— Ты серьезно? Как это у тебя могло не быть выбора? Мама заказала тебе другое, более подходящее тебе и по размеру, и по возрасту, но ты была непреклонна — ты хотела именно это и ты его надела.

— Зря. Выглядела как дура.

— Заметь, я этого не говорил.

— И я ценю твою тактичность.

— Кстати, раз уж мы наконец-то обсуждаем мою свадьбу, может быть расскажешь мне, что с тобой тогда произошло?

— Со мной произошло платье. — Я досадливо махнула рукой. — Это долгая история, и я обязательно теперь её расскажу. Но чуть позже.

— Даже не знаю, хочу ли я её услышать. — Ксав изобразил притворный ужас.

Мы помолчали.

— Ты позвонила только чтобы спросить о платье? — И снова мне показалось, что Ксав выглядит напряженным.

— А у меня должна была быть другая причина? — Меня беспокоили эти полунамеки, которые я не могла понять.

— Ну, например, сообщить мне, что соскучилась и любишь меня? — Отшутился брат.

И тут же заявил, что ему уже пора, потому что семейные обязанности взывают к нему.

От этого разговора у меня остались смешанные чувства, и какое-то беспокойство на самом краю сознания.

Я некоторое время сидела, в задумчивости глядя на бук и набираясь смелости. Как оказалось, я почти не помнила день свадьбы Ксава — все торжество в моей памяти заслонила фраза, брошенная Раулем в запале, и как я ни напрягала память, в ней всплывали лишь неясные образы и смазанные обрывки воспоминаний. Кажется, пришло время заглянуть в семейный архив.

Я листала фотографии — не те, парадные, что сделал приглашенный профессионал, а снятые гостями для себя, и жадно вглядывалась в лица. Счастливые Ксав и Моник, наши родители, родители Моник, гости и друзья. Я заставляла себя не отводить в панике глаза от собственных фотографий, и не пытаться отбросить бук, когда видела фотографии Рауля. Он регулярно попадался на снимках, чаще с Ксавом или Николя, но иногда отдельно — и с фотографий на меня глядел совсем другой Рауль, которого я не знала.

Какая ирония: и на свадьбе Ксавье и Моник, и на свадьбе Нессы и Нэйнна Рауль Файн был шафером. Но между этими двумя событиями, и между Раулем тогдашним и нынешним, кажется, лежала пропасть, словно это были два разных человека.

Я собиралась было отложить бук, но заметила еще одну папку с названием «Мальчишник», и не смогла устоять. Уверена, что фотографии, которые хранились в семейном архиве, прошли жесткую цензуру моего ненаглядного брата, да и хранились она в закрытом разделе, о наличии доступа к которому у меня, думаю, Ксав и не подозревал, но после первых же увиденных фотографий я поняла, что мое лицо пылает. Нет, там не было ничего откровенного или неприличного, но это только усугубляло дело. Полунамеки, полутона — и мое богатое воображение дополняло картинку, делая её совершенно непристойной.

Я отложила бук и прижала ладони к пылающим щекам. Кажется, я окончательно вжилась в Мейфер, если пара расстегнутых на рубашке Рауля пуговиц и закатанные рукава начали казаться чем-то неприличным, а фотография Рауля, вылезающего из бассейна в мокрой рубашке, вообще вызвала усиленное сердцебиение. Снова взяв бук в руки, я жадно принялась разглядывать босоногого Рауля, стоящего на бортике бассейна в пол-оборота, в мокрой одежде и с волосами, прилипшими ко лбу, пока не поймала себя на этом постыдном интересе и не закрыла фотографию, призвав на помощь всю свою силу воли. А потом я открыла школьные фотографии Ксава, понадеявшись, что трогательные и невинные подростковые снимки позволят мне, наконец, вернуть душевное равновесие. И снова неразлучные Ксав, Рауль и Николя кочевали с фотографии на фотографию.

