Его высокий лоб весь покрыт испариной, окровавленные пальцы дрожат и постоянно соскальзывают, Ринат бледнеет как полотно, на котором искривлённым пятном алеют обкусанные губы, но раз за разом повторяет свои попытки.

Ставшей чужой ладонью стираю испарину с уголков его лба, давясь гнетущим чувством беспомощности и жалости. От непередаваемого ужаса по щекам скользят горячие слёзы, и на один короткий момент меня посещает дикая мысль, что он мне дорог. Действительно дорог, как воздух или свет.

— Карина, что там у тебя происходит? — дверная ручка настойчиво дёргается под отцовской рукой, вызывая во мне ещё больший приступ паники. В комнате вдруг становится слишком жарко, терпкий запах крови щекочет ноздри, вызывая судорожные спазмы в моём, слава Богу, пустом желудке.

Что делать?

Если Ринат не выживет, мне крышка.

— Прости, братишка, мне правда жаль, — шепчу в сторону слабеющего на глазах парня и, что есть духу, кричу: — Папочка! Помоги!

— Карина, открой немедленно! — к ломящемуся в дверь отцу, присоединяется встревоженный голос Илоны. — Карина?!

Я бегу открывать, не забывая по пути опрокидывать на пол, всё, что попадает под руку: ночник, журналы, горшок с драценой, стопку СД-дисков.

— А-а-а-ай, чёрт! — с мучительным стоном Ринат вытягивает, наконец, осколок из своей руки.

— Карина, кто у тебя? — кричит папа, начиная выносить дверь.

Повозившись для вида, ловко открываю защёлку, и кидаюсь на шею перепуганному не меньше меня родителю.

— Ринат… — горько рыдаю на отцовском плече. Слёзы настоящие, а причину приходится придумывать на ходу. — У него сорвало крышу.

— Мой мальчик! — вскрикивает Илона.

Скосив глаза в сторону, вижу её стоящей на коленях, прямо в бурой луже и беспомощно прижимающей к груди обмякшее тело сына.

Боже, что же я натворила…

Я не хотела! Не так всё должно было быть!

От жуткой нелепости происходящего перехватывает дыхание. Сколько крови… Я вдруг явственно чувствую, как она забивается в поры, заливает глаза, затекает в рот медным привкусом чужого страха. Мне кажется, я знаю, каково это — умирать. Накатывает щемящее одиночество, обречённость, и прогнать бы это наваждение, да только как? Откуда оно?

Папа отвлекается, диктуя адрес диспетчеру скорой помощи и, лишившись опоры, я плавно соскальзываю на пол. Падаю на самое дно, где монстрам вроде меня и место. Дальше — темнота.

— Карина, что произошло? — крепко сжимая мою руку в ладонях, спрашивает отец, когда я прихожу в себя. — Что с Ринатом?

Меня перенесли на диванчик в гостиную, подальше от ужаса окровавленной спальни.

— Сама не понимаю, — всхлипываю, перекладывая голову ему на колени, совсем как в детстве. Так отцу будет легче мне поверить. — Я ещё спала, когда Ринат ворвался. Он был злой и очень странный. Бормотал что-то о женском эгоизме, хватал меня за руки и твердил, что все мы, бабы одинаковые. — В доказательство показываю свои запястья, с начинающими проступать синяками. Хвала несдержанности Рината и склонности моей кожи сразу и сильно синеть, даже при самых несерьёзных ушибах.

При виде их, отцовский взгляд предсказуемо мрачнеет, а страдальческое выражение моего лица — усиливается. Что ж, достоверности я добилась, можно продолжать. Но стоит мне открыть рот, как мимо двери проходят сотрудники скорой с носилками. Рината разглядеть не удаётся, обзор закрывает суетящаяся на переднем плане Илона.

— Он жив? — спрашиваю одновременно со страхом и надеждой. Я вдруг осознаю, что могу потерять его. Не утратить уважение, доверие или симпатию Рината, а лишиться его по-настоящему.

Навсегда.

— Да. Во всяком случае, пока ещё, — отец говорит едва слышно — Не понимаю, с ним никогда не возникало проблем.

— Сорвался, — прикрываю я глаза, прогоняя предательский стыд. — Его бросила любимая девушка. Ринат вчера утверждал, что справится. Не смог. Мне было так страшно, пап, он как обезумел, стал всё крушить, затем голыми руками разнёс стеклянные полки. Я думала он и меня за собой унесёт.

