— Нет, Рен. Я не согласен. Я не хочу, чтоб всё закончилось так. Я уверен, что есть другой выход, нужно только поискать его.

— Его нет! — заявил Авсур, подходя ближе, и скинул с плеча птицу, которая заметалась в низкой тёмной комнате.

— Слушай, ты в отчаянии оттого, что потерял сына. Тебе кажется, что этот мир недостоин существовать, если он уничтожил твоего мальчика. Я понимаю. Я сам любил его, ты же знаешь! У меня нет своих детей, и Фарок был мне как племянник. Я скорблю по нему, но это не значит, что я хочу наказать его убийцу, если ценой этой мести станут тысячи других жизней. Вдумайся, Рен! Я, маньяк и убийца, взываю к твоему разуму и милосердию! Неужели твоё сердце не дрогнет, неужели ты хочешь, чтоб вслед за твоим сыном умерли другие молодые ормийцы, женщины, дети, мужчины, доверившие тебе свою жизнь и судьбу!

— Дай руку, Норан, — негромко потребовал Авсур, протянув ему левую ладонь.

Он обошёл стол и вплотную приблизился к алкорцу, забившемуся в угол между книжными полками.

— Я лучше отрежу её, Рен, — проговорил Сёрмон.

— Не успеешь…

Авсур подступил к нему и, схватив правой рукой его левую руку, прижал свою ладонь к его, их пальцы невольно переплелись, а птица, которая с тревожными криками носилась под низким потолком, устремилась к ним.

Сёрмон пытался отвести взгляд, но увидел, как в чёрных глазах Авсура заплясали жутковатые зелёные искры и от ужаса зажмурился. Птица над его головой резко вскрикнула, и что-то стукнуло рядом о полку, а потом упало на пол.

— Не надо, отец! — услышал он звенящий голос Фарока и, открыв глаза, плечом оттолкнул от себя Авсура, после чего отскочил подальше и чуть не упал, споткнувшись обо что-то мягкое.

На полу трепыхался филин, растеряно крутя большой головой и бессмысленно тараща мутные глаза, а рядом лежал толстый том, которым, как снарядом, была сбита в полёте зловредная птица. Возле стола стоял Фарок, бледный и решительный.

— Не надо, — повторил он, — колдун мёртв, его больше нет.

— Не подходи к нему! — крикнул Сёрмон, остановив бросившегося к сыну Авсура. — Это колдун.

— Нет, это я, дядюшка! — сердито откликнулся Фарок. — Жив и здоров, возможно, слегка контужен. От этого, знаешь ли, иногда бледнеют. Повелитель, пожалуйста! Поверьте мне, это я.

— И ты убил колдуна? — тихо спросил Авсур.

— Нет, не я, он! — Фарок обернулся и ткнул пальцем туда, где в дверном проёме стоял Юшенг, держа на руках небольшого белого зверька. — Это Юки, он оборотень. Он запрыгнул под капюшон и загрыз колдуна.

— Вот этот щенок?

— Это необычный щенок, — улыбнулся Юшенг и, повернув лисичку, провёл ладонью по трём хвостам. — Это волшебное создание. Фарок спас его и, увидев, что колдун напал на него, Юки отомстил.

— Это правда? — Авсур недоверчиво посмотрел на стоявшего за спиной Юшенга Антона.

— Да, колдун мёртв, его загрыз маленький оборотень, который родился лисёнком от лисы и лиса, — подтвердил тот.

Авсур вопросительно взглянул на Сёрмона и увидел, что тот с вожделением рассматривает искристую шкурку зверька.

— Только попробуй, — проворчал Авсур и сунул ему под нос кулак.

— Да какая с него шкура, только на перчатки… — усмехнулся Сёрмон.

— Ты меня понял, — с угрозой в голосе проговорил Авсур.

— Слава Звёздам, — Фарок устало опёрся руками о стол. — Мы успели. Я прошу вас, отец, я очень вас прошу: никогда не делайте этого!

— Хорошо, мой мальчик, — кивнул тот и, подойдя, обнял его. — Я обещаю тебе, что больше никогда не стану пытаться вызвать его.

— Всё хорошо, что хорошо кончается, — пробормотал Антон и почесал за ухом довольного Юки.

А Сёрмон так же почёсывал ошалевшего филина, которого поднял с пола и нежно прижал к своей груди.

