– Может, все-таки со мной?

– С тобой? – переспросила Грейс, – лучше же одному. Я буду мешать.

– Ты мне никогда не мешаешь. Пойдем.

– Неужели ты так в этом уверен? – спросила Грейс, улыбнулась и прикрыла глаза. Прохладная рука Осборна на бедре, и девушка не хотела двигаться, чтобы ни в коем случае не спугнуть то чуткое единение, окутавшее их.

Его сердце билось быстро-быстро. Осборн не волновался. Это приятное возбуждение.

– Я пойду куда угодно, лишь бы с тобой, – прошептал Осборн, а потом, снова глянул на Элиса Купера, как-то мальчишечьи усмехнулся и спросил: – Не хочешь ли накормить моего Франкенштейна?

Грейс не сразу открыла глаза. Чуть смотрела на Осборна из-под ресниц, приглядываясь к веселому лицу, потерявшему уже все признаки сонливости и взрослости, наслаждалась последними прикосновениями прохладных рук, уже ставших теплыми, а потом приподнялась на локтях, перевернулась и посмотрела на потолок.

Элис Купер смотрел уже без удивления. Скорее с ребяческой усмешкой.

Грейс с легкостью, словно подхваченная ветром, спрыгнула с кровати и, даже не стараясь поправить задравшуюся футболку, полезла под кровать за банкой кофе.

– Куда ты? – воскликнул Осборн и тоже вскочил следом, но, из-за того, что не обладал такой легкостью, завалился на кровать.

– Кормить своего Франкенштейна. – Грейс улыбнулась хитро, но стоило ей увидеть взгляд Осборна, преданный, почти собачий, улыбка ее сделалась совершенно искренней. – Я вчера купила круассаны и пончики, твои любимые. Садись, пора завтракать.

Через несколько минут они уже сидели на полу у окна и слушали потрескивавшую музыку проигрывателя. Аромат свежего кофе наполнил комнату, обогрел стены, спугнул размышления, и даже на полу, пусть и на тонком пледе, уже не так холодно сидеть.

– Почему ты не хочешь идти со мной? – спросил Осборн, отламывая кусок круассана и макая его в кофе.

Грейс сидела, положив голову на плечо Осборна, и улыбалась. Она вытянула ноги, уперлась в кровать. Кофе уже остыл, но чашка все еще оставалась немного теплой, и Грейс грела о стенки холодные ладони. За окном полушепотом переговаривались деревья, но быстро смолкли, почувствовав, что их беседы никому не интересны.

Как же приятна тишина. Как хорошо было бы, если бы ее стало хоть немного больше.

– Ты же знаешь, я не могу пропускать занятия просто так.

– Ты можешь все! – воскликнул Осборн и улыбнулся.

– Мне нужно дописать статью, работы еще очень много.

– И зачем ты постоянно берешь эти статьи… Вот я живу без них и живу прекрасно, – по-доброму хмыкнул Осборн и отставил кружку в сторону. Потом отодвинулся от Грейс, сел напротив нее и вгляделся в ее лицо с особой, почти карикатурной внимательностью. – Я серьезно, Грейс. Забей ты уже на учебу, ты же и так умная. Она ничего не даст. Это все – бесполезная фигня!

– Для нас – фигня, а многие всю жизнь пытаются оказаться на нашем месте, из кожи лезут, с жизнью кончают, – напомнила ему Грейс.

– Ластвилльский университет ничего не стоит, просто буря в стакане9.

Грейс улыбнулась, отставила кружку и подалась вперед. Осборн не успел даже отодвинуться, как она обхватила его шею и крепко поцеловала. Его губы всегда были горячие, а ее – холодные.

– Я бы с удовольствием поехала с тобой, но не могу. Пока не допишу, не могу. Я обещала, – прошептала она и села напротив.

Если бы Грейс не знала Осборна, подумала бы, что его надутые губы означали обиду. Но ее Осборн умел только карикатурно обижаться. На самом деле он был рад, что проведет день в одиночестве.

– Если ты не допишешь ее до конца недели, я допишу ее сам. И кое-кто проглотит язык от удивления, – заключил Осборн и рассмеялся.

Свет обволакивал Осборна. Его кожа казалась молочной. Шрамы на животе, почти зажившие, были похожи на ветви дерева, проросшего внутри, но пытавшегося проткнуть Осборна. Царапины на груди почти затянулись. И только на запястье, всегда скрывающиеся под несколькими широкими браслетами, все еще виднелись чуть розовые шрамы.