Снимки были отсортированы в обратном порядке, и чем дальше я листала альбом, тем юнее становились пойманные камерой люди. Самыми последними были фотографии, сделанные сразу после приезда Ксава в Тауссет. Три мальчишки, ненадолго остановившиеся на тонкой грани между детством и отрочеством — улыбчивый и добродушный Николя, Ксав, весь облик которого просто кричал, что он замышляет очередную шкоду, и Рауль, чья вежливая улыбка не коснулась грустных глаз. Я приблизила снимок — веснушки всё еще были на месте. Внезапно в памяти всплыла фраза про Мика, сказанная Раулем на рыбалке: «У него был такой знакомый взгляд» — и я поняла, почему эта фотография так зацепила меня. Тоска во взгляде Рауля, неподдельная и искренняя, диссонировала и с его улыбкой, и с настроением двух его друзей.

Я вернулась к более поздним фотографиям, и убедилась, что на них Рауль Файн выглядит как обычный школьник — он улыбается, смеется, дурачится, в общем, ведет себя как совершенно нормальный подросток. Что же такое произошло в его жизни до Тауссета, и что случилось после его окончания? Почему вполне живой молодой человек, не стесняющийся проявления эмоций, в итоге превратился в Того Самого Рауля? Впрочем, кажется, я знаю ответ — он сам явился сегодня ко мне с визитом, показав себя во всей красе.

А под утро мне приснился сон. Рауль Файн в мокрой одежде мучительно медленно вылезал из бассейна. Я смогла рассмотреть и полоску кожи, показавшуюся в вороте, расстегнутом на несколько верхних пуговиц, и очертания тела под ставшей полупрозрачной тканью. С восторгом и ужасом я следила за этим процессом, и он длился и длился, пока я, наконец, не проснулась.

Пруденс, помогавшая мне одеться к завтраку, заметила, что я сама не своя, но решила, что я переживаю из-за вчерашнего визита, и принялась ворчать на гостью, явившуюся без приглашения. Что бы ни случилось — моя камеристка сразу и безоговорочно принимала мою сторону, что трогало меня до глубины души.

Под ворчание Прю я немного успокоилась и спустилась к завтраку в хорошем настроении, чтобы обнаружить, что тетушка пребывает в смятении. По неаккуратно свернутой газете я предположила, что именно она была источником тетушкиного беспокойства. К моему удивлению, я поняла, что это не «La Luna», а вполне официальная Веллингтон Таймс, незамеченная за публикацией слухов или смакованием скандалов.

— Вас что-то расстроило в утренней газете? — Удивилась я.

— Скорее рассердило. — Отозвалась тетушка, беря себя в руки и возвращая на лицо улыбку. — Ничего серьезного, Милочка, скучные официальные новости. Не забивай себе этим голову.

И опять я почувствовала какое-то смутное беспокойство, но ничего не предприняла.

День шел своим чередом — после завтрака, пока я выбирала, выйти ли мне на прогулку, или отдаться чтению, бук разразился характерной трелью, сообщая, что на мой тайный почтовый ящик пришел мейл от адресата не из моего контакт-листа, что было большой редкостью. Знали этот адрес только родители и Ксав. Наверняка еще он был известен «старшим Лисси», но я никогда не афишировала его в галанете, так что сообщение от неизвестного адресата и заинтриговало, и, чего греха таить, напугало меня.

Я уселась поудобнее, и с трепетом открыла почтовую программу — в теме непрочитанного письма значилось «Мисс Дюбо, лично», отправитель был зашифрован, и я замерла в нерешительности, не зная, чего я хочу больше — открыть таинственное письмо или удалить не читая.

Пока я колебалась, мой взгляд привычно и бездумно скользил по рекламным блокам. В какой-то момент, почувствовав неладное, я вернулась к заголовку, который до этого «проскочила», и, не поверив своим глазам, перешла на новость.

«Мелани Уилкс прощается с Мэйденвельской библиотекой» гласил заголовок статьи на портале Императорского книжного клуба. Все еще не до конца понимая, что произошло, я стремительно вчитывалась в текст.

«С безмерной благодарностью…», «…двадцать лет безупречного служения…», «…самоотверженный труд на благо Империи…», «..высочайший профессионализм…», — я с трудом продиралась сквозь текст, написанный официальным языком. — «Его Величество удовлетворили просьбу…», «…именная пенсия…», «На пост директора назначена…», «…кадровые перестановки…» Но окончательно выбило меня из колеи примечание в конце статьи. «Вакантную должность младшего библиотекаря благодаря рекомендациям баронета Нортвуда заняла мисс Розалия Пьемонт»