— Стерва… — шумно выдыхает Климов, одним движением меняя нас местами, а затем закрывает мне рот глубоким тягучим поцелуем с горькой примесью ярости и табака.

Эд целует напористо, так долго, что лёгкие горят от нехватки воздуха, но он — не Ринат. Нашим прикосновениям не хватает жадности, в них нет надлома, нет чувства, они как пластиковые цветы — подделка. Чужие губы, даже будучи чертовски умелыми, касаются кожи, не трогая эмоций. Те появляются чуть позже, в момент когда рука Эда по-хозяйски скользит по моему бедру, приподнимая низ юбки: отторжение, злость, неприязнь. Что угодно, только не желание.

Климов, словно переняв моё состояние, также резко отстраняется и со злой улыбкой, едва пробивающейся сквозь частое дыхание, водит большими пальцами по моим скулам — вытирает слёзы.

— Довольна? — шепчет, сердито заглядывая мне в глаза. — Потому что больше я на такое не пойду. Мне давно начхать на ту детскую шалость, Белка. Все ошибаются, и это никакая не помеха нашему общению, не зря считается, что раскаявшийся грешник дороже ста праведников. Ты классная, Карина, окажись мы сейчас в другом месте, я бы вряд ли остановился. Вопрос, стоит ли короткий миг удовольствия долгих лет взаимопонимания?

Вместо ответа, я прячу горящее от стыда лицо на его груди и крепко обнимаю теперь уже точно друга. Мне с Эдом действительно хорошо. Как с братом, которого можно обнять без задней мысли, будучи на все сто уверенной, что он не переступит черту, ведь за три года ни одного прокола. Эти отношения никак не помогут забыть Рината, не утешат и не склеят разбитых надежд, но приятно вдруг узнать, что не все в этом мире друг другу враги.

— Где вчера пропадал? — хмуро интересуется Зяблик, затягиваясь сигаретой. — У тебя вообще всё нормально? Сеструха твоя такая довольная ходила, что я чуть к вам домой не засобирался, проверить, живой ли.

— Чего ж не дошёл? — прикрываю глаза, стараясь заткнуть подальше чувство вины, заворчавшее при упоминании Карины.

— А был смысл? Ты даже звонки не принимал. — Вова криво усмехается, торопливо выдыхая струйку дыма. Всё-таки курить на территории универа запрещено, да только когда запреты останавливали страждущих вдохнуть никотина? Собственно для этого мы и подпираем задний угол здания, где находится так называемая слепая зона. Зяблик дымит, а я угрюмо ковыряю пожухлую траву носком ботинка, в тайне тоскуя по отупляющему действию своих чудо-таблеток. Те, что мне прописали после выписки им в подмётки не годятся. Так, мел какой-то.

Заметив выжидающий взгляд друга, устало провожу рукой по лицу.

— Нормально всё. Не нагнетай.

— Конечно… Единственный раз, когда ты пропустил занятия, то пропал на целых два месяца. Серьезно, что ли из-за Катьки вены резал?

— Байками побираешься? — скупо улыбаюсь, машинально поправляя рукава своей коричневой кожанки.

— Байками ли? — щурится Зяблик, от цепкого внимания которого не укрылся мой жест. — Да не парься ты, никто не в курсе. Я сам от мамки услышал. Кому как не куратору знать, где ты на самом деле отлёживался. Справка была без диагноза, вот она и предположила самое вероятное, заодно и мне мозги прочистила на тему суицидников. Она ж себе в голову если что-то вобьёт, житья потом не даст, ты ж её знаешь.

— Кажется, я понял в кого ты такой упёртый, — ухмыляюсь, беззлобно поддразнивая друга. — Столько пачек сигарет скормлено впустую, сына всё равно шмалит как паровоз.

Я готовлюсь увернуться от ожидаемого тычка, но Вова жестом просит помолчать и поворачивает мою голову вправо. Сбитый с толку, недоумевающе смотрю на слипшуюся под старым клёном парочку. Климов буквально впечатал какую-то девицу в ствол дерева и нагло лапает стройные бёдра, не отрываясь от поцелуя. Горячее зрелище, кому-то точно не до занятий.

— Я одного догнать не могу, — задумчиво тянет Зяблик, — Они реально, что ли снюхались? Эдик же зарекался с целками водиться.

Какого чёрта?!

