Она ничего не ответила, продолжая смотреть на него. Внезапно что-то в лице девочки изменилось, она нахмурила брови и посмотрела на мать, потом снова на него. Затем случилось то, чего он никак не ожидал. Девочка встала и со все тем же хмурым, но уже решительным выражением на лице начала подходить, мягко и медленно ступая, к нему. Старшина, видевшая это, начала привставать из-за стола, но полковник остановил ее мягким движением руки, как бы говоря: «Все в порядке». Он и сам в тот момент не был уверен, в порядке ли все, но точно не хотел пугать ребенка резкими движениями. Девочка тем временем подошла к нему вплотную и заглянула прямо в глаза. Он, сидя на корточках, смотрел на нее снизу вверх, не понимая, чего она от него хочет. Мужчина попробовал представить, чего бы он хотел в такой ситуации. Сочувствия и заботы? Его руки сами медленно начали подниматься вверх, раскрываясь, как бы приглашая девочку к себе в объятия. Она не стала долго размышлять, сделала шаг и, раскинув свои тоненькие ручки, привстав на носочки, обхватила полковника за шею, уткнувшись носом в его голову за ухом. Он понятия не имел, что делать дальше. Инстинктивно он начал неловко гладить девочку ладонью по плечу. Под его прикосновением она вздрогнула, но руки не разжала, лишь застыла, словно окаменев. Он прошептал ей, что все хорошо, что теперь она в безопасности, никто ее не обидит, и снова мягко дотронулся до ее плеча, так и оставив на нем руку.

Он дал ей время привыкнуть и успокоиться, а сам пока думал, что делать с ней и со своим чувством ответственности за нее, которое возникло очень внезапно, но не отпускало. У малышки, скорее всего, никого не осталось, ее мать убили. Он задавался вопросом, что будет с ней теперь. Этот вопрос он задавал себе, хоть девочка и не имела к нему никакого отношения. Чужой ребенок – не его ответственность. Но тихое, напряженное сопение рядом с его ухом пробуждало в нем ранее неведомые чувства: желание позаботиться, желание защитить малышку. По долгу службы он обязан был защищать людей и в какой-то степени заботиться о них, но сейчас это впервые стало чем-то по-настоящему личным. Нет, он не хотел ее удочерить. Но твердо для себя решил, что будет участвовать в ее дальнейшей судьбе, помогать чем сможет.

Девочка тем временем слегка расслабилась, немного обмякла в его руках и даже начала глубже и увереннее дышать.

– Милая, я сейчас встану и подниму тебя на руки, – сказал он девочке тихо и вкрадчиво. – Мы спустимся вниз и отвезем тебя к доктору, тебе нужна помощь.

Он поднялся, бережно держа ребенка на руках. Она оказалась такой легкой, почти бестелесной. Удивительно.

Тут в комнату зашел Коля, размахивая листком бумаги, и торжественно известил:

– Ее зовут Катя, ей десять лет, я нашел свидетельство о рождении.

– Хорошо, – ответил полковник. – Катя, значит.

И тут он почувствовал, что его шея сбоку стала мокрой. Катя плакала у него на руках.

Утро не принесло Антону ничего, кроме боли и мучений. Услышав будильник, он то ли прохрипел, то ли простонал короткое ругательство, на продолжительное сил не хватило. Спал ли он вообще? В постель он лег в три часа ночи, а сейчас часы на телефоне показывали 7:03 утра. Бессмысленно уставившись в экран, не увидев там ничего, кроме цифр, которые безжалостно указывали на то, что пора собираться на работу, он отложил телефон. Повернулся на бок, свернулся калачиком и прислушался к ощущениям в теле. Сердце билось слишком часто, все болело, желудок сворачивался узлом, но он не испытывал голода. Подумав о еде, он почувствовал спазм в пищеводе и горле, резко вскочил, побежал в туалет и наклонился над раковиной. Тревога была ложной. Абсолютно пустой желудок не мог ничего из себя исторгнуть. Антон почувствовал сильное головокружение, виски и затылок будто покалывали сотни иголок, в то же время голова была удивительно ясной, не в пример обычному похмелью. Не разгибаясь, он повернул кран и присосался к струе холодной воды. Вода из-под крана имела металлический привкус и душок, напоминающий запах тухлых яиц. Ни один фильтр не смог этого исправить. Хотя справедливости ради нужно отметить, что без фильтра вода имела уже не привкус, а насыщенный вкус и запах железа и сероводорода, а иногда и цвет бывал соответствующим. Так что все было не так уж и плохо.

