Михаил совсем запыхался, пока поднялся на пятый этаж Таниного дома. Здание сталинской постройки было всем хорошо: высокие потолки, широкие коридоры, просторные кухни и высокие окна, но такая роскошь, как второй лифт в подъезде, там предусмотрена не была. Сейчас шахта лифта на первом этаже была огорожена щитами, и оттуда доносились голоса рабочих, которые разбирали последствия неожиданной катастрофы, унесшей жизни двоих людей. Было понятно, что как минимум на полгода жильцы были лишены привычного удобства, и вне зависимости от комплекции, здоровья и степени нагруженности продуктами, взбираться им придется вверх на своих двоих.

«Знатная зарядочка! – думал Михаил, останавливаясь на каждом этаже и утирая пот. – Совсем утратил форму. И ведь каждый год уговариваю себя: надо заняться собой, надо ходить в спортзал, но где там… То одно, то другое… А там и жизнь закончится».

Он вдруг вспомнил, как легко бегал по ступеням в молодости. Боже, кажется, что это было лишь вчера! Вчера или в далеком-далеком прошлом? Прошлом, провороненном хмельными июнями, оплаканном июльскими ливнями, отпетом хриплыми голосами осенних ветров и навсегда похороненном стылыми зимними рассветами. Да, пусть так, но все же, все же… оно ведь было?..

…Солнце, заливающее сочно-зеленую бухту, немилосердно жжет плечи. Неужели за сутки сгорел? – морщится Миха. Жилые корпуса «Буревестника», пансионата для студентов и преподавателей университета, раскинулись высоко на горе. Корпуса преподавателей в два раза ближе к морю и пляжу, чем студенческие корпуса. Но никому и в голову не приходит обижаться на такую несправедливость. «Буревестник» в Вишневке! Попасть сюда мечтает каждый студент, но удается далеко не всем. Мише и его однокурснику Ленчику повезло.

Единственный минус пансионата – его легендарная лестница, испокон веков служащая прекрасным тренажером для ног десятков поколений преподавательского и студенческого состава. В лестнице целых 204 ступеньки, даже не так – не ступеньки, а ступенищи! Высокие, каменные! Лестница уходит далеко вверх и время от времени заворачивает, снисходительно даруя для отдыха уютные терраски, на которых можно остановиться, перевести дыхание и полюбоваться темно-синим, масляно блестящим на солнце морем и обрамленной высокими горами бухтой. Июньское солнце палит нещадно, и тень от глянцевых листьев южных деревьев и лиан манит блаженством прохлады. Но с лестницы на пересушенную землю лучше не сходить: обколешься колючками, поцарапаешься сухими ветками. Нет, дорога к дому, то есть своему корпусу, одна: вверх и вверх по лестнице.

– Девчонки, постойте!

Миха с Ленчиком пытаются догнать Марину и ее подругу Ольгу, легко бегущих по ступенькам. Ребята приехали только пару дней назад и еще не привыкли к многоразовым подъемам и спускам, тогда как девчонки здесь уже больше недели и скачут по лестнице с проворством горных коз.

– Давайте, ребята! На обед опоздаем!

Марина останавливается на площадке и смотрит с прищуром сверху вниз на еле ползущих Миху и Ленчика. Ветер обнимает ее, прижимает легкий белый сарафан к животу и бедрам, отчетливо вырисовывая высокую грудь с влажными пятнами из-за неснятого мокрого купальника. Марина прижимает рукой подол, который готов в любой момент взлететь под порывом ветра и чрезмерно заголить аппетитно загорелые ноги. Миха с трудом отрывает глаза от стройных ног девушки и переводит их на лицо Марины. Девушка вздевает милый носик, слегка подрумяненный загаром, и ее серые глаза, обрамленные пушистыми ресницами, искрятся смехом. Для нее не является секретом впечатление, которое она производит на Миху.

– Девчонки, давайте хоть минуту передохнем! – отчаянно взывает Ленчик, но в ответ ему слышится только задорный смех подруг, которые едва дождавшись ребят, снова принимаются карабкаться вверх по лестнице.

