Кабинет директора был достаточно вольготным и одновременно угнетающим. Строгий стиль геометрически правильных форм привносил во все здесь ощущение очерченных рамок, контроля и точности. Ничего лишнего, яркого, и броского. Он сам был будто геометрически правильным, смотрящим властной тенью на все вокруг. Но если его подчиненные постоянно робели перед ним, то Марта Гун Хансен не сдавала своих позиций. Он был тенью, она же тенью вдвойне. Туго скрученные волосы в каральку, черный костюм, туфли на низком каблуке, на руке мужские швейцарские часы, оставшиеся после смерти мужа, лицо морщинистое, строгое, недовольное, пропитанное надменностью и озлобленностью.

Когда раздался неуверенный стук в дверь, два орлиных взора, направленных на деревянную перегородку, уже уловили робость и мягкость. Он даже не успел войти, а они уже знали, что там недотепа ихтиолог, угрюмый и понурый, поджавший хвост и все свое достоинство.

– Входите, – произнес Верманд так, что любому за дверью захотелось бы тотчас убежать.

Отчетливым звуком ихтиолог проглотил ком слюны, застывший в горле, и медленно отворил дверь.

– Что же вы, Иосиф, плететесь как черепаха? – сказала Марта, обозрев с ног до головы его никчемную фигуру. – В лабораторию вы проникали в приподнятом настроении.

– Эээ, – издал Иосиф, посмотрев ей в глаза. – Я… – хотел начать он, но директор его оборвал.

– Вы оплошали, – сказал Ли. – Я понимаю, что нашей гостье, уважаемой Гретте Франссон, нужна была помощь с саркофагом. Но она могла бы попросить об этом меня.

Хольмберг забегал глазками и потупил взгляд.

– О высшие силы! – возмутилась Марта. – Таких специалистов, как Франссон, пруд пруди, ее отчет и методы ставят под угрозу все изучение особи Incognita Х2.0. Вы знаете это, Хольмберг? Она позволила себе прикасаться к материалу, не ведя при этом видеозаписи. Или, по ее мнению, нам не интересен этот отчет? О чем думают профессора в Осло, присылая сюда эту выскочку?

– Успокойтесь, дорогая фру Хансен, – произнес Верманд. – Может быть, у нее и методы одиночки, непонятные нам, но в своем деле там, в Осло, она преуспела. К тому же кто как не она будет прекрасной заменой таким, как мы с вами, когда мы уйдем на покой.

– Да, – нерешительно выдавил Иосиф, – она молодец.

– Молодец! – вспылила Хансен. – Мы здесь, чтобы прояснить ваш нелогичный поступок, молодой человек, а не возносить эту выскочку!

Она продвигалась по кабинету из угла в угол, как фурия, ищущая себе место. Директор сидел в удобном кресле за столом, при этом перебирая кое-какие бумаги.

– Уважаемая фру Хансен, – Верманд посмотрел на Иосифа, – требует, чтобы вы понесли наказание. Что вы скажете?

Иосиф посмотрел на неугомонную бестию с пренебрежением. Он действительно не понимал, почему из всех, кто работает в институте, только она придала всему этому особое значение. А уже после нее и сам директор. Возможно, разгадка лежала глубоко в ее сердце, но к нему было не пробиться.

– Я понимал, на что иду, – ответил ихтиолог. – Но моей целью было служить во благо науки. Гретте нужна была помощь, и я настоял на том, что могу ее оказать. И если вам, дорогая гостья Гун Хансен, это кажется чем-то вопиющим, то, конечно же, я понесу наказание.

Марта задрала подбородок и посмотрела на него свысока, хотя что там говорить, она всегда смотрела на всех свысока.

– Я служу науке, – ответила она. – Не вы. Знаете, сколько профессионалов своего дела претендует на ваше место, Хольмберг? Не говорите, – тут же сказала она. – Так вот, более десяти человек. Чем вы лучше их? Чего вы достигли? Чего готовы достичь, чтобы остаться? Сначала, возмутившись вашим поступком, я настаивала на выговоре, но теперь, увидев, что вы признаете свою вину не полностью, я буду настаивать на вашем скором увольнении.

Иосиф зажался как сгусток нервов, он раздраженно смотрел то на бестию, то на директора, выжидая, когда же он скажет свое слово.

– Но вы можете избежать моей немилости, – продолжала Марта. – Расскажите мне обо всем, что вы делали там. Если я не ошибаюсь, вы что-то нашли, не так ли?

