Краткое совещание Элен и Николя, к которым присоединились Несса с женихом, Пиковая дама и Рауль окончилось достаточно предсказуемо. Рядом с родителями маленькой Бенедикт осталась моя подруга и мистер Файн. Элен с улыбкой передала малышку, одетую в восхитительное белоснежное платьице, чепчик и трогательные крохотные туфельки на руки Нессе. Священник, в блестящей накидке поверх белоснежного одеяния, терпеливо ждавший чуть в стороне, кивнул, поправил очки и строго оглядел собравшихся гостей, отчего в помещении наступила звенящая тишина.

— Можем начинать! — Удовлетворенно констатировал он красивым голосом с едва заметным акцентом.

Я машинально приняла от баронессы переданную мне небольшую книжечку и даже раскрыла ее где-то на середине, но так и не смогла разглядеть в ней ни слова. В какой-то момент, глядя на спину Рауля я поняла, что горжусь тем, что в крестные отцы малышке Бенедикт выбрали именно его, причем горжусь так, как будто имею к этому хоть какое-то отношение. Я попыталась отвести взгляд, сосредоточиться на книге, что была у меня в руках, чтобы через пару минут понять, что я снова жадно смотрю на Рауля, словно пытаясь запомнить этот момент на всю жизнь. Я слушала и не слышала что говорит священник, о чем спрашивает, что ему отвечают — я пялилась на Рауля так, будто была влюбленной старшеклассницей, и ничего не могла с собой поделать. Пришлось призвать на помощь иронию, всегда выручавшую меня раньше: «А теперь, в лучших традициях книжечек в розовых обложках представь, что он взял на руки малышку Бене и ты растеклась лужицей».

Наверное, это бы помогло, если бы малышка Бенедикт не начала кряхтеть и хныкать на руках у Нессы. Та застыла в не слишком удобной позе, наглядно демонстрирующей отсутствие у нее опыта обращения с младенцами. Рауль тут же протянул руки и забрал у нее девочку движением, показывающим, что он не в первый раз возится с детьми. Я с любопытством разглядывала его профиль — чуть сдвинувшись, он повернулся вполоборота, и я поняла, что никогда не видела Рауля с этого ракурса. Во время прогулок он шел чуть позади, в соответствии с правилами этикета либо оказывался со мной лицом к лицу. В остальных же случаях, как, например, на рыбалке, разглядывать его было бы неприлично. Сейчас же, отделенная от мистера Файна несколькими рядами скамей, и имеющая железобетонное оправдание собственного любопытства, увлеченно сосущее свой кулачок, торчащий из пены кружев, я смотрела и понимала, что иногда в книжках с розовыми обложках пишут правду.

В нашем поместье на Изначальной всегда была малышня, так что я много раз видела, как мужчины держат на руках детей — маленьких и не очень, своих или чужих. Мне казалось, что я привыкла к подобному зрелищу, так же, как к маленькой детской одежде, больше не вызывающей у меня восторженного умиления. Однако весь иммунитет испарился куда-то, стоило мне увидеть Рауля, осторожно поправляющего головку Бенедикт на своем локте, или расправляющего подол задравшегося платьица.

Спасла от этого наваждения меня тетушка, осторожно тронувшая за локоть и уточнившая шепотом:

— Милочка, с тобой все хорошо?

Я перевела взгляд и отрицательно покачала головой. Тетушкина узкая прохладная ладонь тут же скользнула мне на лоб, и тетушка ахнула:

— Да у тебя жар! То-то я смотрю, у тебя нездоровый блеск в глазах и румянец на все щеки!

Я прикрыла глаза, не смея возражать. В моем случае диагноз «жар» звучал гораздо более обнадеживающе, чем то, о котором я запретила себе даже думать.

Мы улетели сразу, как окончилось таинство. Тетушка даже не позволила мне ни с кем попрощаться, напомнив, что маленьким девочкам не полезен контакт с больными взрослыми. Попросив баронессу передать счастливым родителям наши извинения, тетя Гасси велела Сандерсу подогнать флай к самому крыльцу.

