Коли шел сквозь препоны я и преграды,

коли наши встретились пути-дороги,

коль свою я бросил жизнь к твоим ногам,

коль сошелся клином на тебе весь свет, –

видать, суждено так и было. Но ты

ни «да» не сказала, ни «нет».

Я стал тогда поездом, с пути сошедшим,

я стал кораблем, в океане тонущим,

я в тоске чугун рубил ребром ладони,

я в блокнот твой кровью записал сонет, –

не просто любил, а смертельно. Но ты

ни «да» не сказала, ни «нет».

Где ближайший берег? – Столица? Наука?

Родители? Долг пред семьей? Дочь и сын?

Светлейшего строя болезни темные?

Философ? Художник? – Кто сыщет ответ?

Иль всё же Любовь всех сильнее? Но ты

ни «да» не сказала, ни «нет».

Меж нами большие пролегли пространства,

всех и тебя убедив: «Лечу в Москву», –

я в сентябре стал учителем физики,

и Музу искал в той глуши, как во сне,

тебе я письмо в декабре написал,

но ты не ответила мне.

Три зимы мои строки шли к тебе снегом,

летом – синью небес, цветами полей,

отдушиной были в осеннем ненастье,

подснежником первым навстречу весне…

Растаял бы айсберг в безбрежье страстей,

но ты не ответила мне.

Ты, улыбаясь, гадала на ромашке,

спешила куда-то по листьям опавшим,

в руке обращала снежинки в капельки,

мой стих на песке отдавала волне:

то – струны души моей, слезы, мечты…

Но ты не ответила мне.

Единственная и Неповторимая в постепенной утрате своей неординарной красоты и своего неотразимого очарования прошла мучительный путь. От склонения к змеиным нашёптываниям мамы, по её понятиям, призванным учить дочь, а именно: правильной жизни; выдвижению необходимых требований к мужу; инструментам и способам должного управления им, – до ложных чувств и мнений, что она ошиблась выбором спутника в семейной дороге, что невозможно любить или хотя бы уважать такого, который не может в достаточной мере удовлетворять её финансовые и материальные запросы, привычные в среде её родителей, родственников и знакомых. От мнительных и ошибочных самодиагнозов своего состояния, необоснованного и вредного увлечения лекарствами, хождений по врачам в Ташкенте и Москве – до операции по шунтированию сердечного клапана. От возвращения на работу через пару месяцев – до обретения недугов на нервной почве и последовательного прохождения всех трёх ступеней инвалидности. От потери способности ходить, потом – говорить, затем – держать ручку в руке, чтобы написать пару фраз, – до избавления от своих страданий последних полутора лет из пяти годов болезней, когда она однажды доползла к роковой черте между двумя мирами и перешагнула её после непродолжительной предсмертной агонии. Была бы духом сильна – всё было б по-другому, и досель бы жила…

Летом 1991-го Авазова перестали печатать: тогдашний Первый секретарь ЦК КП Узбекской ССР (он был и последним из верховных верных ленинцев республики) уже настолько закрутил гайки для обуздания прессы, что журналисты, пишущие правду и предупреждающие об опасностях наползающей реакции, либо смирялись с тем, что их сажают на короткий поводок, либо оказывались не у дел.

После аннулирования Союзного договора беловежской троицей и развала СССР Авазов совсем ушёл из газеты, с которой начал сотрудничать в 1986-м, а в начале следующего года, поверив в горбачёвскую Перестройку, стал её штатным корреспондентом: из дизелистов на буровой в предгорьях Дехканабадского района Кашкадарьинской области перешёл в журналисты в Ташкенте.

За окном 7 ноября 2022 года. 105-я годовщина Великой Октябрьской Социалистической Революции (ВОСР). Которую уже лет 35 немало людей – кто осознанно, кто печально, кто злорадно, кто корыстно, кто бездумно, кто попугайно! – называют переворотом. С позиций текущих дней ясно, что СССР во второй половине 1991-го необратимо шёл вразнос. Но в то время большинство людей этого не замечало. Оно было озабочено каждодневными проблемами выживания, копившимися со дня ВОСР (и раньше), созревавшими последующие десятилетия и свалившимися на голову уже в 1990-м (предпоследний год президентства М.С. Горбачёва). В некотором роде счастливы те, кто умер в СССР, не дожил до крушения Союза нерушимого республик свободных. В их числе – отец Аваз Маматкулов, участник Великой Отечественной Войны, который в 1985-м, спустя 40 дней после 40-летия Победы, слегка занемог, а врачи, недоумки и бездари, сначала сбили кровяное давление до недопустимого дна, потом бросились поднимать и, как следствие, человека, который ещё жил бы и жил, толкнули за черту между двумя мирами. Марат Авазович это осознал лишь спустя пару десятилетий…

Без Единственной и Неповторимой Марат Авазов остался в апреле 1991 года. Её он до сих пор видит порой во сне с нежностью, благодарностью и Любовью, называемой им в яви Вершинной.

Как много ночью звезд, а с утром – света

у осени, страдой и солнцем жаркой,

в моем краю и кротком, и не робком! –

власть в сентябре здесь все еще у лета.

И было так: райком и горожан

на сборы урожая гнал в сады,

а после – озадачивал их хлопком.

Себя увидел я средь их рядов

едва ль не с самолета из Москвы,

и наши там, в саду, сошлись дороги.

Как мало было мне дней тех трудов! –

Мы разлучились, а потом встречались

случайно, очень редко, мимолетно, –

иных хлопот я брал тогда пороги.

К тому ж октябрь и осень золотая

в пучину ввергли нас с тобой сомнений –

ошибок прошлых трудное наследство.

Пробоины души своей латая,

мы дни в тревоге тайной проживали,

к свободе тщетно прорывались врозь

и не могли найти решенья средство.

Задуманный Всевышним поворот –

сближенье наше было неизбежно.

Меня на дальний в океане свет

внезапно увлекло под Новый год

на гребне теплой, ласковой волны:

«Ужель меня к той Женщине несет,

что тысячу искал я долгих лет?!»

Он – колыбель моей любви, январь,

его витка четыре незабвенны:

надежду возвращал он всякий раз.

В душе то червь, то всемогущий царь, –

в те зимы я не ведал, не гадал,

что в будущем один из декабрей,

за все воздав, одарит внучкой нас…

Как много утекло воды и лет!

Хлопкоповинность вновь у нас в ходу,

Союз, соцлагерь, небоскребы с треском

столкнуты в бездну, – суета сует.

Но встреча наша первая средь яблонь,

твой первый взгляд и первое свиданье

не меркнут смыслом, красками и блеском.

(Оба стихотворения созданы Маратом Авазовым в 2003 году.)

Там, где должнó проявиться склонение имени в нужном падеже, будет использоваться «Сурайка». Не то «Сурайё» склонять невозможно.