Светлый день подходил к концу, и на лес, окружавший звездолёты, медленно опускались тихие голубые сумерки. Громкий пересвист птиц постепенно смолкал, уступая место негромкому стрёкоту кузнечиков и шуму ветра в густых кронах деревьев. Жизнь в лесу замирала, готовясь к долгой спокойной ночи, которую не нарушали человеческие войны и смуты. Всё вокруг дышало прохладой и умиротворением, и даже негромкое ржание лошадей, послышавшееся в тишине, не нарушило спокойствие природы, мягко погружавшейся в сон.

Отряд из тринадцати всадников в рыцарских доспехах на усталых лошадях не спеша двигался по лесу, следуя маршрутом, обозначенным светящимися в полумраке наклейками на стволах деревьев. Когда они выехали на небольшую поляну, украшенную странным деревянным идолом, один из них махнул рукой, и пять наездников отделились и скрылись в тени деревьев. Офицеры «Пилигрима» отправились к своему звездолёту, в то время как их коллеги проследовали дальше по тропе, ведущей к «Паладину».

Их путь был хоть и дальним, но достаточно спокойным. Они покинули поле битвы под стенами луара рано утром и двигались на юг, лишь ненадолго останавливаясь на небольшие привалы. При этом командор де Мариньи жёстко пресекал все разговоры о том, что неплохо было бы заехать по дороге в Магдебург. Он прекрасно понимал, что его товарищи из обеих сошедшихся на равнине армий всё ещё находятся под действием воинственного духа, витавшего над боевыми штандартами луара и Сен-Марко. Их мысли и воспоминания всё ещё были там, среди новых друзей, и души рвались в бой, но любая задержка в пути была бы потворством этой слабости, а потому он настойчиво вёл их в расположение звездолётов. А они, следуя жёсткому приказу командования, вынуждены были подчиниться. В его присутствии они не решались выражать своё недовольство, но когда он со своими подчинёнными скрылся в лесу, остальные слегка расслабились. Всё-таки для них Джим Ноттингем был, скорее, сослуживцем, чем строгим командиром. И потому, проводив Хока взглядом, Игнат Москаленко вздохнул с облегчением и, поравнявшись с ехавшими впереди Карначом и Валуевым, спросил:

— Не кажется ли вам, друзья мои, что мы дезертировали перед боем, бросив своих товарищей по оружию на произвол судьбы?

Карнач мрачно взглянул на него, а возглавлявший отряд Ноттингем обернулся и, вздёрнув бровь, поинтересовался:

— Проблемы, капитан?

— Никаких проблем, командор, — ответил за Игната Валуев и, взглянув на друга, проворчал: — Сказал бы спасибо, что тебя в последний момент вытащили из пекла, где тебе не понятно за что могли снести голову.

— Или просто и бесхитростно отрубить руки и ноги, — добавил Карнач. — Потому прекращаем эти разговоры и думаем, как будем выкручиваться, когда придётся докладывать о нашем несанкционированном командованием участии в боевых действиях на чужой планете.

— Если будет, кому докладывать, — проворчал Игнат, и, тем не менее, это замечание дало ему новую тему для размышлений, и он помрачнел ещё больше, обдумывая сложившуюся ситуацию.

О близости звездолёта их известили голоса перекликающихся в перелеске стажёров, и Джим, чтоб не напугать их, заранее крикнул:

— Свои!

По тому, как курсанты кинулись им навстречу, что-то радостно тараторя на ходу и подхватывая уздечки коней, чтоб с почётом препроводить офицеров в лагерь, те с печалью поняли, что никаких других развлечений у ребят здесь нет, и даже их возвращение является большим событием.

Звездолёт встретил их нависающей над поляной безмолвной скалой, едва выступающей из сгустившихся сумерек. Даже отсветы огня от костра не оживляли его тёмные борта, и эта безрадостная картина, а более всего окружавшая лагерь тишина, произвели на вновь прибывших гнетущее впечатление. Возможно, кому-то из них и хотелось тут же развернуть коней и отправится назад, туда, где их ждали либо звуки кровавых сражений, либо палачи, быстро приводящие в исполнение приговоры, вынесенные дезертирам и изменникам, однако, делать они этого не стали. Джим Ноттингем спрыгнул с коня на землю и, обернувшись к ним, произнёс:

— Войны, господа офицеры, рано или поздно заканчиваются для всех, и вам ещё повезло, что со своей вы вернулись живыми. Потому привыкайте к мирной жизни, а чтоб вам было легче освоиться в новой реальности, я придумаю, чем вы сможете занять себя с раннего утра и до позднего вечера. Как командир звездолёта обещаю: скучать вам не придётся.