Грейс отпила немного кофе и задумалась. Боль напоказ – жалкое зрелище. Но это Осборн, она примет и это.

Насладившись мыслями, парень решил не медлить. Жаркий, до одурения жаркий и солнечный день подходил как нельзя лучше.

– Ты точно не пойдешь со мной?

– Нет, мне нужно остаться, – сказала Грейс и улыбнулась ему. Солнце блеснуло в ее глазах. Осборн на мгновение ослеп. А потом вновь прозрел. Кажется, его ангел сидел напротив.

– Хорошо. Тогда жди меня вечером.

Грейс отставила кружку в сторону, подползла к Осборну и обняла.

– Я в тебе не сомневаюсь, – прошептала она и легла на кровать.

Осборн долго еще лежал на полу. Ему казалось, что он горит изнутри, и огонь забирал все засохшее, отдавая на растерзание жизни новые побеги, а когда наконец остыл, поднялся, погладил лежавшую на кровати Грейс по щеке и начал собираться. Он не мог ее подвести. Кого угодно, хоть весь мир, но не ее. И не себя.

Осборн долго одевался. С особым наслаждением доставал из комода скинутые в кучу футболки, выбирал самую-самую, ту винтажную находку, которая бы описывала настроение. Грейс, сидевшая на подушке у изголовья кровати, сразу поняла, что он наденет футболку с Элисом Купером, купленную на одном из концертов. А Осборн долго делал вид, что этого не осознает, и то откладывал ее в сторону, то брал вновь и размышлял, а потом наконец сдался.

Грейс снова выиграла.

– Я же буду там до ночи. Не заскучаешь? – спросил он, когда натягивал недавно порванные джинсы.

– Я найду, чем себя развлечь.

– Если совсем зачахнешь, позвони. Я прилечу на крыльях любви!

Грейс улыбнулась в ответ и достала из-под подушки куртку Осборна.

– И что она там забыла? – усмехнулся он.

– Кажется, тебе вчера не хватило сил повесить ее на гвоздь у входа, а я не хотела тебя будить, чтобы сделать это за тебя.

Взгляд Осборна стоил всех уборок и поисков потерянных башмаков, которые сопровождали их совместную жизнь.

– Если что, приезжай.

Она ничего не ответила. Только улыбнулась и протянула ему круглые очки в белой оправе, такие же, что были у Курта Кобейна. Осборн, как обычно, забыл бы их и вернулся.

Когда Осборн вышел из корпуса, засунув руки в карманы красной кожанки и старавшись не сутулиться, чтобы гитара не сваливалась с плеч, когда помахал Грейс, а она ответила, когда наконец скрылся в уже поредевшей стене золотистых кустов, девушка быстро закрыла окно, собрала разбросанные вещи с пола, разложила их по ящикам и была готова к работе.

Она не собиралась учиться. Забросить учебу насовсем Грейс все же не могла. У каждого человека есть обязательства. И обязательством Грейс был Осборн.

Осборн считал, что даже если родители, владельцы крупной консалтинговой фирмы, отказались бы спонсировать его жизнь, все равно не расстроился бы. Музыка ведь не требует диплома, только душу, а этого товара у Осборна в достатке. Не будь рядом Осборна, Грейс бы делала еще меньше того минимума, которого придерживалась. Но Осборн тогда бы не мог не беспокоиться. Учеба, дававшаяся ему не без сложностей, была бы мукой. И пусть он бы не расстроился, если бы вылетел из университета, Грейс посчитала, что приобщение к социуму лишним не будет. В самоотречении от мира людей есть благая трагедия. Хочет быть вне мира – пусть будет. В отречении от социального он добился своего. Если вдруг исчезнет, никто не вспомнит о нем. Сокурсники его не запомнили, многие преподаватели знали Осборна только на бумаге – его именами подписывались многие работы, написанные в соавторстве с Грейс. Все было идеально – так легко исчезнуть из одного, низшего, мира, чтобы потом когда-то оказаться в другом, мире известности, и не бояться, что кто-то вдруг решит оторвать от него кусочек, положенный по старой дружбе. В отречении от общения с другими людьми Осборну виделось испытание духа, подвиг настоящего артиста, готового отказаться от взаимодействия с человеческим родом.