Зи́рданец вел себя неестественно, и это бросалось в глаза. Чего только стоило то, что он предложил кэру́ну прогуляться прямиком до пытальни, разжившись подозрениями окружающих сородичей. Впрочем, раб не отказался.

– Почему же не стоит расспрашивать о Сависти́н? – спросил его Би́лту.

– Ну вы же сын своего отца, вы должны быть мудрей, – посмел пристыдить его Фи́фл. – Пе́ст не получил своих рабов с Са́лкса и рвет и мечет, а как кричит на белокурую пленницу, как бьет ее… Вам такое не нужно знать.

По телу зирда́нца пронеслась дрожь.

«Пе́ст бьет ее», – представил он. И сердце налилось еще большей ненавистью.

Наверняка Фи́фл издевался над ним, будто вскользь упомянув такое. Кузни остались позади, мелькнули родильные пещеры, из которых доносились стоны рожающих зи́рданок.

– Я знаю, о чем вы помышляете, – продолжал Фи́фл. – Вы хотите найти Пе́стирий, не так ли?

Би́лту посмотрел на него пронзительным взглядом, в котором зудела мысль расправиться с глупцом.

– Не говори глупости, пес, – сказал он. – Любой заикнувшийся о Пе́стирии будет объявлен предателем и умрет на дне хищного Би́рста.

– Это правда, – подметил Фи́фл. – На то мы и сидим часами, вслушиваясь повсюду в настроения Пе́стовых подданных.

– Похоже, в ваших руках власти не меньше, чем у великого правителя, – добавил зи́рданец.

Фи́фл широко улыбнулся, ответив собеседнику со свойственной кэру́нской речи мягкостью:

– Вы в чем-то правы, но такие россказни с губ приближенных рабов могут быть смертельно опасны. Мы повинуемся зи́рду, мы его уши, и не более. Разве, обладая такой властью, я сидел бы на каменном пригорке, рисуя кузню Питрэлля? Нет. А значит, будем считать, что вам это кажется.

– Я пригласил тебя пройтись с одной целью, – сказал Би́лту, поглядывая по сторонам.

Фи́фл, натянув на голову черный капюшон своей мантии, забегал вокруг глазками.

– Осторожно, – тихонько предупредил он зирда́нца.

– В моих словах нет ничего, что могло бы сойти за предательство, – успокоил его Би́лту. – Я хочу узнать, не подвергалась ли Сависти́н пыткам.

– А, вы об этом, – выдохнул прислужник. – Если вы хотите знать, рассказала ли она вашему отцу о вас, то нет. Она достаточно стойко переносит все издевательства, хоть и частенько проклинает вас. Но если, по правде, великий Би́лту, вы были с ней заодно…

Зи́рданец остановился, обозрев каменную постройку пытальни. Для него она была обычным продолговатым строением, напоминающим широкий амбар, для Фи́фла же чем-то несколько большим.

– Тебе известно, что Сависти́н, придумав свой абсурдный план, покинула меня, – ответил он. – Разве вы не нашли ее любовника, спланировавшего бегство с короной на Сэ́йланж?

– Хм, – задумался Фи́фл. – Разве не вы были тем любовником?

– Ты дотошно пытаешься изобличить меня в том, что я не совершал, – сказал Би́лту. – Я ничего не знал: ни о высадке на Са́лкс, ни о бегстве на Сэ́йланж, ни тем более о золотой короне.

– Предполагаю, что вы лжете, – обвинил его раб. – Не боитесь, что по́рвулы «Га́рпинэи» или же урпи́йцы предоставят в скором будущем информацию, губительную для вас?

– А ты не боишься сдохнуть прямо здесь и прямо сейчас? – пригрозил ему Би́лту.

– Как же можно такого бояться, – рассмеялся Фи́фл. – Я раб, я уже все одно что мертв.

– Тебе пора на каменный пригорок, – пренебрежительно произнес Би́лту, – малевать свои рисунки. Не задерживайся, пес.

Лицо Фи́фла, казалось, почернело от сказанного, но противиться велению Пе́стого сына он не мог. Би́лту проводил его хищным взглядом до первой кузницы и вошел в душную пытальню.

