Зи́рданка рассмеялась.

– До первого шторма или же атаки наемников.

Она коснулась его груди, ощутив биение большого сердца.

– Сердце воина, – произнесли ее уста. – Если решишь сбежать, то я последую за тобой. «Га́рпинэя» станет нашим домом.

Зи́рданец оттолкнул ее, дав понять, что и слышать не хочет о таком. Затем он ушел прочь, протиснувшись меж зубатых скал подножия вулкана Зу́мба, по направлению к паучьему лесу. Альфе́нта смотрела ему вслед, словно уже видела воткнутый в его спину кинжал. В ее глазах отражались любовь и боль вперемешку с предчувствием скорой беды.

Тем временем Пе́стирий сотрясался в угрозах своего зи́рда. От них трепыхался огонь, а многоликие тени танцевали как акробаты на раскаленных углях. Рабы словно мыши прятались за костями монстров, глазницами черепов и огромными зубами, перешептываясь между собой. Они пристально наблюдали за белокурой девой и вооруженным кэру́ном подле нее. Она называла его предателем, а он крепко-накрепко сжимал рукоять кинжала, острием направленным к ее телу. Плоть сотрясалась от буйства Пе́ста, но надменная воля не преклоняла голову.

– Кто помог тебе исполнить задуманное? – воскликнул зи́рд. – Ходят слухи, что это был Би́лту! Отвечай, кэру́нская подстилка!

Его руки наливались кровью, что свинцом оседала в бугристых венах. Зверь вскакивал с трона и вновь садился, касался копьем ее лица, но она была непоколебима.

– Я бросила твоего сына, как собаку, – отвечала Сависти́н. – Уже как месяц миновал. Его заменил другой зирда́нский воин, нарекаемый Ге́рфом.

– Лгунья! – бесновался зи́рд. – Воитель Ге́рф привез тебя ко мне!

Пе́ст махнул копьем прямо у ее носа, воздух просвистел, и под ноги наследницы упала прядь белоснежных волос.

– Вот так всегда, сначала любят, потом предают, – продолжала Сависти́н. – Ге́рф умолял меня, чтобы я не говорила о нем.

Через мгновение скуластое лицо правителя застыло над ее челом. Он выдохнул, и горячий воздух засмердел гнилью.

– По закону Бурукха́н, любой зи́рданец может совокупиться с рабыней, когда ему заблагорассудится, – произнес зи́рд. – Я могу натравить на тебя сотню зирда́нцев. И они будут насиловать твою плоть, пока тело не лишится последнего вздоха.

Наследница побледнела, ее взгляд потупился, а губы сомкнулись, задрожав. Она более ничего не могла сказать варвару, ибо лелеяла надежду, что Би́лту явится в Пе́стирий и убьет нещадного правителя. А когда Пе́ст падет, Сависти́н собственноручно расправится с предателем Ге́рфом и этими жалкими рабами, затаившимися по углам.

– Молчишь, дрянь, – оскалился зи́рд. – Ну молчи, молчи, – он посмотрел с презрением на Фи́фла, что не выпускал рукоять кинжала. – Надень на нее оковы. Теперь место этой рабыни возле моего трона. Когда я вспотею, она будет протирать мое тело, а если мне станет скучно, танцевать на раскаленных углях в чем мать родила.

Быстрым ударом по затылку Фи́фл выбил почву из-под ее ног, и Сависти́н упала в беспросветную темень. Теперь он мог надеть на пленницу оковы, тем самым ознаменовав начало ее рабства.

Солнце практически село за горизонт, Са́лкс больше не был во власти грохочущих туч, и баржа, проскрежетав, тронулась. Моргу́льские псы, откликнувшиеся на зов кэру́нского рога, толкали ее заданным курсом, туда, где чернел Сици́л. На этот раз Вессанэ́сс пришлось заплатить им двойную цену и полностью опустошить гнезда разгневанных бетисов. Двести пятьдесят яиц в двух повозках ожидали монстров у побережья, там, куда впервые ступила человеческая нога. Аппетиты выросли, и ри́хт Са́йленский сотрясался злобой, прожигающей все на своем пути. Мало того, что они теряли собратьев, так еще и перевозчики запросили так много. Если сбор урожая тифи́лии будет скуден, Исса́ндрил ждет голод, а где есть голод, недалеко до беспорядков, грабежей и убийств. А ведь никто не отменял Ве́зтинскую пыль, губительную для посевов, если ветер переменится, она падет к ним на порог особым гостем. Ко всему прочему, старая па́ттапа исчезла без следа. Она контролировала свою общину и пополняла продовольственные амбары, и Га́рпин негодовал, потому что ее некем было заменить.

