– Пошел к черту!

Эстер кидает в Филипа подушкой, и тот в ответ скалит зубы, смешно дрыгая ногами. Тридцать лет, а все как ребенок.

Эстер уходит, проворчав что-то о том, как сильно она ненавидит свою семью. Она так и не смотрит на Мэтта, поэтому ему становится нехорошо.

Филип хохочет над ней еще около минуты, а потом, видимо, уловив настроение брата, подсаживается к нему поближе. Их плечи соприкасаются.

– Дай ей время.

– А  у меня есть выход?

Ароматы со стороны кухни становятся более яркими, пахнет перцем, фасолью и мясом, приготовленным так, как любит отец – без крови, но с достаточным количеством сока. Мэтт понимает, что не голоден.

– Слушай, – Филип кладет ладонь ему на макушку. Он не привык к ласке – много лет он жил в Лондоне и не видел его или маму, он забыл, что значит обнимать друг друга по утрам и засыпать под фильм, уткнувшись носом в плечо. Он забыл, как правильно показывать привязанность, и что делать, когда кому-то из стаи плохо. Филип пытается напомнить ему, и спасибо ему за это. – Эстер злится, и это хорошо. Лучше, чем если бы она не чувствовала вообще ничего. Ты был ее кумиром, Мэтт, она любила тебя, да ей мир так не нужен был, как ты. А потом ты просто уехал.

– Я не просто уехал, Филип. Мне пришлось уехать.

– Ей было восемь, а ты не попрощался. Для нее ты просто уехал.

Они сидят и молча смотрят в телевизор, пока тупое шоу не заканчивается, и ему на смену не приходит другое – еще тупее первого.

– А Мартин Кэмпбел? – спрашивает он, осторожно поглядывая на брата. – Ребекка дружит с ним?

Филип вытягивает ноги и зевает:

– Да, он парень Эммы. Они дружат.

Парень Эммы.

Мэтт начинает понимать, почему Ребекка сделала тайну из своей встречи с ним.

Ребекка ненавидит ужины, потому что обязана быть на них – это традиция Сэлмонов, которую не стоит нарушать. Нет, она могла бы, конечно же, но ей необходимо хоть как-то поддерживать иллюзию общения с этой семьей, чтобы оставаться с ними до окончания колледжа.

Ужин проходит стандартно. Все едят и смотрят в тарелки. Кто-то один (обычно Натали) заводит разговор о делах. Кто-то второй (обычно Филип) подхватывает его, и начинается беседа, сопровождаемая звяканьем вилок о посуду и пережевыванием еды. Эстер ест лениво и молча, то и дело с тоской поглядывая на свой телефон, лежащий на полке. Филип, наоборот, много жестикулирует, но в целом ест аккуратно. Мэтт ковыряется в тарелке и бросает взгляды на Ребекку, уверенный, что та не видит. Но она видит. Она очень хочет врезать ему по голове.

Когда ужин заканчивается, Джозеф просит Ребекку помочь ему с посудой. Если бы попросил кто-то другой, то Ребекка отказалась бы, выдумав настолько тупую отмазку, что никто бы в нее не поверил, но это Джозеф. Ребекка почему-то хорошо относится к нему, хотя это для нее самой остается загадкой.

Возможно, все дело в том, что она никогда не видела Джозефа в волчьем обличие. Говорят, он не умеет полностью обращаться. Есть такая разновидность волков – у них могут появляться клыки, когти, они лучше слышат и видят, чем люди, но при этом человеческая сущность всегда при них.

Именно поэтому отцу семейства Сэлмон удалось поймать свою, какую-то особенную связь с Ребеккой.

Джозеф моет тарелки и передает их Ребекке. Та протирает посуду полотенцем и составляет на полку. Они делали так много раз. Еще с детства, когда ей было одиноко и грустно, но она не позволяла себе показывать это другим, именно Джозеф чувствовал ее настроение и звал с собой мыть посуду. Ребекка делала это с удовольствием. Иногда Джозеф рассказывал какие-то смешные истории из жизни или обсуждал с Ребеккой последний просмотренный сериал.  А временами они делали уборку молча, и в такие моменты Ребекка пыталась представить на месте Джозефа своего папу. Это заставляло ее чувствовать боль, но и придавало сил.

– Как прошел твой день?

Джозеф передает ей крышку от соусницы, и Ребекка забирает ее, думая, как ответить на этот вопрос.

