— А если врач сам приедет сюда? — схватившись за эту возможность, я ждал ответа мужика.

— Если вы найдете хирурга, который в течении суток сюда приедет…

— Мне нужен мой телефон! Срочно!

Она

Тьма. Это все что я помнила за последнее время. Постоянная тьма и никакого просвета. Поначалу был страх. Дикий. Охватывающий страх. После он сменился паникой. А на конец… полным безразличием.

В какое-то время мне даже начала нравиться тьма. Я ничего не чувствовала. Ни боли. Ни радости. Ни тревоги. И мне даже нравилось это состояние.

Но после все начало меняться…

Я не могла понять свои ощущения. Сначала тяжесть, потом невесомость. Как будто сковывали в тиски, а потом я — шарик. Но везде неизменно было одно…

Боль.

Всякая. Разная.

Тело было словно в агонии, болело по страшному. Ломало, крутило, резало на куски. И все это одновременно. Но это мне казалось лишь нелепой ерундой по сравнению с тем, из-за чего я пока не была готова просыпаться или приходить в себя.

Физическая боль была ничем по сравнению с моральной. Если тьма мне поначалу казалась спасением, то поле она стала невероятной пыткой. Потому что именно там я раз за разом видела то, что разрывало меня на куски.

Как будто беспрерывный фильм. Пленка заканчивалась и начиналась снова. Самые яркие моменты. Самые ужасные слова. Я видела тот вечер. Ощущала ту адскую боль в груди, когда мне сообщили, что он на меня поспорил. Унизил. Растоптали. Использовал.

А самое главное — его взгляд. Его глаза, которые не скрывали правды. Этот взгляд меня убивал. Он смотрел на меня так, как будто не сделал ничего такого, что могло меня серьезно обидеть.

А ведь ему поверила. Доверилась. Раскрылась и подарила себя. Я в нем растворилась, а он плюнул мне в душу. Растоптал мое сердце. Разбил в дребезги, а осколки впились мне в кожу настолько глубоко, что их невозможно было вытащить.

Но иногда у меня получалось проваливать в пропасть. Туда, где не было ничего.

Мне было комфортнее там, где фантазия подкидывала мне хоть какую-то надежду и альтернативную реальность. Где я была прежней, а не моральным овощем.

Сердце, душа, сознание, память, — все горело. Меня как будто пропускали через мясорубку. Моральную и физическую. Раз за разом. До полного истощения. Пока я не устала, пока не выдохлась. И, наконец, мне стало все равно.

Но к этому я шла. Шла, не приходя в себя. Под разговоры врачей о том, что я не жилец. Под сочувствующе взгляды медперсонала, которые я не видела, но зато они видели меня. Месиво, которое от меня осталось.

Но ведь на самом деле не осталось ничего. Только оболочка. И то, искалеченная. Потому что внутри все выгорело. Стало бесцветным… Потому что по-другому быть не могло.

Я не могла по-другому. Мне было больно даже в бессознательном состоянии. Хотелось выть, лезть на стену, раздирать кожу до крови… но вместо этого я пошевелила пальцем правой руки.

Я думала, что я выбираюсь из этой вечной тьмы. Я думала, что перешагивала через все страдания и шла дальше. Возвращалась. Но иногда реальность могла быть хуже самых страшных кошмаров. Иногда реальность била так, что встать на ноги уже было невозможно.

— Она приходит в себя! — наверное, это то, что в тот момент закричал врач.

Возможно, тогда доктора не поставили на моей жизни крест и продолжали бороться. Но кто их просил?

Я внутри чахла от предательства. От того, с какой легкостью человек, ни во что не ставя, играл чужими жизнями.

От его небрежно брошенного “это сейчас не важно…” или “… не это сейчас важно”. Для меня было два слова: не важно. И это касалось меня…

Современная медицина творит чудеса, но в них я больше не верила. Изначально считала людей, а сейчас… куда уже больше.

Но почему-то кто-то верил в меня.

