Сейчас было еще темно, но в окнах соседних пятиэтажек горел свет. Кто-то, как и он, собирался на работу, кто-то в школу или единственное профессиональное учебное заведение в городе – технический колледж. Мысли Антона подтвердил крик из смежной квартиры. Старая деревянная форточка окна, находящегося метрах в четырех от него, была приоткрыта, и слышимость была прекрасной. Соседка, по всей видимости, была недовольна тем, что ее отпрыск не только медленно ел, но и умудрился заляпать кашей школьную рубашку. Теперь «свинье эдакой» придется идти в школу в грязной рубашке, потому что сменную он заляпал еще позавчера. «Дал же бог такого идиота», – слышалось из форточки.

Антон вспомнил свое детство и ощутил родство с бедолагой из соседней квартиры. Его, также как и соседского паренька, ругали за испачканные и испорченные вещи. В то время достать одежду было гораздо сложнее, чем теперь, но и за другие провинности он выслушивал тирады и похлеще этой.

Что интересно, женщина, каждый день глумящаяся над своим ребенком, с ним и остальными соседями всегда вела себя приветливо и дружелюбно, не показывала ни капли агрессии или даже чуточки раздражения. Антон даже сомневался, что это действительно была она, пока как-то раз милая женщина не одернула парнишку при нем едва различимым шипением, даже не похожим на речь. Но он смог уловить ту самую интонацию, которую обычно слышал из-за стен или из приоткрытой форточки.

Сигарета закончилась. Антон снова посмотрел на экран телефона: у него оставалось пятнадцать минут на сборы и дорогу до места работы. Он вернулся в квартиру, покосился на электрический чайник, стоящий на столе. Решив, что на пользу ему эта идея все равно не пойдет, отказался от утреннего кофе.

За стеной кухни снова раздались крики и пара шлепков. Тихий, едва слышный плач и снова крики. Когда он был маленьким, он и не представлял себе, что к другим детям могут относиться так же, как и к нему. При других детях и взрослых родители в большей степени были сдержанными и благодушными по отношению к своим чадам. Ему бы не пришло в голову рассказывать кому-то о том, что происходит с ним дома наедине с матерью, ему было стыдно, хотя он сам не очень понимал почему. Наверное, дело было в том, что матери считались кем-то, кто всегда желает только самого лучшего своим детям, оберегает, любит их. И даже если они и делали что-то не совсем похожее на любовь, опять же только из соображений заботы. Как же жаловаться в такой ситуации? Покажешься неблагодарным и вздорным. Однако чем старше он становился, тем яснее понимал, что он такой не один. Проявлялось это не в каких-то признаниях и откровенных разговорах, а мельком, в незначительных ремарках. «Ой, меня мама убьет, если узнает», «опять побьют дома», «опять орала почти час», «батя поколотил». Подобные упоминания произносились так непринужденно, обыденно, будто были не свидетельствами жестокости, а ничего не значащими междометиями. Многие дети откровенно боялись своих родителей, и это было так же естественно для них, как дышать, ходить и говорить.

Выбрав черную рубашку и черные брюки, он быстро оделся. Зеркало в прихожей отразило все того же симпатичного стройного молодого человека. Подойдя поближе к зеркалу, Антон еще раз убедился в том, что его глаза выглядят кошмарно. Была одна надежда, что никто не будет в них смотреть и ничего не заметит. Планерки и собрания по понедельникам у них не проводились, видимо потому, что слишком многие его коллеги приходили в этот день на работу в похожем, крайне неработоспособном состоянии, а значит, оказаться в концентрированном скоплении людей он не слишком рисковал.

Антон быстро оделся и вышел за дверь. В подъезде традиционно пахло какой-то тухлятиной и мочой. Спускаясь со своего четвертого этажа вниз, он успел почувствовать каскад тошнотворных запахов. Пахло в основном едой. Его опять замутило. Выйдя на улицу, он вновь с удовольствием вдохнул свежий воздух, здесь пахло влажностью, землей и прелыми листьями.

