будут тебе желания, – кивнула дева Мэгвин.

– Я ж тебе их не сказал, – изумился он.

– Ну так скажи, – она всё ещё улыбалась. – Вдруг не угадаю?

– Мне того, жениться надо, – сказал он.

А потом подумал: что он несёт, дурак такой! Зачем ему жениться на ком-то там, если вот оно стоит, его счастье, смотрит и улыбается? А говорит – будто колокольчики поют, такие, звонкие и нежные, небесные, таким только в небесах и звенеть, нигде больше.

– Женишься, – кивнула она. – Да так, что все ахнут. И жить будешь хорошо.

– Благодарю тебя, – он вспомнил, что бывает в мире вежливость, поклонился и поцеловал тонкие пальцы, на одном из которых уже синело знакомое кольцо.

– И я благодарю тебя, – кивнула дева Мэгвин. – Ступай же, стемнеет скоро!

И вправду, день-то к закату клонится, ничего себе он задержался-то! Дни сейчас недолгие, нужно успевать, пока ворота не заперли!

Уилл повернулся, двинул туда, где начиналась тропинка, выводящая из леса, и вдруг раз! – лес-то и кончился. Смотрит он – стоит на опушке, впереди виднеются стены и башни Телфорд-Касла. Оглянулся на тропу – а нет той тропы, как вовсе не было. Ни единого его следа, а у него сапоги хорошие, железом окованные, в снег просто так не наступишь. Не умеет он так ходить, чтобы в снегу следов не оставлять.

Перекрестился да побрёл себе к замку, а то темнело уже. Там его сегодня и не ждали – на рассвете ушёл, на закате не явился, наверное, заночевал, с ним такое случалось. Но пустили – ибо ещё не вовсе стемнело, да и перекрестился Уилл, как надо, а никакая нечисть того не сможет, это всякий знает.

* * *

А дева Мэгвин проводила взглядом местного недотёпу и улыбнулась. Впрочем, если будет у него немного удачи, то не такой он и недотёпа! Собой хорош, сложен ладно, кудри пшеничные, глаза голубые. Загляденье! Это он подле старших братьев теряется, а так-то и сам ничего!

Вздохнула, посетовала про себя – что пришлось дать обещание. Но как тут было иначе? Никак. Очень уж не ко времени попала она в тот капкан, совсем не смотрела под ноги.

Дело было в том, что у Мэгвин вчера случился первый выход в люди. Первый раз выбраться в человечий мир, пройтись по снегу, подставить лицо лучам солнца. Посмотреть, как здесь всё устроено. Хоть и предупреждали её, чтоб осторожничала, она же не слушала, думала, что нет умнее и хитрее, чем она… вот и вляпалась.

Что ж, теперь придётся выполнить всё, что обещала, потому что не выполнить нельзя. И впредь быть осторожнее, смотреть и под ноги, и под снег, и вообще оглядываться – что вокруг-то происходит.

Мэгвин оглянулась, никого не увидела, облегчённо вздохнула. Перекинулась в рыжую лису и побежала себе.

Уилл лежал в болоте, смотрел в небо и ждал конца.

Он уже не чувствовал боли, и тела своего тоже не чувствовал. Но в полусне-полудрёме отчего-то мог думать. О том, что зря послушался отца и отправился с ним и старшими братьями усмирять северную границу. Будто своих неприятностей мало и будто не нужно никому держать Телфорд-Касл – потому что, скорее всего, победители дойдут туда, и тогда от их рода не останется никого, совсем никого.

Дома оставалась жена Мэри, и четверо их детей, и жена брата Джона, тоже с детьми, у Эда жены уже не было, но были сыновья. Эх, их столько лет не трогали, и может быть, не стали бы? Если бы они сами не связались в древнюю свару?

Уилл видел, как погиб отец, и смерть Эда тоже видел. О Джоне он ничего не знал, но брат был тяжело ранен ещё вчера, сегодня с трудом сел в седло.

