Покачав головой в знак несогласия и порицания, Антон отвернулся и пошел дальше, стараясь не смотреть по сторонам. Свернув на очередном перекрестке на улицу, в конце которой располагалось место его работы, он подумал, что получится очень нехорошо, если его увидит кто-то из коллег, которые во время обеденного перерыва, как раз наступившего, могут встретиться ему по дороге. Но, отбросив опасения, он зашел в ближайший магазин с намерением купить бутылку водки и пару литров пива, чтобы не умереть на следующий день. Положив в корзину пять бутылок по пол-литра, он попытался представить, как выглядит содержимое его холодильника прямо сейчас. Вспомнил, что, кроме медленно умирающих трех баклажанов, купленных им около двух недель назад в приступе тоски по этим тушеным овощам, которые когда-то давно готовила его бабушка, был еще сгнивший почти полностью лук, который он не трогал то ли из брезгливости, то ли из надежды, что он догниет уже в скором времени до конца. Еще была упаковка фарша в морозилке. В принципе, можно было разморозить быстренько фарш и сделать макароны по-флотски. Получилось бы быстро и питательно. Но сил у Антона после этого сумасшедшего дня, точнее утра, оставалось слишком мало для таких кулинарных изысков. Он прошел до ларей с полуфабрикатами и выудил оттуда сразу две пачки пельменей на случай, если и завтра не поймает кулинарное вдохновение.

Направившись к кассам, он остановился в отделе овощей и фруктов. Его взгляд упал на кочан капусты. Пожухлые сверху листы прятали внутри сочные белые хрустящие листики. Представив себе процесс приготовления салата из свежей капусты, он разочарованно опустил глаза. Резать, мять листы капусты, натирать морковь он не хотел. Термическую обработку этого продукта он считал категорически неприемлемой. Даже любимое многими блюдо голубцы не мог есть.

Каждый раз, представляя себе приготовленную каким-либо способом, помимо нарезанной в свежем виде, капусту, он вспоминал одну и ту же картину. Опустошенная едва ли наполовину тарелка с супом, остывшим настолько, что на его поверхности уже образовались бляшки застывшего, твердого жира. Это были щи из свежей капусты из его детства, которые он должен был съесть полностью, но он ненавидел это блюдо настолько, что смог запихнуть в себя лишь несколько ложек. Угроза матери о том, что, пока он не справится с обедом, не сможет выйти из-за стола, спустя час сидения над этой тарелкой уже не казалась просто угрозой. Ощущая полное бессилие в отношении и запрета выйти из-за стола, и своих возможностей по преодолению остывшего препятствия на пути к свободе, он сидел, склонившись над тарелкой, и слезы из его глаз капали прямо в эту ненавистную капустную жижу. Мать вскоре сжалилась над ним, тоже заметив, что суп совсем остыл. Он выиграл ту битву, но не любил с тех пор капусту и практически все супы, которые существовали в природе.

Отвлекшись от неприятных воспоминаний, он заметил старушку, тщательно осматривавшую содержимое ящика, перед которым стояла, в руках у нее был пакет, в котором уже лежало несколько томатов. Мысль о свежем помидоре, разрезанном на несколько аппетитных частей и посыпанном солью, заставила его желудок сжаться, и он по-настоящему впервые за день почувствовал, что проголодался. Подойдя, он заглянул в ящик с томатами, над которым склонилась бабушка. Помидоры были мятые, многие из них уже покрывались темно-серыми пушистыми пятнами плесени, такого же цвета, как и репчатый лук в его холодильнике. Стало понятно, почему бабуля не спешила с выбором: она пыталась найти что-то, что еще можно было съесть. Отвращение от увиденного мигом ослабило чувство голода и вернуло легкую, уже ставшую привычной за это утро тошноту.

Подходя к кассе, он прокручивал в голове варианты выражения своего возмущения качеством предлагаемой продукции. Идеи были прекрасные: от выговора продавщице до просьбы позвать администратора с последующим долгим разговором со множеством отсылок к закону о правах потребителя. Но, подойдя к кассиру, он сдулся. Антон пришел к выводу, что ничего не добьется своей тирадой, что своего покупателя гнилые помидоры все-таки находят и что ему, в общем-то, просто неохота вступать в перепалку.