Сев в машину, он порылся в бардачке, найдя пачку жевательной резинки, закинул в рот сразу две подушечки. Ночью он почти не пил, поэтому смысл ее жевания был только один – занять себя чем-то, чтобы не нервничать. Он сам не понимал, почему так волнуется. Его мать, также работающая в администрации, не обратит внимания ни на его вид, ни на его состояние. Она скорее обратила бы пристальное внимание на него, будь он бодр и весел. Его же непосредственный начальник, глава района, который вряд ли присутствовал на месте в такую рань, видел состояния и похуже. Но Антон все равно чувствовал, как в животе что-то сжимается, заставляя плечи почти каменеть от напряжения, а грудь – сдавливаться, не позволяя легким наполниться воздухом до конца.

Ощущения были знакомыми, подобные процессы происходили в его организме еще со школы: вызов к доске, серьезный разговор с матерью, общение с девочкой, которая нравится. Волнение, напряжение. Но в этот момент он не понимал, почему чувствует это.

В компании с этими неприятными ощущениями он доехал до работы. Проверил время. Он опаздывал уже на десять минут. Минутой больше, минутой меньше. Решил, что немного наглости не помешает, и остался в машине, чтобы покурить. Возможно, и успокоиться поможет. Он только закурил, как вдруг дверца машины со стороны пассажира открылась и в салон ввалился его друг Костик.

– Привет, дорогой! – улыбнулся приятель, устраиваясь на месте пассажира рядом с ним. – Ты чего тут сидишь? Не хочется идти работать?

– Курю. И стараюсь не умереть после вчерашнего, – ответил Антон. – А насчет работы ты угадал.

Костя засмеялся.

– Ну зачем сразу умереть? Вечно ты всем недоволен.

– Ты обещал, что меня до утра отпустит.

– Не отпустило? Радуйся – тебя ждет веселый день, – Костя подмигнул.

Антон проигнорировал шутку друга. Радости в нем не было ни капли, о чем свидетельствовало его выражение лица.

– Дрянь, согласен. Но вчера же было хорошо.

Костя улыбался так благодушно, не замечая, скорее намеренно, дурного настроя собеседника, что сердиться на него Антон просто не мог, хоть и хотел. Он понимал, что его друг действует не из плохих побуждений, а из-за спонтанной бестолковости.

– Ладно, друг. Ты не знаешь какой-либо рецепт, чтобы это все прошло? Мне так-то работать надо целый день. – Антон в глубине души правда надеялся, что есть волшебное лекарство, которое могло бы все исправить.

– Знаю, конечно. Но он тебе не понравится.

– Понял, не надо! – перебил его Антон. – А ты как собираешься работать?

– Как обычно, – хихикнул приятель. – Может, тебе лучше домой ехать, а не на работу идти?

– Какой ты заботливый.

– Я такой! – сказал шутливо Костя и подмигнул Антону.

Докурив, они вышли из машины и потопали к крыльцу администрации, войдя, поздоровались с охранником, прошли через металлоискатели, остановились, попрощались. Антон кивнул другу, достал из кармана мобильный и взглянул на время. Он опаздывал уже на двадцать минут, поэтому по лестнице он поднялся быстро. Дойдя до третьего этажа, он понял, что слишком быстро. Зря спешил. Сигарета, свежий воздух, легкая кардиотренировка вместе взятые дали эффект головокружительный и в прямом и в переносном смысле этого слова. У него уже ничего не болело. Он шел по коридору, и ему казалось, будто стены по обе стороны от него то расширяются, то снова сужаются, пол при этом тоже то приближался, то удалялся. Антон улыбнулся и тут же укорил себя. Радоваться этому состоянию, хоть и снова приятному, было неуместно.

Подходя к своему кабинету, он услышал голоса, раздающиеся в приемной главы администрации. Судя по тому, что он смог расслышать, ругались две женщины. Он махнул рукой на дверь с табличкой со своими инициалами и фамилией, которую уже собирался открыть, ноги сами понесли его к открытым дверям приемной.

– Девушка, я не знаю, когда будет ответ, я не знаю, какие меры будут предприниматься, я передам все это главе. Что он решит с этим делать, я тоже не знаю. Я бы очень хотела вам помочь, – скороговоркой объяснялась Карина.