Когда все вещи переставлены, а пылесос найден, наконец, они втроем усаживаются на диване перед телевизором. Филип пытается подколоть его тем, что в их доме теперь телевизора нет, благодаря ему, и это определенно какой-то день подколов друг друга, но ему нравится.

– Мне снился Оливер сегодня ночью, – Мэтт делает затяжку. Нолан смешивает напитки прямо на полу перед ними. У него это выходит все так же мастерски, как тогда, в баре. В два стакана он бросает по щепотке аконита, а один оставляет себе.

Филип стонет, делая глоток.

– Это лучший алкоголь в мире, – говорит он, вытягивая ноги. – И что он от тебя хотел во сне?

– Сказал, что я предал его. Встал на другую сторону.

– Ну, фактически, если смотреть его глазами, так и есть. В любом случае, это всего лишь сон.

– С Оливером никогда не бывает «всего лишь», – он вертит свой стакан в руке, рассматривая тающие в прозрачной жидкости пылинки аконита. – У меня плохое предчувствие.

– Чисто теоретически, – Нолан подбирает под себя ноги. – Вы можете влезать в сны друг друга и как-то воздействовать на них?

Филип и Мэтт переглядываются.

Он весь день носил эти мысли в своей голове, но сейчас Нолан будто подтверждает, что он не совсем свихнулся.

– Альфа может, – отвечает Филип. – Или же другой волк, который обладает достаточной силой. Но я таких не встречал.

Мэтт погружается в свои мысли. Образ Оливера стоит перед глазами – наглая ухмылка, ярко горящие голубым глаза. Руки, выпачканные в крови родителей Ребекки.

– Оливер многое может, но я не думаю, что он поступал бы так со мной. Делал что-то исподтишка. – Филип внимательно смотрит на него. Мэтт отводит взгляд, добавляя: – К тому же, он в Лондоне.

День близится к своему завершению. Плохое предчувствие только усиливается.

– Сегодня вторник! – заявляет Тара, в ужасе уставившись на пакеты в руках у Ребекки. – Ты травишь меня по четвергам, а сегодня вторник! Уходи.

Ребекка чувствует себя крайне оскорбленной. Она открывает рот, хватая воздух, потом поднимает вверх указательный палец, подбирает слова, но так и не может ничего сказать, потому что захлебывается от возмущения.

– Ты совсем меня не любишь, – в конце концов, говорит она. Тара смотрит на нее, выпучив глаза.

– И с чего ты это решила?

– Ты не можешь лишний раз поужинать со мной! Не удивляйся тому, что я не подам тебе воды, когда ты будешь умирать. А с твоим питанием это произойдет очень и очень скоро.

– Хватить пророчить мне раннюю смерть! – вопреки своим причитаниям, Тара закрывает кабинет и следует за Ребеккой, потому что она так и не научилась отказывать ей, а ведь у нее было восемнадцать лет для этого. – Я не доставлю тебе такого удовольствия.

– Успокойся, Тара, ты не сможешь умереть до тех пор, пока не похудеешь. Ты просто не влезешь в гроб. И мне придется продать машину, чтобы тебя кремировать.

Сказав все это, Ребекка ставит пакеты на пол и крепко обнимает крестную, чувствуя необходимость в этом. Она упирается, бормочет что-то о репутации и о том, что она шериф, но Ребекку это не волнует. Она обнимает ее, потом щиплет за щеки, целует и снова обнимает.

– Я тебя сейчас запру в камере с маньяками! – вопит она, но Ребекка видит ее улыбку, так что ее угрозы звучат неубедительно.

– На это и расчет! – оторвавшись от женщины, Ребекка подмигивает ей, снова берет в руки свои пакеты и идет к выходу.

– И даже не думай, что я приду на твою игру.

– А вот это запрещенный прием, ты же понимаешь? – Ребекка машет Джордану, который, как и всегда, осуждающе мотает головой на ее поведение. Пакеты оттягивают ее руки, и Тара еще не знает, что в них помимо зелени и смузи есть упаковка с картошкой фри, но пусть помучается в ожидании. – Если ты не придешь, то тебя будет мучить совесть, и тебе придется есть еще больше, а ты и так уже не можешь нормально гоняться за преступниками с твоим-то весом!

– Эй! – Тара легонько пихает ее в спину. – Я похудела, девушка! И прекрати так разговаривать со мной.

