– О, Мэтт, ты уже здесь? – Мэйсон появляется за спиной Ребекки, Сэлмон переводит на него пустой взгляд.

Ребекка пользуется заминкой и проскакивает мимо него.

Джордан изменился. Говорить с ним так же неловко и странно, как с Рози первые минуты. Мэтт не может расслабиться, даже когда они находят самый тихий бар и обустраиваются за дальним столиком, взяв себе пива. Возможно, во всем виновата внезапная встреча со Ребеккой – теперь он может думать лишь об этом, а вообще-то планировал отвлечься сегодня.

Забавно, но Ребекка появляется на его пути сама, даже когда он решает дать ей (и себе, наверное) немного времени. Что это, если не судьба?

– Ну, рассказывай, – Мэйсон улыбчивый и добрый. Мэтт уверен – если бы он не уезжал из города, то они дружили бы все это время. – Как твои дела? Обустроился после возвращения?

– Рассматриваю предложения о работе, – коротко отвечает он. – Не то чтобы их было много.

Джордан смеется. Общение с кем-то вне стаи, с кем-то, кто не знает об оборотнях вообще ничего – это то, к чему он привык в Лондоне, но Лондон – не Кломонд. Здесь всегда были люди, знающие о них или причастные к жизни стаи. Мэйсон не был причастен, и он был добр с Мэттом всегда. Меньше всего на свете ему хотелось бы втягивать старого друга во все это.

– Слышал, Уиттмор зовет тебя в свою компанию.

– Да, он считает, что моего двухлетнего опыта работы юристом в Англии достаточно, чтобы я приносил ему деньги. Думаю, мне придется согласиться.

Мэйсон хмурится.

– А я думаю, что ты вполне способен создать что-то свое. И зачем тебе вообще Кломонд, Мэтт? Кто в здравом уме возвращается сюда из Лондона?

Он смеется, и его слова вполне логичны. Возвращение Мэтта не было спонтанным, он шел к этому годами. А еще он был уверен, что уедет, как только наладит общение с семьей.

Но потом Ребекка просто показалась ему на глаза, и все пошло кувырком.

– Теперь я не уеду, – коротко говорит он.

Джордан внимательно смотрит на него, будто хочет что-то спросить, но они еще не достаточно сблизились, они все еще чужие люди – бывшие лучшие друзья, которые на долгое время потеряли друг с другом связь.

– Почему ты вообще уехал тогда? – осторожно спрашивает он.

Мэтт долго молчит. Он вертит банку с пивом в руке, пить его не хочется, ведь в нем нет аконита. Да и сидеть здесь ему тревожно, хоть он и знает, что Ребекка с Тарой, и она в безопасности. Тревога не отпускает.

И этот вопрос – Мэтт так устал отвечать него, просто потому что он не может говорить правду. Он не может даже частично сказать правду когда-то близкому другу, и это убивает его.

– Ты же помнишь моего дядю, Оливера? – интересуется он.

– Конечно. За ним бегали толпами все девчонки, парни нашего класса мечтали стать такими же крутыми, как он.

– Да. Оливер – тот еще ловелас, – Мэтт улыбается и трет нос. Сейчас воспоминания о дяде вызывают смесь из чувств: тоска, волнение, страх и попытки не вспоминать худшее. – Ему тогда предложили работу в Лондоне. Родители решили, что закончить там школу будет для меня хорошим стартом.

– Да, это официальная версия, – улыбается Мэйсон. – Всем нам сказали то же самое. Только никто не поверил.

Мэтт замирает, уставившись на него. Джордан определенно умный парень, и пытаться переубедить его было бы смешно.

– Что ты хочешь, чтобы я сказал, Мэйсон? – он улыбается, откидываясь на спинку стула.

– Ты можешь ничего не говорить. Если это не то, что мне следует знать, я предпочту остаться в неведении. Только не ври.

Мэтт кивает, встречаясь с ним взглядами. Это чувство образуется вмиг: быстро забирается под кожу и охватывает все органы. Чувство, что он может довериться…

– Что ты знаешь? – спрашивает он и украдкой озирается по сторонам.

Мэйсон хмыкает, а потом прикладывается к своей бутылке, делая пару глотков.

– Не так много, как ты думаешь. Но трудно быть помощником шерифа и не слышать некоторых… вещей.