– Это так? – спросил вдруг Верманд, наконец-таки оторвавший взгляд от своих чертовых бумаг.

Под перекрестной атакой этих взглядов было сложно выстоять, он мишенью алел на фоне серой стены, перебирая как провинившийся школьник пальцами.

«Гретта просила меня ничего не говорить про осколок – подумал он. – И я выполню ее просьбу».

Он поднял глаза, и волоски на коже его рук встали дыбом.

– Вам показалось, многоуважаемая фру Хансен, – ответил Хольмберг. – Мы сделали несколько фотографий, и только, я измерял длину плавников и жаберных щелей. Вот и все.

Марта выдохнула с воздухом злобное презрение.

– Вот и все, – ответила ему. – Надеюсь, вы, уважаемый директор, примете правильное решение. По-моему, в кругах ученых завелся бездарь. Страшно подумать, как бы отнеслись к этому в Осло. Там бы Иосиф не был таким храбрым, прикрывая ничем не объяснимую дружбу.

Затем она, распахнув дверь, покинула кабинет, напоследок оглянувшись в сторону Ли. В этом взгляде Верманд уловил предупреждение, уж в этом он разбирался.

– Ну что же, – властный голос обратился к Иосифу. – Присаживайтесь, вот вам бумага и ручка. Вы знаете, что писать.

– Я могу написать объяснительную, – слова Хольмберга перешли в умоляющий шепот. – Я все понял, правда.

Он присел на стул и взял из рук директора чистый лист бумаги.

– Вы добрый малый, – сказал Верманд. – И, если честно, когда я брал вас на работу, я проникся вашим положением. Вы искали себя после гибели матери и отца, и мне показалось, что я могу задать вам эту цель. Но ваш поступок, каким бы он глупым ни казался с подачи Гун Хансен, бросит на меня тень. А я очень дорожу этим местом. И если говорить по правде, то впервые за столько лет открываю кому бы то ни было свою душу. Я предлагаю вам уволиться по собственному желанию и обрести внутренний стержень, что вам так и не удалось здесь. На этом все.

Руки Иосифа задрожали. Он не верил, что все это может быть правдой. Но выбора, увы, у него не было. Рука дрожала, а на глазах наворачивались слезы.

В эту ночь, беззвездную и ветреную, Гретта решила остаться в институте. Она покуривала сигарету, что делала очень редко, рядом со входом в восточное крыло, и собирала беспорядочные мысли в единое целое.

– «Отчет, каким он будет?» – думала она.

Отметина на подушечке указательного пальца слегка посинела. Казалось, рана пульсировала, то сокращаясь, а то расширяясь. Будто что-то выходило из нее, но это была не слизь, а что-то незримое.

От того, что дым давно не проникал в ее легкие, девушка ощутила головокружение и непонятную слабость. Она поймала себя на мысли, что за прошедшие полдня не видела Иосифа ни разу, хотя тот никогда не уезжал домой, не попрощавшись.

«Он бы в любом случае рассказал мне о том, что происходило в кабинете директора, – подумала она. – Это же Иосиф, весельчак и прилипала».

Ветер подул сильнее, и на небе загрохотали массивные черные тучи.

– Они прольются, да, они прольются, – прошептала Гретта, запрокинув голову.

Бычок от докуренной сигареты отправился в урну. Если бы ее заметили курящей в неположенном месте, то наверняка старая Гун Хансен узнала бы об этом первой. Как земля носит такую гадину. Подумав об этом, Гретта укорила себя в том, что стала такой нетерпимой. Она вспомнила то время, когда была студенткой, выбравшей факультативным занятием микробиологию. Так вот приглашенным преподавателем всего лишь на одно занятие была как раз таки Марта Гун Хансен, которую все называли мужчиной в юбке. Конечно же, лично с ней Гретта так и не познакомилась, зато до ее ушей дошло много омерзительных слухов. Кто-то поговаривал о том, что Марта всю свою жизнь боролась с пьянством своего бездарного мужа. Говорили, что он бил ее и закрывал частенько в подвале и что она от безвыходности выла и мочилась по углам. Все знали об этом, но никто не протянул ей руку помощи. И оттого она возненавидела всех и вся. Но как же она любила своего мужа, что прощала ему такие зверства! Когда он умер, захлебнувшись рвотной массой, ее обезумевшие крики не давал спать всем соседям. Но они, опять же, не предложили ей своей помощи и утешения. Поэтому наверняка слово «гадина», коим посмела назвать ее Гретта, было слишком грубым.