У меня спирает дыхание от запоздалого прозрения и всё на что я способен — неотрывно смотреть как мою сводную сестру нагло тискает этот пижон с экономического факультета. Мышцы сводит до судорог от животного желания разбить его породистое лицо в мясо. Так, чтобы ублюдок не то что целовать — есть не мог. Ругнувшись, решительно срываюсь в их сторону, но неожиданно торможу, под весом навалившегося сбоку Зяблика. Щёку царапает шершавой штукатуркой. Слишком слабо, адреналин глушит боль, фугасом взрывая все посторонние мысли, кроме одной — разорвать.

— Ринат! Остынь, тебе-то какое дело?!

Рыкнув, резко отталкиваю Вову. Не собираюсь отвлекаться на разговоры. Всё чего я хочу — отодрать Климова от Карины, а после сломать гаду руки. Пусть помнит, мразь, — она моя! Сжимаю кулаки, затем разворачиваюсь в обратную сторону. Как раз вовремя, чтобы увидеть как улыбающаяся Карина, сама виснет на его шее. Мне хочется закрыть глаза и проснуться. Одному. В своей спальне. Бездумно лежать, слушая, как за стеной её комнаты надрывается Раммштайн и знать, что она в ней тоже одна. Не с ним. Мне нужно это, чёрт возьми!

— Повтори, что он там зарекался делать? — рычу в синеющее лицо лучшего друга, с запозданием соображая, что вжимаю его в стену, удерживая рукой за горло. Зяблик беспомощно болтает ногами в воздухе. Его испуганный взгляд и надсадные хрипы немного остужают мою ярость. Совсем чуть-чуть. Знатно же меня накрыло. — Извини, — бормочу виновато, разжимая хватку.

Знаю, что повёл себя не совсем адекватно. Чего я собственно ожидал, после вчерашнего? Что Карина пообижается, поплачет да и примет мой новый образ жизни? Нет, конечно, я не настолько наивен. Видимо верил во взаимность своих чувств, в конце концов, это всё, чем я богат, особенно теперь, когда у меня не осталось даже гордости. Надеялся, что равнодушие сестры напускное, а даже если и не так, не слишком ли быстро она переметнулась к другому? Получается, Зяблик прав? Карина меня использовала?

Сам не свой, медленно, припадаю спиной к стене. Молчу, усердно стараясь выровнить дыхание, и с болезненной сосредоточенностью слежу, как трогательно льнет к Эдику моя девочка.

Ошибочка — не моя. И никогда моею не была.

Дыши, Ринат. Не забывай дышать.

У каждой сильной эмоции есть свой пиковый момент, когда любое неосторожное действие может её детонировать. Так вот, мою лучше придушить сразу, ещё в зародыше, только она, зараза, на редкость живучая.

— Остыл? — грубо спрашивает Вова.

Киваю, а следом отрицательно качаю головой. Ни капли.

— Держи, психованный, — он протягивает мне свою недокуренную сигарету, которую чудом умудрился сохранить целой во время нашей возни.

— Так что там за бред с девственностью? — спрашиваю, кашляя от едкого дыма, что огнём проносится по моим лёгким.

— Мой кореш один с Климовым тесно общается. Говорит Эдик наш неспроста недотрог динамит, пунктик у него не связываться с целками. Ответственности боится или крови, что-то вроде того, я особо не вникал. В общем, он своих давалок исключительно в клубах снимает, самых отвязных, а Карина хоть и бойкая, но дистанцию держит, к телу и близко не подпускает. Сам не раз подкатывал: и спаивал, и по ушам катался — даже в губы поцеловать не дала. Думаешь, будь оно иначе, Эд бы отказался от такой цыпы? Она ж его который год окучивает, а дальше дружбы дело так и не зашло. Твоей сестрице сто пудов пришлось кого-то осчастливить, чтобы покорить свой Эверест. Только так.

Снова мотаю головой, как заведённый, не отрывая глаз от удаляющейся пары. Климов обнимает её плечи, и что-то говорит, а Карина смеется, запрокинув голову. Звонко, блин, беззаботно! Рядом со мной она никогда так не смеялась. Только злорадно. Хитрая бестия снова меня одурачила, вот почему не оттолкнула, ни в лифте, ни позже — в спальне. И на балконе вчера Карина была так спокойна не потому что гордая, как я подумал. Она играла. Водила за нос, как глупого щенка. Использовала.

— Дрянь, — шепчу, давясь невменяемым смехом. — Какая же ты всё-таки дрянь…