Антон оторвался от струи, набрал в ладони, сложенные вместе, немного воды и плеснул себе в лицо. Ощущения были потрясающими. Именно тогда он понял, что еще не протрезвел. Он мысленно ругал друга, предложившего ему вчера «лекарство от всех бед». Плеснув себе в лицо еще несколько раз водой, ставшей ледяной, и почувствовав, что скулы свело от холода, он выпрямился, оперся руками на раковину и осмелился взглянуть на себя в зеркало. Там он увидел молодого, симпатичного парня, но, несмотря на всю эту привлекательность, ему было противно смотреть на себя. Так было всегда. Каждый день своей жизни, сколько он себя помнил, он находил в своем отражении какой-то изъян, который был ему неприятен. Сегодня его отражение было особенно щедро на несовершенства: под его глазами пролегли темные круги, а сами глаза радовали яркой сеткой слишком красных капилляров, некоторые из которых, лопнув, образовали розовые пятна на белках глазных яблок. Такая боевая раскраска белков выгодно оттеняла зеленоватый цвет радужки, но Антона и это не порадовало. Он продолжил осмотр. Щетина за выходные отросла на несколько миллиметров и сейчас придавала ему эдакий небрежно-брутальный шарм. Жаль, что щетину надлежало сбрить, с ней его лицо, очевидно, смотрелось бы лучше. Работа в администрации района диктовала свои требования по внешнему виду: растительность на лице не приветствовалась. Но самым главным разочарованием Антона сегодня стали его зрачки: огромные, почти скрывающие радужку, они придавали его лицу дикий, почти невменяемый вид. Появляться на работе в таком виде было немыслимо, но он и так часто пропускал службу по неуважительным причинам и сегодня решил наказать себя походом на работу вопреки всему. В конце концов, он мог просидеть весь день за закрытой дверью своего кабинета, сославшись на необходимость подготовить большое количество документации.

Он еще раз взглянул на телефон, экран которого известил его о том, что уже 7:18. Произведя нехитрый расчет, Антон прикинул, что у него в запасе еще почти полчаса. Он скинул с себя футболку и белье, встал под душ и включил воду.

Водные процедуры для него всегда были делом, связанным не только с личной гигиеной, – это был скорее духовный процесс, почти медитация. Теплые струи воды одновременно расслабляли и тонизировали, настраивали на волну спокойствия и легкости, придавали сил, очищали и тело, и разум. Но сегодня расслабиться ему не удалось: мысли были лишь о том, как не ехать на работу, а выпить чего-нибудь покрепче, чтобы снизить эффект принятого накануне амфетамина, и наконец нормально выспаться. Не придумав ничего путного, он по-быстрому помылся гелем для душа с мужественно-арктическим ароматом. Горячая вода подействовала на него не так, как ожидалось. Вывалившись из душа, багровый, с еще сильнее колотящимся сердцем, он подумал, что сердечный приступ – вполне подходящая причина неявки на работу. Он еще раз взглянул на время и решил, что если покурит в полураздетом виде на балконе в конце октября, это поможет ему немного прийти в себя.

Свежий влажный воздух приятно разнообразил впечатления от сегодняшнего утра. Антон глубоко вдохнул его, присел в кресло и закурил. На улице стояла оттепель, пахло так, будто это можно было считать началом весны, но Антон знал, что этой поблажке погоды нельзя доверять. В ноябре не будет весны. Снега в этом году уже выпало на удивление много, все ему радовались, почувствовав новогоднее настроение, не в пример прошлым нескольким годам, когда Новый год встречали, либо хлюпая ногами в лужах, либо наблюдая унылую, серую, мерзлую грязь под ногами вместо пушистых сугробов. Конечно, сейчас, когда вся эта красота уже растаяла, а забитые или отсутствующие ливневки городских улиц не справлялись с потоками воды и повсюду образовывались огромные лужи, никто не вспоминал о том, как восхищались зимними белоснежными пейзажами. А когда, как раз к кануну новогодних праздников, все это замерзнет, голая земля будет выглядеть как застывшая грязь, и город станет напоминать картину из постапокалиптического кино, станет совсем не до радости.