— Непременно-с, Ваше сиятельство. Всё будет исполнено в точности. Можете не сомневаться.

— Сомневаться буду, Дормидонт Исаевич. Не забывайте, что главным условием нашей совместной работы является верность. Пожалуйста, не предавайте меня и постарайтесь соблюсти тайну. Вы уже наверняка знаете, что все мои прежние рисунки и описания по новой одежде изъяты и как бы потеряны жандармами. Если честно, они их, похоже, просто продали и, подозреваю, иностранцам. Скорее всего, французам. Может, и англичанам? Такие дела называются промышленным шпионажем. Так что, считайте себя как бы на войне. Хоть ничем таким тайным мы заниматься не будем, но наши идеи и разработки могут быть украдены, и мы потеряем большие деньги. И я этого не потерплю! À la guerre comme à la guerre!

Глава 21.

Заслуженное признание?

— Э, Ваше сиятельство, конечно, я буду Вам верен. Можете не сомневаться! Даже жандармам ничего не расскажу!

Тут приказчик, конечно, слишком загнул. Веры к нему у меня не было ни на грошь. Но и работники мне требовалось. Хоть такие!

— Кстати, Дормидонт Исаевич, а Вы сами не продавали там на сторону сведения о производимой в Доме Моды одежде? Хоть он и принадлежит в основном Юсуповым. Понимаете, что это, прежде всего, потеря наших денег. Ту долю, что будет выделено мне от всех доходов, я намерен потратить на нашу фабрику.

— Э, Ваше Сиятельство, лично я ничего не продавал. Но мне известны некоторые работники, что имели не совсем порядочные дела с некоторыми сторонними мастерскими в Петербурге и ещё иностранцами. Возможно, что-то из части моделей и продали?

— Что же, список мне и что они там и кому могли продать. И князя Николая и княгиню Татьяну больше не бойтесь и постарайтесь с ними и их доверенными людьми дел не иметь, и никому ничего не сообщать. А в имении сделайте небольшие подарки нужным людям в волости и покажите грамоту от меня. Хоть я пока только юнец, но уж точно поостерегутся Вас трогать. Если что, напишите мне или приезжайте сами. Что-нибудь придумаем. И успеха Вам, Дормидонт Исаевич! С Богом! Если справимся, то Ваше имя точно останется в истории авиации России! И Ваших детей тоже!

Да, приказчик имел большую семью — троих сыновей и двух дочерей. И старший из них был лишь на несколько лет старше меня. Конечно, сильно задумаешься! В свои сорок лет он потерял как бы всё. Ну, да, когда паны дерутся, то у хлопцев чубы трещат. И, да, мал камушек, но всё-таки…, э, вреден!

Нежданно для меня, Дормидонт Исаевич передал мне, надо же, и записку от княжны Татьяны. Написала таки! Она была короткой. Девочка сожалела о последних решениях своих родителей, сильно недоумевала по этому поводу и просила не обижаться на них. И она сообщала, что не хотела бы терять мою дружбу и обещала свою. И я так толком и не уяснил, как её понять. Обычно женщины обещают свою дружбу тем мужчинам, что им не особо интересны. А любить они будут других. Но мы ещё только дети! И нам до любви ещё далеко. Ладно, будем считать, что пока между нами мир, дружба и, ага, жвачка, то есть, обещания. И Николая Борисовича топить я пока не буду. Но чуть что, пожалеет! И Татьяну Александровну, наверное, особо волновать не стоит. Пусть проживёт подольше. Не хочу, чтобы Татьяне было больно. Так что, отказ от дома мне только на пользу. Потом, как считается, и чувства в разлуке проверяются. Ну, у меня пока и привязанностей к девочке не было и, надеюсь, и далее не появятся. Чем больше времени пройдёт без встреч, тем скорее мы забудем друг о друге. Наверное, разойдёмся, как в море корабли?

А ещё мне немного стало известно и о князьях Барятинских, об их отношении к нашей семье. А другие пока и не интересовали. Приказчик сообщил, что его знакомые слуги в доме Юсуповых как будто слышали, что это семейство как бы полностью поддержало чету Юсуповых. По крайней мере, такие разговоры меж ними велись, и кое-какие обещания были даны. Конечно, никто из Юсуповых и Барятинских не считал нас важными людьми, и решения были приняты как бы мимоходом, в двух словах. Что же, и они мне были не нужны. Значит, тоже отказ от нашего дома. Пусть эти семейства были весьма близки к императорский фамилии и только так могли мешать и вредить нам. Значит, придётся как-то бороться против их произвола. И мне в ближайшее время и особо дёргаться не надо. Пусть всё идёт своим чередом. А там дальше видно будет.