– Миха! – бросает на друга измученный взгляд Ленчик, но Миха только подмигивает ему и устремляется вслед за Мариной. И снова вверх по ступенькам, несмотря на колотящееся сердце, несмотря на мокрую от пота спину – кажется, что и не купались три часа в море, – сквозь зеленое буйство кавказской растительности. Как можно отказаться от этого: идти, погружаясь в сладкую усталость, бороться с искушением поймать рукой и погладить изящные лодыжки в легких босоножках, видеть перед собой танцующую фигурку с мокрыми извивами волос, которые оставляют на белой ткани и на серых камнях сорвавшиеся темные капли. Идти, без стеснения окидывая взглядом упругие формы, иногда ловить насмешливый, но все понимающий взгляд девушки, все вверх и вверх, в звенящий от цикад воздух, среди ароматов цветущих магнолий, как будто поднимаясь вслед за мечтой, вслед за счастьем к хрустальным неведомым вершинам гор…

Михаил досадливо морщится. То вчера давно отзвенело и затихло. Оно давно растеклось по ладоням и врезалось канавками навек неизменных линий жизни, судьбы и любви. Эти тонкие канавки, выйдя из одной точки между большим и указательным пальцем, бесповоротно разбежались в разные стороны, как радиальные линии метро. И нет той силы, которая снова могла бы заставить их пересечься в какой-то немыслимой и нереальной точке пространства.

Мужчина наконец достигает пятого этажа и останавливается перед знакомой дверью. Когда он был тут в последний раз? Да лет пять назад, кажется. В последние годы в тех редкими случаях, когда ему надо было встретиться с Сергеем не по работе, они предпочитали встречаться на нейтральной территории, например, в ресторане. Сергей не звал Михаила домой. Нехотя упоминал какие-то семейные неполадки, в чем-то извинялся, отводил глаза. Михаил не вникал и не настаивал. Жизнь неумолимо разводила и их тоже, переводя дружеские отношения в деловые. А вот сегодня попросил. Надо же! Значит, действительно беспокоится о дочери.

Михаил нажимает звонок и внимательно прислушивается. За дверью тишина. Нет дома? Зря приехал? Он морщится. Потратить час времени на пустое катание по пробкам – это неслыханная роскошь для занятого человека. Михаил снова звонит и снова прислушивается. Но разве что услышишь? По лестнице снуют люди, из шахты лифта слышатся голоса и звуки инструментов. Михаил едва удерживает себя от детского искушения приложить ухо к двери. Глупо, как глупо!

– Таня, ты дома? – не выдерживает мужчина и спрашивает громким голосом.

За дверью тут же раздается скрежет ключа, как будто девочка за дверью только и ждала этих слов, и дверь распахивается.

– Здравствуй, Таня! – говорит Михаил и тут же чувствует удар в сердце.

Боже, как же она похожа! Если бы Михаил не знал, что перед ним дочь Сергея и Марины, он решил бы, что это сама Марина. Та Марина, из его далекого прошлого, может, немного моложе той, но почти та. Те же огромные серые глаза, опушенные длинными ресницами, тот же изящный носик, чуть вздетый в милой заносчивости.

Когда Михаил видел Таню несколько лет назад, она еще пребывала в неопределенно-невзрачном состоянии подростка, состоянии, которое предшествует чудесному преображению в женщину. Но вот – вуаля! – это чудо произошло, и, несмотря на угловатость движений, на такую популярную среди подростков одежду унисекс, прячущую женские выпуклости, под всеми этими не до конца стесанными слоями камня уже видна прекрасная статуя, которой до совершенства осталось всего несколько крошечных ударов резца.

Таня смотрит на Михаила, нахмурив брови и слегка наклонив голову, и в этом милом жесте он снова видит ее – Марину из его далекого прошлого.

– Танечка, ты меня не узнала? Это я, дядя Миша.

Облегчение, которое отобразилось на ее лице, заставляет Михаила улыбнуться.

– Ой! Простите! Конечно же, меня папа предупреждал.

– Пройти можно?

– Да-да, разумеется.

Таня смущается, отступает назад, и Михаил переступает порог квартиры, в которой он давно не был.