– Искусством?

– Не знаю. Но он точно больше стихосложение любит.

Грейс улыбнулась, кажется, самой себе, посмотрела по сторонам и, убедившись в том, что вокруг никого, взяла Осборна за руки и, в наслаждении моментом, положила голову ему на грудь. Сердце его билось неспокойно.

– Он понимает и завидует, вот и все.

– А я в этом виноват? – вздохнул Осборн.

Грейс посмотрела на него, на длинную шею, аккуратный подбородок, длинные, чуть завитые, ресницы, ровный нос. Нежно-оранжевое солнце светило над его головой, подсвечивало распушившиеся после душа волосы, и казалось, что Осборн вдруг превратился в святого.

– Все мы несем свое бремя. Тебя когда-то поймут, нужно просто подождать, – сказала Грейс и, оглядевшись и не увидев никого, кто мог бы заметить их, поцеловала Осборна в щеку. – Позвони мне, как освободишься. Если что, поезжай домой один.

– Я буду ждать тебя на остановке. – Улыбнулся успокоившийся Осборн и направился к студии, которая виднелась за углом цветочного магазина. Вскоре он скрылся за дверью, попрощавшись с Грейс еще одним верным взглядом.

Грейс вновь была предоставлена сама себе, пусть и на пятнадцать минут. Всю свободу она растратила на путь до кафе, в которое ее пригласила встретиться Руби.

У каждого в Ластвилле есть любимый сквер, дом или магазин. Не очень многолюдный город любит порядок, чтобы даже пара-тройка сотен человек были отлаженными винтиками в часах. Грейс дошла до своего места: небольшой площади, в центре которой величественно возвышался чумной столб. У фонтана, установленного чуть поодаль, сидели люди и наслаждались прохладой. Там же был и главный музей города. Он, двухэтажный, украшенный лепниной и статуями, не вписывался в облик города: было в его мраморной помпезности что-то бунтарское. От музея мощеные дорожки уходили вниз, к переулкам, к небольшому пруду, в котором плавали лебеди, и дальше, по лабиринту улочек, к южному пригороду Ластвилля. По левую сторону от чумного столба звучали мелодиями кафе и магазины, населившие первые этажи двухэтажных домов. Дорожка, уплывавшая в тени кустов в правую сторону, вела к маленькому скверу, где в окружении библиотеки, школы и магазина сувениров, утопленный в оранжевое море листьев, стоял главный храм Ластвилля, остроконечной верхушкой поднимавшийся высоко над городком. Грейс любила этот сквер. Он казался ей самым живописным местом во всем городе.

Чуть постояв у чумного столба и насладившись ароматами пробудившегося в выходной день города, Грейс направилась к любимому кафе, которое было таковым лишь из-за того, что окнами выходило на сквер. Там всегда было тихо, прохладно и немноголюдно.

Грейс никогда не опаздывала. Она принципиально не соглашалась с тем, что у опоздания могут быть оправдания, и всегда приезжала минута в минуту. По Грейс можно было сверять часы. Но Руби так не думала и пришла через десять минут после того, как Грейс уже неторопливо сняла верхнюю одежду, заняла любимый столик в углу у окна, сделала заказ и полюбовалась золотисто-оранжевым сиянием, в котором Ластвилль казался сказкой.

Руби всегда извинялась за опоздания, но никогда не переставала опаздывать. И в этот раз она, скинув куртку и усевшись напротив, выпалила извинения и поскорее заказала себе кофе и сэндвич.

Руби долго приводила себя в порядок, говорила какие-то бессвязные вещи. Она была взмыленная, расстроенная, собранная и развалившаяся одновременно. Явно не спешила на встречу, но выглядела так, словно бежала со всех ног. Грейс знала и не тревожила ее до тех пор, пока Руби сама не решила ответить. Это случилось после того, как принесли заказ.

– Шеннон доведет меня! – первым делом сообщила Руби и вгрызлась в сэндвич с лососем.

– Это почему? – поинтересовалась Грейс и сделала глоток кофе.

– Будто бы причин мало! Послал же Господь парня! – воскликнула было Руби, но осеклась. – Или Осборн доведет! Или один, или другой! Или оба! – продолжила Руби и откусила еще кусочек сэндвича.

– А Осборн чем доведет? – спросила Грейс.

– Будто ты не знаешь!

– Не представляю.

– Своим эго раздутым, вот чем!

– Эго? – Грейс улыбнулась.

– Конечно! А чем еще?