Всем своим видом пытальня напоминала темное подземелье, уставленное каменными плитами, напоминающими широкие алтари, к которым по рукам и ногам крепко-накрепко привязывали полуобнаженных пленников. В углублениях монолитных стен располагались кристаллы сияющей я́шры, что напрасно пыталась осветить собой вездесущий полумрак. Окровавленные оковы тут и там говорили о том, насколько часто зирда́нцы пользовались ими, в основном чтобы сломить последний оплот воли порабощенных. Когда-то и Фи́фл прошел через это, прежде чем стать послушным рабом. А до него молодой парень по имени Армахи́л, впрочем, их кровь давно уже смылась потоками иных слез и слюней.

Стены насчитывали не одно орудие для пыток, изобретенное умелыми кузнецами на потеху великого зи́рда. Наиболее часто применяемым было приспособление для отсечения конечностей с двумя острыми секирами, маятниками, проходящими свой путь, над телами стольких бедолаг, что и не сосчитать, опускаясь все ниже и ниже. Вторым приспособлением, вызывающим восторг у самой Альфе́нты, была громоздкая костедробилка в виде двух каменных валов, затягивающих невольников в свой тесный плен. Особенно она любила хруст костей и тканей, рвущихся под усердным натиском тверди. А еще ее сердце грели душераздирающие крики, что ввиду ее варварского происхождения считалось нормальным увлечением. Би́лту нравилась пытка ящиком с паразитами – червями Пулту из топкого болота Фэлиш, которые могли за считанные часы обглодать пленника до костей. Но для гатуи́лцев и их предводителя Ли́буса были применимы пока лишь пытки раскаленным железом.

Главный вопрос, волновавший зи́рда Пе́ста, зудел пульсирующей мыслью: куда делась иноземная девка с рабыней, именуемой У́ргуской Фендо́рой. Туманы Рэ́хо скрыли их шлюпку из вида, а когда наступил рассвет, воины «Чармэ́ллы», тупоголовые истуканы, не обнаружили никаких следов. Неподалеку от места нападения на кхалкхи́́ простирался недоступный для варваров Ка́тис, но доплыть на шлюпке до бухты торговцев и для Би́лту казалось проблематичным. Он припомнил смерть в таких же водах дочери королевы – Калин, когда они бежали с Са́лкса всего на двух парусах мелкого речного суденышка. Если уж оно не смогло противостоять натиску голодных сущностей глубины, то что говорить о какой-то шлюпке. Помимо Ка́тиса, пристанищем беглянок мог стать скалистый Рэ́хо, что виделось полным безумием, ведь на территорию поработителей за столько лет рабства осознанно не ступала ни одна нога. И если беглянки были еще живы, то где нашли временный приют?..

Ввиду того, что из рук зи́рда выскользнула целая тысяча молодых рабов, он слепо надеялся хотя бы на трофей ами́йских охотников – голову изумрудного Гива́ла, что те обещали отдать за ту самую иноземку. Смешная ситуация вырисовывалась перед глазами Би́лту, который видел прибежищем беглянок ами́йский Ка́тис.

– «Наверняка им все же удалось, – подумал он. – Некогда великий Пе́ст выставил себя перед всеми полным посмешищем. Не пройдет и месяца как хмельные барды будут напевать о нем острые песенки».

Его взор обозрел десяток каменных плит и тела гатуи́лских пленников, прикованных к ним, а уж потом пал на алтарь юного Ли́буса и Альфе́нту возле его изголовья.

Воительница проявляла живой интерес к молодому урпи́йцу, мышцы которого на обнаженном торсе были покрыты каплями крупного пота. Изредка его обливали ледяной водой, отчего ноги парня сводило в мучительных судорогах.

Когда Би́лту вышел из темноты, Альфе́нта оторвала от красавчика свой порочный взгляд, уставившись на зирда́нца.

– И ты здесь? – озадаченно произнесла она. – Пришел посмотреть, с какой молодой плотью мы имеем дело?

Би́лту, нависнув над бессознательным Ли́бусом, изучил его прекрасное юное лицо и еле заметный зигзагообразный шрам на левой щеке. Ему было абсолютно непонятным то, как такому миловидному пареньку могли доверить пост капитана, команду и целое торговое судно.

– Хм, – хмыкнул он. – Я предполагал, что урпи́ец намного старше и крепче. Такого можно убить движением всего лишь двух пальцев.

Коренастый истязатель Тортон, приставленный свирепой тенью к Ли́бусу, выйдя из ближайшего закутка, вынес на свет плоскую чашу с сотней раскаленных углей. В другой его руке чернело некое подобие печной кочерги. Он намеревался помучить капитана, пройдясь по его телу раскаленным металлом, а в довершение поставить на его шее зирда́нское тавро – там, где будет сидеть широкий ошейник.