Ребекка теряет равновесие, валится вперед лицом, и не падает комком костей на пол лишь потому, что в проеме неожиданно появляется крепкая, идеально подходящая для падения грудь Мэтта Сэлмона.

Первая мысль, возникающая в голове – эта связь офигенная штука, если Сэлмон может вот так появляться рядом в секунду в момент опасности. А потом она понимает, что это все совпадение, а еще ей стоит отлипнуть от чужого тела, да и вообще…

Она выпрямляется. От стыда горит все лицо. Мэтт осторожно держит ее за локоть и, лишь убедившись, что она в порядке, отпускает. Эта забота в его глазах, она раздражает до зуда в горле, потому что она непривычная, новая и жутко странная. Он словно не хочет ее показывать, но Ребекка ее чувствует каждым сантиметром своего тела, как и чувствует чужие эмоции сейчас – сильные и раздирающие.

– Привет, – улыбается Мэтт.

Ребекка не видела его со вчерашнего утра, потому что сегодня предпочла не завтракать и даже забила на пробежку. Ребекка вообще-то планировала избегать его столько, сколько потребуется, чтобы мысли о нем рассосались или наоборот, сами привели себя в порядок. Без ее участия.

– Кхм, привет, – она перекладывает оба пакета в одну руку и трет шею, чувствуя взгляд Тары спиной. – Что ты здесь делаешь?

– Заехал за Джорданом, – он кивает в сторону помощника, который печатает что-то на компьютере, не отвлекаясь.

Тара легонько задевает Ребекку плечом, проходя мимо. Она видит, как они с Мэттом встречаются взглядами. Тара смотрит с подозрением и легкой угрозой, Мэтт – с холодным уважением.

– Добрый вечер, шериф, – приветствует он.

Тара скользит взглядом по всему его телу, а потом поворачивается к Ребекке.

– Жду тебя в машине, дочка, – говорит она, выходя за дверь. А потом добавляет в полный голос. – У меня с собой пистолет!

Ей становится смешно, а еще жарко. Это чрезвычайно странно – так ярко ощущать жар тела Мэтта, но от него парит, как от костра, и Ребекка мечтает побыстрее оказаться как можно дальше.

– Я предупредила Филипа, что не приду на ужин, – говорит она. Привычка огрызаться никуда не исчезает, ей хочется толкнуть Мэтта плечом, проходя мимо, задеть его словами, но что-то внутри не позволяет ей сделать этого. И она чувствует себя чертовски глупо, стоя перед ним и бросая на него взгляды. И оправдываясь.

Мэтт улыбается, пробуждая внутри Ребекки какое-то дерьмо, о котором она меньше всего хочет думать.

– Ты без машины? Забрать тебя после ужина?

Это второй раз за два дня, когда он предлагает подвезти Ребекку. Она не знает, чем это обусловлено: заботой или желанием остаться наедине в замкнутом пространстве, но Ребекка не может. Она еще не готова. Она провела ночь в постели Мэтта, рядом с ним, и этого было много.

– Тара подбросит меня.

В глазах Мэтта вспыхивает разочарование, расползаясь по радужке темно-зелеными вспышками.

– Хорошо, – он опускает взгляд. Ребекка видит, как он облизывает губы – язык быстро проезжается по шершавой поверхности и снова скрывается во рту. Она хочет кричать от бессилия. – Ребекка, я хочу сказать…

– Боже, Мэтт, нет!

– Нет, слушай. Прости, – он поднимает взгляд, и его отчаяние, как лист железа, прихлопывает Ребекку к полу. – Прости, что я не могу выдержать без тебя даже двух дней, я просто… Дай знать, когда будешь готова поговорить, ладно? Или просто побыть со мной. Хоть минуту.

Ребекка чувствует себя мертвой, потому что ее еще никогда так не накрывало чужими чувствами. Своих она не различает, они едва-едва уловимые, они вспыхивают обычно в самые неподходящие моменты, и она сама не может разобраться, какие из этих чувств настоящие, а какие – выдумка, иллюзия.

– А если я никогда не буду готова? – шепотом спрашивает она.

Мэтт вздрагивает, словно его ударили. Он смотрит на Ребекку, не моргая, его ресницы такие пушистые, что тени от них рисуют на щеках странные узоры.