Они с Мартином обычно тренировались в лесу. В рукопашном бою он ее уделывал за считанные минуты, а вот бегал медленнее. Мартин стрелял из лука, а Ребекка любила ножи. За тот год, что они вместе тренировались, они успели научиться друг у друга многому, но, в целом, это Ребекка училась у Мартина, так как его тренировали с рождения. Иногда им помогал отец Мартина, Доминик – когда не был занят на работе и не ездил по делам охотников в окрестные города. Сегодня же Ребекка стреляла из лука по мишеням, а Мартин читал ей вслух историю противостояния охотников и оборотней. Его голос был полон восторга, и Ребекка заслушалась, как и всегда. Эмма не смогла пойти с ними сегодня, но, если бы пошла, то после третьей прочитанной Мартином страницы, они уже целовались бы, как ненормальные, и Ребекке пришлось бы спасаться бегством. Нет, хорошо, что Эмма не смогла пойти.

– Скучно. Бегали с другом в лесу – мы скоро играем с частным колледжем, нужны тренировки.

Джозеф улыбается ей. У него светлые волосы и глаза, что означает, что их с Натали дети полностью пошли в нее. Если бы Ребекку спросили, кем работает Джозеф, она бы не смогла ответить, потому что не знает. Он постоянно что-то пишет и подолгу находится в кабинете, больше ей не известно.

– Я могу прийти на игру?

– Конечно. Буду только рада.

Ребекка проталкивает застрявший в горле ком далеко в глотку и давит из себя ответную улыбку.

Мэтт поднимает руку, чтобы постучать в дверь, но ему не приходится, потому что Эстер сама подает голос, вероятно, услышав его шаги. Она говорит:

– Входи.

Он помнит ее комнату еще с тех времен, когда она была украшена наклейками с персонажами из мультфильмов, а на розовом покрывале посреди кровати восседали плюшевые игрушки. Сейчас здесь полумрак, потому что верхний свет выключен, но все равно можно увидеть, что картинки со стен исчезли, шторы на окнах стали плотными и темными, а вместо игрушек на кровати теперь ноутбук и бесконечное хитросплетение шнуров от наушников, зарядных устройств и прочего.

Мэтт проходит вглубь комнаты и кладет ладонь на спинку широкого старого кресла. Он пытается не улыбаться, когда говорит:

– Я спал в нем, когда тебе снились кошмары.

Эстер стирает с лица косметику, сидя у туалетного столика. Она бросает на него взгляд в отражении.

– Хотела выбросить его, но оно слишком тяжелое.

Она колючая, но не злая. В ее тоне больше обиды и этого «пожалуйста, заставь меня прекратить». Он скучает по звонкому смеху Эстер и по тому, как ее тонкие ручки обнимали его плечи, когда он катал ее на себе по дому.

Мэтт садится в кресло и складывает руки на коленях:

– Давай поговорим.

Эстер не прогоняет его и не сверкает глазами. Она расчесывает волосы, а потом разворачивается, чтобы посмотреть ему в лицо. Они сидят напротив друг друга, полумрак комнаты и светильник на столе – единственное, что их разделяет. Мэтт знает эту девушку, но он не знает, как с ней говорить.

– Давай, – отвечает она, и это уже похоже на прогресс.

Ему трудно. Внутри него столько всего происходит в последнее время, что мысли о том, что его кровь заражена, действительно кажутся правдивыми.

– Я должен был попрощаться.

– Нет, ты не должен был уезжать.

Если они будут продолжать в таком тоне, то разговора не выйдет. Мэтт вздыхает. Эстер тоже вздыхает, но уже не выглядит такой непробиваемой, как минуту назад.

– Слушай, я была ребенком, ладно? Я была тем ребенком, которому необходимо объяснять что-то, чтобы он не додумывал сам.

Это звучит так, словно Эстар выталкивает из себя слова, которые долгое время пыталась спрятать поглубже.

– Я знаю, и я облажался, но я скучал.

– В последний раз мы разговаривали по телефону, когда мне было четырнадцать, – она разочарованно улыбается, и Мэтт не может сдержаться, когда слово «чёрт» срывается с его губ. – Почти два года назад. Мама позвонила тебе, чтобы поздравить с Днем рождения, а ты спешил к друзьям. И я успела только сказать пару слов, а потом ты сказал коротко «люблю тебя» и повесил трубку. Это был твой День рождения. День, в который я раньше будила тебя, принося тебе апельсиновый сок в постель.