Выходя из магазина, он столкнулся нос к носу с секретаршей Кариной. То, чего он боялся, заходя в магазин, находившийся в опасной близости от места работы, конечно же, случилось.

– Антон Валерьевич, вы! – воскликнула слишком громко девушка.

– Я, – не стал вдаваться в подробности Антон, покосившись в сторону родной администрации, стоящей в трехстах метрах от них, будто боялся, что там услышат восклицания девушки.

– Вы же сказали, что плохо себя чувствуете, – не сдавалась коллега.

– Я как раз еду из поликлиники. Заехал купить лекарства и продукты, дома шаром покати, – не моргнув глазом, сиюминутно придумал красивую отмазку Антон.

При этом он немного приподнял вверх пакет, как бы демонстрируя вещественные доказательства. Доказательства, состоящие в большинстве своем из пяти стеклянных полулитровых бутылок, подтверждающе и мелодично звякнули в пакете, выдавая все секреты лечения Антона.

– О-о-о, – протянула Карина и, постаравшись смотреть на него не слишком жалостливо, продолжила: – Выздоравливайте! Надеюсь, скоро увидимся на работе.

– Спасибо, – буркнул Антон, коря себя за глупость.

Девушка мило и ободряюще улыбнулась, не обращая внимания на его недовольное выражение лица, и вошла в магазин.

Антон огляделся и решил, что пора заканчивать прогулку и вызывать такси. Встречаться с Кариной еще раз, дожидаясь такси прямо возле магазина, ему не хотелось, поэтому он перешел дорогу в неположенном месте, прошмыгнул между двух пятиэтажных домов, стоящих слишком близко друг к другу, так, что между ними оставалось буквально меньше метра свободного пространства. Это пространство между домами активно использовалось в качестве бесплатного общественного туалета, поэтому Антон очень пожалел о своем решении срезать путь таким образом. Винить при этом людей он не мог, потому что вот уже несколько лет активисты пытались добиться от властей города постройки или установки общественных туалетов. Чиновники же были непоколебимы: бюджет на это не рассчитан.

Антон присел на лавочку возле подъезда и в который раз за день порадовался хорошей погоде. Устыдив себя за радость и напомнив себе еще раз о событиях утра, он достал сигарету и телефон, закурив, вызвал такси.

К ощущениям стыда и виноватости он привык с детства. Если он слишком громко разговаривал или веселился в общественном месте, да и дома тоже, мать говорила ему, что таким образом он мешает окружающим или уставшему после работы отцу, и хоть отец обычно отмахивался, говоря, что ребенок должен баловаться, это не помогало. Антон подозревал еще тогда, что мать просто раздражается от его присутствия, поэтому старался быть незаметным при ней. Теперь же, когда он вырос, любая сильная эмоция, которую он чувствовал или даже иногда выражал, быстро перетекала в смущение оттого, что он ее испытал. Слишком громкий смех, чересчур резкий ответ, большое удивление или восторг – все это казалось неудобным для окружающих, лишним, неуместным. Без этого, по правде говоря, Антон тоже то и дело ощущал свою неуместность.

Он уже докуривал сигарету, когда подъехало такси. Сев в машину, он сказал таксисту свой адрес и, только когда они подъехали к его дому, вспомнил о своей машине, оставленной у ворот дяди. Выругавшись себе под нос, кляня себя за рассеянность, он попросил таксиста довезти его до нужного адреса. Чувствуя себя очень глупо, он мог думать лишь о том, как он хочет, чтобы этот гребаный день поскорее закончился.

Этим утром он проснулся разбитым. От ощущений легкости прошлого, хоть и похмельного, дня, следовавшего за самым тяжелым днем в его жизни, не осталось и следа. То ли сон, то ли его не совсем очнувшееся подсознание подкинуло ему одно воспоминание. Это было воспоминание из детства. Произошедшее с ним в тот день навсегда изменило его, что-то сломалось внутри него, надорвалось. Он никогда и никому об этом не рассказывал, он боялся сам думать об этом, хотя и верил, что то, что он сделал, было правильно. Или не было.