Зря. Оправдывать надежды больше не входило в мои планы. У меня вообще не было планов. Я просто хотела, чтобы меня оставили в покое. Одну. Желательно на подольше, а не вот эти ваши…

Но оказывается у кое-кого были совершенно другие планы на меня. И этот человек мог достучаться до меня отовсюда. Из моей пропасти, в которой мне было так хорошо.

Говорят, что есть люди, которые любых поднимут? Так вот, я вытащила “счастливый” билет, потому что рядом со мной был именно такой человек. И ему было плевать, что хотела я. Впрочем, не удивительно. Так было с самого начала нашего знакомства.

— Эмма! Приди в себя, — если бы я могла, я бы послала надоедливого паразита подальше. Он мне мучаться мешал и не давал заниматься моральным самоуничтожением, — ну же… я видел, как ты только что моргнула…

— Эмма…

Мне хотелось выть, потому что я начала ненавидеть это имя. Тем более, не сказать, что оно было мое. За все это время человек даже не удосужился узнать как на самом деле меня зовут….

У меня больше не получалось уходить во тьму. Я не могла погрузиться в нее настолько глубоко, чтобы не слышать. Не чувствовать. Не существовать.

Здесь была только боль. Агония. Ненависть.

Я не могла вырвать из памяти те воспоминания, что в ней были. Я не могла забыть то, что приносило мне душераздирающую боль. Я не могла забыть о том, из-за кого я сейчас была практически просто овощем. Морально истощена, физически ущербна.

Мне было больно даже дышать, не то, что двигаться. Я знала, что у меня ничего не осталось, даже моей пусть и невзрачной внешности. У меня были множественные переломы.

И каждая собака не забыла мне напоминать о том, что я родилась в рубашке. Что мне так несказанно повезло, что какой-то хирург с мировым именем приехал в эту клинику и лично меня оперировал.

Мне было все равно. Я не просила об этом. Я не просила меня спасть. Я не просила вытаскивать меня оттуда, где мне было так хорошо.

— Свистулька.

От одного этого прозвища мне хотелось выть, а он прекрасно знал, что я на это отреагирую!

Сжав зубы от раздражения, мне пришлось открыть глаза. Джейкоб так и не ушел. Этот парень как будто был трудно доходящим и на все мои просьбы уйти, свалить и оставить меня в покое, пожимал плечами и начинал мне рассказывать какой-то бред, который меня и вовсе не интересовал.

Переведя взгляд за его спину, я начала рассматривать стену. Мое самое любимое занятие, когда я была в сознание.

— Мне это надоело.

Вдруг, резко подорвавшись, Джейкоб встал прямо перед моими глазами.

— Тогда пока, — произнесла безразличным голосом.

— Эмма, тебе нужно ехать заграницу. Время идет на часы, минуты… еще несколько дней и разговора о пластике вообще может и не быть.

— Ну, и хорошо.

Меня не волновала ни пластика, ни какие-то другие операции. Меня не волновала клиника в другой стране. Мне хотелось снова начать рассматривать стену, а парень мне в этом явно мешал.

— Картер переживает. Он обрывает мне телефон, а я не знаю, что ему сказать. Вообще ничего не говорю. Ты не разрешаешь даже сообщить о том, что ты жива.

— Я умерла. Для него и для всех остальных. Буду признательна, если и для тебя умру.

Громкий треск. Джейкоб сломал очередной стул.

— Значит так! Слушай меня внимательно, потому что меня все это порядком достало…

Он подошел ближе.

— Либо, я рассказываю все Картеру и веду его сюда…

— Не смей! — при упоминании этого имени у меня внутри все сжалось. Стало настолько больно, что я даже слегка завыла.

— Либо мы уезжаем в клинику, о которой я уже задолбался тебе талдычить как попугай. Свистулька…

Я не могла слышать это прозвище, каждый раз, когда он его произносил мне хотелось поднять руку и заехать ему со всей силы.

Как у него получалось выводить меня на такие эмоции, когда я считала, что во мне эмоций вообще не осталось?

— У тебя есть час, чтобы принять решение, — его голос звучал пугающе. И я поняла, что парень был действительно готов исполнить свою угрозу.