Папа, мягко говоря, потрясён. Он несколько раз переспрашивает, не пытался ли Ринат умышленно причинить себе вред, и даже мои уверения, кажется, не переубеждают его в обратном. От меня явно что-то утаивают.

У Тролля что, склонность к суициду?

— Пап, — шепчу, когда накачанная снотворным начинаю проваливаться в сон. — Не просите его ничего рассказывать. Тем более о девушке.

Он кивает, а я слабо улыбаюсь. Если Ринат выживет, он будет молчать, не сдаст меня. Пусть и они его не тревожат.

Лишь бы выжил, иначе…

Не знаю, сейчас я готова уйти вслед за ним.

Он с самого начала был в этом доме лишним. Слишком чувствительный, слишком ранимый, добрый, отзывчивый, располагающий — всё в нём было слишком. Ринат словно дразнил изобилием именно тех качеств, которых сколько себя помню, я была лишена. Он был отголоском моей захудалой совести, её немым укором и звонкой пощёчиной. Не потому ли я так рьяно пыталась от него избавиться?

Нет. Хотелось бы, но нет. Это совершенно нелепо и необоснованно, но…

Я его боюсь.

Не знаю, почему прозрела именно сегодня, однако увидев Рината в луже крови, я в этом больше не сомневаюсь. С первых секунд нашего знакомства, вместе со звуками его голоса в мой разум проскользнул дикий первобытный страх. Это не Рината я пытаюсь вытолкнуть из своей жизни, а внушаемый им ужас, настолько слепой и неподконтрольный, что мысль о его возможной смерти, на один короткий миг, принесла мне облегчение. Это чудовищное открытие меня потрясло. Как и моя к Ринату симпатия. Что бы я ни предпринимала, как бы ни старалась уничтожить её на корню, она только крепче въедается в моё сердце. Притяжение, страх, чувство вины переплелись в такой тесный клубок, что мне его вовек не распутать. И, казалось бы, проблема в нём, но что-то мне подсказывает, что всё далеко не так.

Отец с Илоной возвращаются лишь к вечеру, оба задумчивые и немногословные. Увидев их лица, я сразу думаю о худшем, но всё относительно нормально. Состояние Рината стабилизировалось, однако на мой вопрос, когда его выпишут и можно ли к нему наведаться, они странно мнутся и намекают, что пора готовиться ко сну. Это в восемь-то вечера. Чудеса…

Делать нечего, проглотив ком недовольства, плетусь к себе. Работники клининговой службы ещё в обед ликвидировали последствия случившегося в моей комнате ужаса, и всё же, находиться в ней невыносимо. В памяти постоянно всплывает образ окровавленного Рината, смотрящего на меня с какой-то невыразимой, обреченной нежностью в глазах.

Лучше бы это была ненависть.

На душе тоскливо и больно. Сама не знаю зачем, тихонько пробираюсь в его спальню. В последний раз я сюда наведывалась, когда пыталась срезать подаренный папой браслет два года назад. Удивительно, прошло столько времени, а я до мельчайших деталей помню ту ночь, железную хватку на своей руке, мучительный стыд, который так ничуть и не утих. Рядом с Ринатом я становлюсь чуточку лучше, вот только подпустит ли он к себе после всего?

В комнате сводного брата идеальный порядок. Каждая вещь на том же месте, где и была в мой прошлый визит. По мне так поразительное постоянство, тем более для парня его возраста. А ведь я всегда считала Рината излишне ветреным, да и он не спешил уверять в обратном. Чего стоит одна вереница Катиных предшественниц!

— Чмо! — напоминает о себе сонный Гера, постукивая клювом по решётке.

Вот пакость!

Досадливо выдохнув, подхожу к нахохлившейся птице. Поглощенные несчастьем мы все позабыли о сварливом питомце Тролля.

— Гера хочет ку-у-шать! Ку-у-шать неси! — оголодавший попугай смотрит на меня, как на врага народа. Мне стоит больших усилий сдержаться и не треснуть по клетке чем-нибудь тяжёлым.

— А в суп Гера не хочет? — уточняю, попутно прикидывая, где у аккуратиста Рината может храниться корм.

— Да ты го-о-онишь! — от всей души возмущается паршивец и добавляет, скрипуче растягивая гласные — Чмо-о-о-о!