Я прикрыл за собой дверь судейской, которой давно не пользовались по назначению, затхлый воздух ударяет в нос, но даже это не отвлекает меня. Сейчас я полностью поглощён представлением, я вижу, как первые бегуны появляются на дорожке, даже находясь на расстоянии, я отчетливо слышу крики Джозефа, как он просит прощения. Это идеальное представление. Первые три человека подходят, но я все еще не вижу мисс Петерсон. Мужчины сворачивают со своего обычного маршрута и поворачивают в сторону мистера Дункана, который привлекает их внимание.

Хороший мальчик, громче.

А он будто слышит и начинает вопить еще громче. Прибывшие люди не подходят к нему, а лишь передают газетные вырезки из рук в руки, смотря на сочные картинки из прошлого. Их неуверенность подкрепляется криками: «Простите, я больше так не буду». Будто это не взрослый больной мужчина с расстройствами, а ребенок, который разбил старинную вазу бабушки. А вот и София, давай, милая, не разочаруй меня, подтолкни толпу, разбуди их гнев, оголи их ненависть, пусть их поглотят их демоны.

Собралось уже около двадцати человек, они лишь стоят, они не подходят, они все еще боятся. Но все меняется в тот момент, когда они замечают фотографии пропавших, в эту секунду толпа перестает сомневаться. Им не нужно подтверждение полиции, им не нужен суд и разбирательства, сейчас они судьи, сейчас они одновременно демоны и боги с властью, которая хранится в пламени зажигалки. Я не слышу, о чем они говорят, я вижу их резкие движения, их напряженные спины, среди них только четыре женщины. Но одна отличается: ее белокурые волосы собраны в высокий хвост, а черные лосины обтягивают стройные ноги. Я смотрю лишь на ее поведение, как она обуздает толпу, как направит ее, я хочу, чтобы тьма, которую я увидел в ее голубых глазах, расплескалась, вырвалась наружу разрушающим потоком. София сминает одну из вырезок, я вижу, как ее спина напряжена, а рука с силой сжимает клочок бумаги.

Будто это личное.

Я вижу, как ее плечи немного дрожат, и в какой-то момент я не слышу, что она говорит, но она будто отдает приказ, будто открывает запертые двери, она выпускает тьму. Трое мужчин подходят к Джозефу, я знаю, что они выберут. Один из них берет канистру и поливает и так облитое тело бензином, стараясь не упустить ни одного дюйма кожи.

Молодец, верный выбор.

Второй наклоняется и поднимает металлическую зажигалку. Жаль, из-за расстояния я не вижу страха в глазах господина Дункана, я уверен, он прекрасно пахнет, страхом вперемешку с топливом. Жаль, я не вижу его осознания, он до последнего думал, что выберется, что все его преступления сойдут ему с рук, он сможет заниматься этим вечно. Но сейчас заканчивается его эпоха. Сейчас, когда загорается огонь от кремня зажигалки. Джозеф пытается отвернуться, он больше не просит прощения, он понял, что его тут не простят. Мужчины делают шаг назад, и средний из них немного подбрасывая серебристый металл, броском направляет его к ногам педофила.

Он загорается будто рождественская елка, будто гирлянду вставили в розетку. Огонь моментально охватывает его тело. Волосы на груди, ногах и пахе расплавляются от высокой температуры. Говорят, что самая болезненная вещь – это сгорание заживо. Я не верю в эти сказки. Во-первых, нельзя проверить, во-вторых, человеческий организм отключается от болевого шока раньше, чем догорит, если догорит. Но в нашем случае – догорит. Люди подходят и под крики бросают газетные вырезки в огонь, будто стараясь увеличить пламя.

Уважаю такую находчивость.

Последний крик доносится до моих ушей, последний раз я слышу вопль и наступает тишина. Канистра сверху подает порции топлива, помогая огню не затухать. Сейчас я совсем не смотрю на господина Дункана. Сейчас я смотрю на расслабленные плечи милой Софии, будто она сожгла свои проблемы вместе с этим телом. Ее рука расслабляется и на траву падает скомканная газетная вырезка. Джозеф больше не кричит: тишина, прекрасная тишина, которую я так люблю.