В надежде достойно проводить своих собратьев на смотровых башнях разместили по двенадцать девушек, воспитанниц многоуважаемой Аки́вы, объединившей прелестниц в девичий хор. Сестринские сердца дрогнули, и голоса слились в завываниях кэру́нской души. Звуки завладели просторами как струнами сотни арф. Это песнь была о каждом, о сыновьях, матерях и доме с открытыми дверями. Ветер, трепеща знаменами башен, срывался в вой, в его дуновении волосы юных дев струились языками пламени. Девушки протянули руки, и меж пальчиков заалели тонкие платки. На долгий вой пальчики разжались, и платки взмыли ввысь. Словно танцем душ они кружились над водой, провожая храбрецов к рубежам тьмы. Девы не переставали петь, и вскоре их голоса долетели до ближайших островов. Печаль поселилась в каждом сердце. А глаза Э́буса узрели корабль на горизонте Гесса́льских вод.

Приложив к глазу подзорную трубу, он увидел зеленый флаг и силуэт черной птицы на нем.

– Ка́тис, – прошептали уста. – Толстобокая «Депоннэ́́я».

Га́рпин обернулся. С пригорка, на котором он стоял, несложно было различить в толпе свой отряд и бравого Ло́квуда по правую руку от королевы. Пес нес службу, как подобало лучшему воину Са́лкса. Его острый взгляд скользил по толпе, выискивая в тысячах лиц проявления агрессии. Как только он ее находил, отправлял туда приспешника, так сказать, навести мирный порядок. Приспешники бесцеремонно наседали на агрессоров громовыми тенями, а то и обращали неугодных в бегство.

Га́рпин, задрав руку, окликнул Зибе́лия, несомненно, понимая, что такого жеста он не пропустит. Так и случилось. Га́твонг заприметил своего ри́хта и, прочитав по лицу его волю, беспрекословно сопроводил Вессанэ́сс к пустынному пригорку.

Ри́хт Са́йленский не посмел быть выше своей госпожи и тотчас слез с возвышения. Перед ее статью, пусть и омытой слезами, все они смотрелись псами, не больше. Но Га́рпин среди прочих псов обладал породой и способностью вести с королевой диалог.

– На горизонте корабль, – сказал он. – Похоже, ами́йцы желают найти укрытие на наших берегах.

– Я с удовольствием приму Гурдоба́на в Бату́ре, – ответила королева. – Как и его народ. Пусть располагается в Исса́ндри́ле.

Ри́хт склонился над ее ушком, дабы разъяснить Вессанэ́сс возможные последствия ее гостеприимства.

– Моя госпожа, – прошептал он, – каратели будут в ярости от нашей вовлеченности. Как бы не явились на Са́лкс вершить возмездие.

Вессанэ́сс, отстранившись, посмотрела в его глаза, пытаясь найти хоть искру сострадания.

– Не будьте жестоки, Э́бус, – сказала она. – На что нам Священный Союз, если мы вот так вот будем поступать с нашими соседями.

– Я все понимаю, моя госпожа, но ведь это даже не торговец Гурдоба́н, – ответил Э́бус. – Наверняка он приплыл бы на своей «Эки́льдии». Позвольте не пустить их в королевскую гавань.

Вессанэ́сс охватила злость. Она не понимала, как докатилась до того, что даже королевские советчики стали жестокосердными и чуждыми ее идеям. Сначала большинством голосов они отправили воспитанников Кэра-ба́та в рабство, а теперь сам ри́хт Са́йленский просит дозволения прогнать обреченный народ. Королева оглянулась, пытаясь найти лидеров своей власти, но ни Ми́рдо, ни Ви́львина рядом не было. Там, где ступал Га́рпин, отступали прочие.

– Ты предлагаешь мне еще больше пасть в глазах моего народа, – оскалилась она. – Любой ами́ец, вы слышите, – взор пал на каждого пса, – может ступить на этот берег. И найти в стенах моего замка приют.

Га́рпин хотел промолчать, но его так и подрывало окрыситься, выказав госпоже недовольство.

– В прошлом, – произнес он, – когда каратели рушили Исса́ндри́л, даже кэру́нский народ не мог претендовать на защиту в Бату́рских стенах. Припомните вашу мать. Она была мудрой.

– Мудрой? – возмутилась Вессанэ́сс. – Она заставила меня понести от ри́хта Га́рбуса дитя. Уничтожила вашего короля. А потом обезумела в ненависти к хранительнице могильных колонн. Не говорите мне о мудрости матери, я была к ней ближе всех.