– Не замечала за ним никаких происков эго.

– Не замечала? Да конечно ты не замечала! К тебе-то его эго не имеет отношения. Это он к другим как к дерьму относится! Боже, прости за такие слова!

Грейс спрятала улыбку.

– Ну, Руби, ты просто расстроена. Выпей, поешь, успокойся.

– Расстроена?! Да я в ярости, Грейс! И не делай вид, что не понимаешь, о чем я!

– Я не очень понимаю.

– Ты все всегда понимаешь, не прикидывайся!

– На что ты намекаешь?

– Я даже не пытаюсь намекать! Я говорю прямо: человечность Осборна опустилась ниже Марианской впадины!

Если бы Грейс не привыкла скрывать истинное отношение, лицо бы скривилось от отвращения к такому тривиальному сравнению. Но Грейс осталась спокойна.

Руки Руби подрагивали от негодования. Она успокаивалась и вновь злилась, и даже глаза ее, казалось, сверкали от ненависти ко всему живому. Она знала, что должна объясниться, но не всегда могла подобрать нужные слова.

– Осборн не пускает Шеннона в студию, – начала Руби, чуть уняв злость.

– Как так не пускает?

– А вот так! Вообще, даже внутрь запрещает заходить, пока он там!

– Запрещает заходить? – удивилась Грейс.

– Да, вот запрещает! И все равно ему, что Шеннон тоже не последний человек, что у него деньги есть на студию и на все остальное, что у его родителей хоть какие-то связи могут быть! Ему будто бы все равно на то, что ему Шеннон дать может! Что его родители оплатить смогут! Захлопывает дверь перед его носом и все, он там, Шеннон – за дверью. Думаешь, это нормально?

– Я ничего не говорю… Я даже не знала об этом.

Руби взялась за чашку обеими руками, но так и не поднесла ее к губам. Пальцы ее дрожали.

– Боже, Грейс, прости, пожалуйста. Конечно, ты тут ни при чем. Я просто разнервничалась.

– Все хорошо. – Грейс улыбнулась. – Я все понимаю, тебе тяжело. – Она протянула руку и накрыла опустившуюся на стол ладонь Руби. – Успокойся и расскажи, как все было.

Руки Руби перестали трястись. Глаза прояснились, поволока злобы исчезла с карих сердцевинок. Руби сделала глубокий вздох, тихий, театральный. Грейс специально не отпустила ее руки, пока Руби не заговорила.

– Минут пятнадцать назад я шла к Шеннону. Нужно было передать ему какую-то штуку для гитары. А тут подхожу и вот тебе – сюрприз. Он стоит на улице, злой, весь на нервах и как увидит, как закричит на меня! Его Осборн за дверь выставил и сказал, чтобы он еще и в магазин за энергетиком ему сбегал! Представляешь, Грейс? Ему наглости хватило еще из друга сделать посыльного!

Грейс поджала губы.

– Когда, говоришь, они разругались?

– Сегодня! Сейчас! Буквально минут десять назад! – воскликнула Руби.

Грейс отпила немного кофе. Значит, Руби все-таки спешила.

– Я даже не знала. Мы с ним с утра не виделись, – сказала Грейс и поставила чашку на подставку. – Он говорил, что поедет в студию, но не сказал про Шеннона.

– Ну конечно он не сказал! Он даже за человека его, наверное, не считает. Великий и непонятый Осборн, пожалуйста, подтирайте ему задницу, чтобы он не пачкал руки, а то как же он коснется своей гитары! – пробурчала Руби. – Прости, тебе неприятно такое слышать о своем парне.

Грейс ничего не сказала по этому поводу.

– Руби, он считает Шеннона за человека. За друга.

– Не очень-то заметно, – буркнула Руби. – Он пришел, раздал указания, а потом указал на дверь. А кто студию нашел, Грейс? Кто купил вторую гитару? Друзьям разве можно врать? Сначала говорить, что будете вместе играть, концерты, записи и все такое, а потом вот, пожалуйста, дверь и пинок. Разве так друзья поступают?

– Друзья так не поступают, – согласилась Грейс.

Грейс взяла в руки чашку и сделала глоток кофе. Еще не до конца остывший, он оставался приятным и немного обжигал язык горечью. Грейс поняла, что поставила Руби в тупик. Осталась только прежняя Руби, благодарная, в меру громкая и достаточно рассудительная. Грейс знала, что произойдет следом, и неспешно потянулась за чашкой. Пока она не допьет, Руби не начнет разговор.