София оборачивается и смотрит прямо на меня через тонированное стекло. Если бы она видела, то наши взгляды бы встретились. Я вижу, как она кивает, на губах появляется легкая улыбка. Мисс Петерсон разворачивается, и первая покидает шоу, вслед за ней начинают расходиться остальные.

Сейчас я стою перед университетом и пытаюсь понять, где совершил ошибку. За моей спиной осталась автомобильная парковка, а я в последний раз поправляю ворот белоснежной рубашки перед тем, как встретиться с блюстителем правопорядка у входа в здание. Хоть он и одет в гражданское, его выдает внешний вид одежды, который не подходит под температуру местного субтропического климата. Черный, немного мятый пиджак, закрытые ботинки, которые покрылись пылью, и темные брюки. Мужчина уже два раза проверил наличие кобуры на поясе, тем самым выдав свою тревожность.

Все мое поведение не выдает легкой опасности, которая сейчас внутри. Я адекватно понимаю, что все было идеально, следов я не оставлял, свидетелей – тоже. Но чернокожий мужчина стоит у двери и встречает меня слишком напряжённым взглядом. Внутреннее веко немного дрожит, отчего на коже пульсирует венка под глазом.

Если бы они подозревали меня, то скорее всего меня бы ждал другой прием. С группой захвата и наручниками. Встречаясь глазами со мной, полицейский немного отводит взгляд.

Ты боишься.

Не знаю еще чего. Его брови немного подняты, но имеют прямую форму, их внутренние углы сдвинуты, и через лоб проходят горизонтальные морщины, черные зрачки немного увеличены.

– Профессор Рид, – я пожимаю немного влажную ладонь полицейского. – Детектив Стивенс.

Тучное лицо мужчины немного блестит от сального налета. А под его глазами мелкая россыпь выступающих черных родинок. Его внешний вид мне не нравится. А ладонь хочется протереть платком.

– Чем могу быть полезен?

Я не встречал его раньше, выходит, он не вел дела в Майами. Значит есть вероятность, что город жары и дорогого жилья посетил интересный субъект, который бежит от правосудия.

Мне это нравится. Отличное продолжение дня.

– Профессор Рид, давайте выпьем по чашке кофе. Я только с самолета и хотел бы промочить горло.

Странно, что он не оговорился и не сказал про виски. Откуда же Вы? За кем Вы бежите? Почему Вы с самолета пришли ко мне? Я не единственный во Флориде.

Но совершенно точно лучший.

А вы знаете, какой это грех? Чувствовать превосходство?

Верно.

Да здравствует гордыня.

Раскрытие преступлений, по которым я работал, составляет восемьдесят четыре процента. Остальные шестнадцать или безвестно пропали в недрах черного целлофана и океана, или сбежали.

– В моем кабинете есть кофемашина. Думаю, там разговор будет более уместен, чем в столовой.

Детектив кивает и молча следует до кабинета за мной. Когда я уже собираюсь открыть дверь, меня останавливает милая Роза.

– Профессор Рид, я бы хотела поговорить с Вами, – она осматривает детектива, но не понимает, кажется, кто это. – Наедине.

Хочешь спросить, трахнул ли я твою дочь? Хочешь, чтобы я трахнул тебя? Хочешь постоять на коленях, заглатывая мой член? Ну, давай! Скажи, чего ты хочешь?

– Миссис Мур, если Вы не против, я бы хотел побеседовать с детективом.

Он не ждет, что я его представлю. Он, как и со мной, протягивает руку Розе и представляется. А я вижу, как она вытирает ладонь об излишне короткую юбку для ее статуса декана.

Мне нравится, что ты тоже любишь опрятность, но твоя одежда не возбуждает меня и не будет.

– Из-за моей небольшой командировки мы не обсудили план обучения. И Ваше поведение на лекциях.

Интересно. Твои губы поджаты, подбородок немного подёргивается. Ты пытаешься не заплакать? Мне так и не посчастливилось встретить Розу в университете. Она будто решила прогулять работу без причин. Но теперь я вижу, что они были. Дейзи рассказала о том, что я трахнул ее в машине. Захотела на ее место? Ревнуешь? Завидуешь дочери?