Конечно, в таком виде на службу в храм меня всё равно бы не пустили. Слишком бедно смотрелся. Я и не хотел. Как раз к моему прибытию из храма стали выходить люди и присоединяться к собравшимся на площади. Наверное, зашли погреться или, ага, не светиться раньше времени? Хотя, не все. Ведь на площади, помимо простых обывателей и людей, пришедших протестовать против царской власти, уже начали собираться и городовые в полицейской форме да, похоже, и переодетые шпики. Явно что-то пронюхали. К счастью, их было ещё немного, и в толпу они пока не лезли. А среди собравшихся больше виднелось молодёжи: явно студентов и учащихся, конечно, сильно постарше меня. На удивление, я заметил там и нескольких учеников из нашей шестой гимназии, конечно, переодетых. Но узнать было можно. Вот тех, что хвалились братьями, не наблюдалось. И, к счастью, такие неряшливые мальцы, как я, среди толпы тоже виднелись. Уже точно настоящие оборванцы. Конечно, хватало и всякого рабочего люда, и тоже больше молодёжи. Наверное, под треть собравшихся будет? А ещё больше по краям площади собралось множество зевак, но они к протестующим не лезли. И даже детишки-оборванцы, похожие на меня, держались в сторонке. Хотя, они ещё и милостыню просили.

А толпа на площади вдруг собралась в одном месте. Кто-то там даже достал небольшое красное знамя. Тут среди них появились, ага, ораторы. Они и начали толкать громкие и злые речи. Несколько человек. Конечно, я никого из них не знал. Только одного и запомнил. Молодой и высокий такой с короткой бородой и, ага, баками. Точно не вождь мирового пролетариата Ленин. Насколько мне помнится, он ещё совсем малец. Вроде, по разговорам, Плеханов. Вот, что-то припомнилось. Много всего важного собрано у меня в голове.

Но у меня имелась и своя тайная цель. Я постарался поближе пробраться к выступающим и по ходу вытащил из-за пазухи и нотную тетрадь. Хотя, ещё и простую тетрадку. Они были разделены на отдельные листы. А на них у меня «Интернационал» записан: с нотами и текстом, как на французском языке, так и на русском. На каждом листе. Хотя, и листов всего по дюжине, но, думаю, хватит. И чтобы не вычислили меня по почерку, всё начертано чуть ли не печатными буквами. Это меня, в случае чего, конечно, не спасёт, но сильно затруднит следствие. А ещё я в тонких бальных перчатках. Чтобы никаких отпечатков пальцев не осталось.

— Товарисч, вот, держи, пожалста! Тут песня из Парижский Коммуна. Понимайт? «Интернационал»! Держи, товарисч!

Я стал отрывать от тетрадок листочки и совать студентам и рабочим постарше. И пока добрался до самого главного, конечно, Плеханова, у меня осталась всего пара листочков с текстом и нотами. И оба листа я отдал этому мужчине:

— Товарисч, вот, «Интернационал»! Да здравствуй пролетарийат! Долой буржуй и помесчик! Да здравствуй рабосчий класс!

С таким тонким и немного и девичьим голосом меня было не узнать. Старался. И тайком репетировал. И тянуть не следовало. Потому я, долго не раздумывая, сразу же начал, конечно, на русском:

— Вставай, проклятьйем заклеймённый,

Весь мир голодных и рабов!

Да, слабоват у меня голос. И точно похож на девичий. Но, на моё счастье, то тут, то там, начали слышаться и другие голоса. Похоже, не растерялась люди. А я, что, продолжил дальше:

— Кипит наш разум возмусчённый

И в смертный бой вести готов!

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим —

Кто был нисчем, тот станет всем.

И уже припев исполнил более многоголосый хор. Правда, кто-то там и речь толкал, но я туда вообще не смотрел, и в речь не вслушивался. Главное для меня песня! Хотя, если бы мне позволили, я бы выступил не хуже любого оратора!

— Это есть наш последний

И решительный бой.

С Интернационалом

Воспрянет род людской.

Тут я понял, что и товарищ Плеханов подключился к моему пению. Мощи моего детского голоса всё-таки маловато было для такой мощной и энергичной песни, как «Интернационал». Боевая вещь! Речи, конечно, речами, так ведь в песне и так достаточно объяснено, что да как и, главное, сказано, что делать!