Первый снег выпал в ночь после крестин малышки Бенедикт. Утром, обессилев от ночного жара и кошмаров, всегда снящихся мне при высокой температуре, я открыла глаза и сначала даже не поняла, что изменилось: комната стала будто светлее. Мне удалось самостоятельно сползти с кровати и прокрасться к окну, не разбудив задремавшую в кресле Пруденс. Верная Прю несмотря на мои просьбы, уговоры и приказы, провела со мной всю ночь, меняя мокрые рубашки, обтирая губкой и почти насильно заставляя пить. За окном все оказалось щедро припорошенным белым, и, видимо, я ахнула от восхищения, потому что Прю тут же заворочалась в кресле и возмутилась сонным, но от этого не менее сердитым голосом:

— Мисс Мила, почему Вы не в кровати? Да еще и стоите возле окна на голом полу босиком! В вашем-то состоянии… Немедленно вернитесь в постель!

— Пруденс, ты только посмотри какая красота — ночью снег выпал! — Увы, объяснения ничего не изменили. Мне на плечи тут же была наброшена одна из шалей, а я препровождена в постель — дожидаться семейного доктора.

Впрочем, удобно устроив меня в кровати, Прю в свою очередь подошла к окну, и долго смотрела на улицу.

— Жаль его, — неожиданно для меня вздохнула камеристка. — Недолго поживет…. К вечеру уже и растает.

Пруденс оказалась права. Прибывший после обеда доктор Уилмор, входя в мою комнату вместе с тетушкой, как раз жаловался ей на неизбежную, в таких случаях, слякоть.

Доктор поразил мое воображение: невысокий, подвижный, несмотря на свою полноту, с щеголеватой бородкой клинышком и изящными усиками, весело поблескивающий стеклами пенсне. Черная сюртучная пара и серый атласный жилет были подогнаны по фигуре, сколь можно нивелируя недостатки и демонстрируя достоинства, а белоснежный, крахмальный ворот сорочки обрамлял черный галстук, завязанный замысловатым узлом. В руках доктор Уилмор держал черный кожаный саквояж, по которому было видно, что они с доктором давно и прочно знакомы. С тетушкой доктор держался ровно, не лебезя и не подобострастничая, без всякого намека на фамильярность.

Мейфер не был бы Мейфером, если бы следом за тетушкой и доктором в комнату не вплыла Честити, которая несла парадный умывальный набор из тонкостенного фарфора молочного цвета, расписанного кобальтово-синими цветами. Кувшин с широким носиком, для удобства был поставлен внутрь большой чаши, по размерам больше напоминавшей таз, а на согнутой руке Чес покоилось белоснежное полотенце.

Доктор весьма серьезно ополоснул руки над тазом, дождался, пока камеристки наведут порядок, потом щелкнул замками саквояжа и извлек оттуда самый обыкновенный дезинфикант, бывший в ходу у докторов на Изначальной. Следом из саквояжа были извлечены перчатки и халат в стерильных упаковках и небольшой анализатор. После того, как материал для анализа был получен и загружен в прибор, доктор Уилмор снял перчатки и принялся обследовать меня «старыми, проверенными „дедовскими“ методами». В результате всех этих манипуляций доктор, повернувшись к тетушке, резюмировал:

— Инфлюэнца.

Тетушка в волнении всплеснула руками, но доктор, выудив из саквояжа стопку рецептурных бланков с его именем, а из внутреннего кармана сюртука настоящую перьевую ручку, на которую я завороженно засмотрелась, принялся писать мелким, неразборчивым почерком назначения, проговаривая вслух.

— Я оставлю вам вот этот порошок, его нужно дважды в день разводить в стакане теплой воды и давать строго после еды. — При этом он взглянул на Пруденс поверх пенсне так, что та мгновенно подобралась, вытянулась по стойке смирно, и часто-часто закивала головой. Доктор удовлетворенно хмыкнул, и вернулся к своим каракулям. — И вот еще растирание. Это на ночь, и хорошенько укрыть больную. Витамины, ну, с этим вы и сами справитесь, и вот еще капли, их за пятнадцать минут до еды. А вот это — на крайний случай, я напишу дозировку, но, думаю, не понадобится.

Доктор выставил на мой туалетный столик ряд коробок с лекарствами, прижал к исписанному листу маленькую личную печать и спрятал ручку, блеснувшую золотом колпачка, обратно во внутренний карман. Пачка именных бланков вновь погрузилась в недра саквояжа, свернутый халат и брошенные перчатки подхватила Прю, а доктор ловко поднялся на ноги и снова щелкнул замками, закрывая саквояж.