– Эти вещи?..

– Они немного пугают.

Он говорит о страхе, а сам улыбается, и Мэтт узнает этот блеск. Он вспыхивал в ярко-зеленых глазах Джордана каждый раз, когда они планировали сделать какую-нибудь пакость в школе. Это азарт, приправленный любопытством. Они выросли, но многое осталось неизменным.

– Мне тебе экскурс провести? – спрашивает Мэтт. Джордан смеется.

– Нет. Просто знай, что я на твоей стороне. И если понадобится помощь…

Они встречаются взглядами и понимают друг друга. Мэтт шепчет одними губами «хорошо». Больше они к этой теме не возвращаются.

Тара в домашней одежде выглядит настолько нелепо, что Ребекка повторяет ей это четыре раза, пока не получает подушкой по голове. Они валяются на диване, переключая каналы, дерутся из-за пульта, швыряются попкорном, и Ребекка мечтает, чтобы этот ужин не заканчивался никогда.

– Итак, – Тара слизывает капельки соуса со своих пальцев. – С чего вдруг такое нарушение режима?

– Посмотрите на нее! – Ребекка забрасывает ноги на журнальный столик, но тут же скидывает их, наткнувшись на предостерегающий взгляд. – Я ей вкусняшки, а она недовольна.

– Кто сказал, что я недовольна? Просто я знаю тебя. Ты подкупаешь меня едой либо тогда, когда тебе что-то нужно, либо если тебя что-то беспокоит. Рассказывай.

Ребекка вздыхает, убавляет звук на телевизоре, а потом поворачивается к Таре вполоборота.

– Не нахожу себе места.

Это признание дается легко. Она пыталась говорить об этом с Эммой, но грузить Эмму совершенно не хочется, потому что она начнет заботиться о ней хуже курицы-наседки. А еще смотреть с жалостью, чего Ребекка не выносит.

– Ох, малышка, – Тара протягивает руку и гладит ее по щеке.

Ее прикосновение такое родное, что Ребекке приходится сделать несколько коротких вдохов и выдохов, чтобы собраться с мыслями.

– Расскажи мне, Тара, – просит она. – Это была моя вина, да? Да? Если бы я не выбежала из машины…

– Ты была ребенком, Ребекка. Тебе было десять лет, и у тебя случился срыв.

– Это не было срывом! То есть, тогда это выглядело так, но я… Это связь выманила меня из машины.

Тара мотает головой. Они никогда не пытались вот так открыто обсуждать тему оборотней. Тара знала о них, потому что была ответственной за Ребекку. Она в свою очередь не могла говорить об этом, потому что сторонилась этой темы всю жизнь.

– Это не отменяет того факта, что ты не осознавала ничего, милая.

– Он бы не причинил мне вреда.

– Мэтт?

– Да. Я побежала к нему. Если бы они остались в машине…

– Ты не понимаешь, что говоришь.

Ребекка откидывается обратно на подушку. У нее в груди противно ноет старая рана. Она никогда не заживет, рубцы будут кровоточить всю жизнь, а сейчас она расковыряла их до такой степени, что чувствует иллюзорный привкус крови каждый раз, когда делает вдох.

– Я просто пытаюсь понять, был ли для них шанс выжить?

– Что ты помнишь, Ребекка?

Она закрывает глаза. Вся ее сущность отторгает воспоминания, противится им. Каждый раз, когда она пытается вспомнить, ее тошнит, но если она не сможет восстановить картинку, то не сможет дальше жить. Она так устала существовать, болтаться на ниточке и искать возможность сохранить нормальное, чистое сознание. Вариться в ненависти годами – легко. Избавиться от этой ненависти намного сложнее.

Телефон подмигивает новым сообщением. Оно от Мэтта.

Ребекка читает его и даже не пытается проглотить слезы, что катятся по щекам.

Тара вздыхает и гладит ее по руке.

– Что ты чувствуешь, милая?

– Я хочу оказаться подальше от всего этого. Просто оказаться подальше.

8 лет назад

Ей страшно. Когда деревья обступают со всех сторон, Ребекка понимает, что рядом нет даже тропы. Свет луны пробивается сквозь плотно растущие ветки, и все, что она слышит – это шум леса и волчий рык где-то в стороне. Совсем недалеко.