И постепенно все собравшиеся подхватили песню. И скоро она полилась на площади довольно мощно, да звонко растекаясь вокруг. Всё же морозный день ведь. А ближе к концу песню пели почти все. Те, у кого были листы, начинали, а остальные уже потом отдельными кусками подхватывали. А уж припев звучал как гром небесный!

— Лишь мы, работники всемирной

Великой армии труда

Владеть землёй имеем право,

Но паразиты — никогда!

И если гром великий грянет

Над сворой псов и палачей,

Для нас всё также солнце станет

Сиять огнём своих лучей.

Уже ближе к концу я понял, что надо пробраться куда-нибудь к краю. Ведь и полиции собралось много. Как раз к окончанию песни она ринулась на протестующих. Явно разогнать. Но не тут-то было. Люди и не подумали расходиться и ответили даже камнями. Тут и я решил нырнуть в толпу по краям площади. Потому что уже не особо следили. Уж попасться в руки полиции мне никак не следовало.

Я уже не видел, что там творилось в центре. Только припев и звучал мощно, да и товарищ Плеханов что-то размахался руками. И другие товарищи рядом с ним тоже. Похоже, решали что делать. Понятно, что надо было быстрее ноги делать.

— Это есть наш последний

И решительный бой;

С Интернационалом

Воспрянет род людской!

Когда прозвучал припев, я спокойно добрался до края площади. Многие протестующие уже начали большими группами прорываться из толпы. Местами завязались и полноценные драки с полицией. Пользуясь этим, я как юла проскользнул меж парой групп студентов и отвлекшихся на них городовых в форме и шпиков в гражданском. Хотя, любопытный мальчишка-оборванец и есть. Никто меня не стал задерживать. Я быстро смешался с разбегающимися во все стороны зеваками. Поняли они, что запахло жареным!

Уже отойдя от площади, я в ближайшей же подворотне снял армяк и шапку и остался в обычной зимней одежде, но, конечно, уже благопристойней. Правда, одет был всё же сильно полегче. Запасная шапка у меня лежала за пазухой. А армяк я свернул в большой свёрток и засунул в заранее припасенную большую полотнянную сумку. Надеюсь, подозрений не вызовет.

Но не успел я отойти далеко. Обойдя угол дома, вдруг увидел, как один гражданский, скорее, переодетый шпик, сделал подножку набегающему на него товарищу Плеханову. Вот ведь, сволочь! А того уже нагонял здоровенный городовой, и так зло размахивавший своей шашкой! Я растерялся и не знал что делать. Тут и товарищ Плеханов споткнулся и растянулся на снегу, а переодетый шпик сразу же запрыгнул на него. К счастью, рядом со мной виднелась целая веренница длинных берёзовых чурок. Я тут же схватился за первый и, слегка раскрутив, сходу запустил в городов ого. И, надо же, сразу же попал! Полено попало ему даже в голову, и полицейский прямо на месте встал, а потом стремительно завалился на бок. Вторым поленом я изо всей силы стукнул по голове шустрого шпика. Но и товарищ Плеханов явно неплохо приложился и так сразу очухаться не мог. А шпик уже вязал его руки за спиной, но не успел. И, к счастью, поблизости вообще людей не наблюдалось. Тут я резко задвинул шапку шпика ему на морду. Вроде, он на время отрубился, но лучше, чтобы ничего не видел. Я резко рванул за края шубы, опрокидывая шпикана спину. Так и есть, точно полицейская форма под ней. В несколько касаний я обнаружил револьвер, а в карманах нашёл часы с цепочкой, потом какие-то удостоверения и бумаги, и ещё бумажные и металлические деньги. И товарищ Плеханов стал подавать признаки жизни. Хотя, мне и ему совсем не хотелось показываться, поэтому решил удрать. Пробегая мимо городового, я постарался слегка обшарить и его. Шашку трогать не стал, а вот револьвер вытащил, да и в карманах за шинелью тоже нащупал часы с цепочкой и деньги, но мало. Видать, служивый не так был богат, как шпик. Хотя, всё лишь для создания видимости ограбления. Хотя, ограбление и есть! Вот и стал я грабителем! Хотя, на площади стал преступником и пострашнее уголовников! Даже бунтовщиком! И нет ничего страшнее выступлений против власти!