Да, мне всё-таки приходилось держаться настороже. Я знал из подслушанных разговоров в гимназии, что «Интернационал» стал распространяться в Петербурге. Ещё в конце января один гимназист даже показывал своим доверенным приятелям листки с нотами и, похоже, словами. Правда, я их не трогал, но вот с нотами ознакомил, на удивление, Пётр Черняев. Он даже хотел, чтобы я как-нибудь сыграл их ему на гитаре или даже на фортепиано, что находились в классе пения. Мол, просто интересно, что за музыка. Ну, это уже слишком! Уж мне пока на каторгу на десять, а то и больше лет, как участники митинга в декабре, нисколько не хотелось. И меня, как автора песни, тоже наверняка искали. Не знаю, может, его ко мне подослали, а, может, и на самом деле интересно было? Уж у Петра с музыкой не совсем ладилось.

Пришлось мне прикинуться тупым валенком и лишь изобразить неузнавание, а ещё и сослаться на то, что пока я точно не намерен устраивать в гимназии никаких концертов. Хорошо, что после прошлого концерта, состоявшегося ещё перед Рождеством, и наш учитель пения Апполон Григорьевич перестал приставать ко мне. Вдруг опять не то выкину? И так уж многим чиновникам наверху не понравились мои резкие высказывания насчёт изъятия моих бумаг жандармами, а потом и речи у Нелидовых. Нет, никто мне замечаний не сделал, но и в гимназии, и консерватории как бы перестали интересоваться моей музыкой. Хотя, старшие товарищи сразу же запросили и ноты, и слова моих последних мелодий и песен. Всё отдал. Вот они нашу семью и меня нисколько не сторонились. Даже Фёдор Осипович, честно говоря, в последнее время державшийся немного отстранённо.

Тем не менее, мне вдруг захотелось добавить, ага, перца в свою жизнь. Да и нападение, хоть и не всегда, самая лучшая защита. Я не стал сообщать тёте Арине об этом, но в середине февраля взял и отправил по почте в подарок аж самому российскому самодержцу Александру Николаевичу красиво оформленную, со множеством рисунков, рукопись «Приключений принца Флоризеля». Ага, мол, пусть он на досуге почитает мою сказку. Конечно, были приложены верноподданическое письмо и ещё рукописи «Аэлиты» и «Земли Санникова». Кстати, всё на русском языке. Но главным всё же являлось не это. В довольно объёмную посылку были вложены и список изъятых жандармами бумаг, и вырезки статей из разных петербургских и даже французских газет, где рассказывалось о замечательных французских мастерах, недавно начавшить шить одежду нового фасона, конечно, согласно французским патентам. Ученики в гимназии как-то обсуждали именно это и ссылались на газеты, вот я и прикупил их несколько штук. Само собой, приложил и пару альбомов своих рисунков как раз с одеждой нового фасона. Изъял из схрона в гимназии. Для себя нарисовал заново. А ещё и довольно полную рукопись «Наставлений по самбо» со множеством рисунков. И уже в отдельном прошении я как бы верноподданически сообщил Государю о нанесённых лично мне обидах и ущербе. Но кто, пока, конечно, не знал. Не знаю, дойдёт посылка до него или нет, но на почте её приняли. В сущности, ничего опасного и крамольного там не имелось. И наказаний за свой поступок я не боялся. Ничего мне не сделают. И если уж и император не поможет, то всё равно позже подам в суд на жандармов, изъявших мои бумаги. Так сказать, для привлечения ещё большего внимания к своей ничтожной особе. Хотя, толку особого вряд ли будет? Просто ради, ага, принципа. Так-то, на слишком послушных ишаках воду возят, и на них же плюют, и даже миску с бурдой запросто отобрать могут. А непослушных ослов, тем более, лягающихся, хоть и могут отстегать казачьей нагайкой, но всё равно хоть немного остерегаться будут. А мне всё-таки хочется подняться до уровня, конечно, не подлого и гнилого шакала Тобаки, и не беспринципного и жестокого льва Шерхана, но одного из Серых Братьев точно. Иначе жизни не будет!