Знал – они разбиты, будто и не было у них отличной конницы, и лучших на северном побережье лучников! Но у них не было магов, ни одного. А северянам служили целых три. И похоже, только один из них был человеком, а двое других – и вовсе из Старшего народа. Маги швырялись молниями, поджигали всё, что могло гореть, разверзали землю под ногами коней, а под конец и вовсе превратили небольшую поляну в болото с кочками. И кажется, даже с жабами, которые вылезли на кочки на закате и принялись квакать.

Вот так и кончилась жизнь – в болоте, среди жаб, думал Уилл. А ведь всё было неплохо, а после той зимы, когда он нашёл нездешнюю деву и кольцо, – весьма неплохо.

Она сказала тогда – женишься, да так, что все ахнут. Так и вышло. Проезжал мимо герцог Сомервил со своими людьми и домочадцами, и была при нём племянница – дочка сестры, по имени Мэри. Лицом милая, нравом кроткая, чем-то она тронула сердце Уилла – нет, не поразила громом, но – тихой лаской и мягким обращением. Было видно, что он ей тоже глянулся, и никто не думал, что герцог отдаст родственницу за недотёпу Уилла – но тот отдал. И приданое за ней дал неплохое.

Отец, лорд Телфорд, изумлялся – но Уилла с той поры стал похваливать. И охотник-то он, и стрелок, и жену нашёл – не чета другим, и дети у него красивые, сильные, здоровые. У Джона был один сын, и тот хворый, и три девчонки. У Эда – два сына и дочь, но такие, обычные. А Уилловы дети уродились красавцами, в деда – что дочки Энни и Джейн, что сыновья Джон и Грегори. Кудри пшеничные, глаза голубые, ясные, сложены – загляденье, и здоровы – тьфу три раза через левое плечо.

Впрочем, если северные маги дойдут до Телфорд-Касла – то там не выживет никто. Ни взрослые, ни дети. Ну да, на стенах есть пушки, но хватит ли обученных пушкарей? Выстоят ли те стены против магического огня с небес? А если подожгут ворота? Да что там, где он – и где те ворота, и стены, и все те, кто внутри?

Глаза уже не открывались, и мысль от дерзких налётчиков перескочила на то, давнее, запретное. О чём сам себе думать заповедал. О рыжих кудрях, синих глазах, искорках на снегу. О голосе, что как ласковый ручеёк. О смехе, звонком, как капель, как небесные колокольчики, что поют там, далеко, лишь для избранных праведников.

О нет, это было не сравнить с мыслями Уилла о жене – это просто другое. Как есть рождественская песнь – светлая и радостная, а есть – мелодия скрипок, что поют в Бельтайн у костра, которая тоже хватает за душу, но – не так, или не тем местом, или не за ту душу, хотя что это он, душа-то единая, бессмертная, слабая…

Уилл почти никогда не вспоминал о той зимней встрече. Изредка. И всегда – с благодарностью. Потому что понимал – непростая то была дева, раз удачу к нему привлекла, да и что простой в капкане делать, простые дома сидят, а в лес по тропинкам не ходят, и в глушь звериную, где духа человеческого днём с огнём не сыскать, не забредают. И свезло ему по-крупному, раз он её повстречал, потому что мог ведь всю жизнь прожить и недотёпой остаться.

Где-то она сейчас? Жива ли? Здорова ли? Не попалась ли ещё кому-нибудь в капкан, да такому, что не пожалел бы? Хоть разок бы увидеть её напоследок – хоть знать, что не пригрезилась ему та встреча!

Уилл открыл глаза – и не видел уже неба. Не то стемнело, не то смерть к нему подкралась – неслышно и неотвратимо. Но не шли на ум слова молитвы, а вот звон тех небесных колокольчиков – слышался. Далеко-далеко, а потом – будто ближе, и ещё ближе, и совсем рядом…

– Звал? – спросил подле Уилла звонкий девичий голос, знакомый до боли – и неизвестный вовсе.

Силился он открыть глаза – но не мог уже. Хотел вдохнуть да ответить – но не было в нём столько сил.

– Ну что, болезный, досталось тебе? Пойдём, полечу, – сказала, невидимая, точно ангел вздохнул рядом да крылом своим его осенил.

А потом то крыло объяло Уилла со всех сторон – и больше он не помнил ничего.