Глаза дочери закрыты, придавленные тонкими-тонкими веками, запутавшимися в сотне сиреневых венок. Как крылья бабочки, такие же огромные и прекрасные. Она пила, а дом хрупко покачивался в тишине, и Марина чувствовала, что земля медленно-медленно кружится в космосе. Но малышке было не страшно, потому что мать охраняла ее, удерживая от невесомости маленькое беззащитное тело.

Или вечер. Бьющие в стекла шумы улицы, ставшие сразу такими чужими и гулкими. Марина убирается в ванной, развешивает мокрое полотенце на сушке, а потом идет посидеть с Танюшкой и проводить маленького странника в неведомую страну снов. Священный ритуал, отменить который способно только пожирающее пламя всемирного катаклизма. Танюшка возится в кроватке.

– Мама, я кентавр.

– Кентавр?

– Ну, это который наполовину лошадка, а наполовину человек. Посмотри… – со смехом откидывает одеяло. – Я наполовину в пижаме, а наполовину голенькая.

– Ты скорее наполовину балда, а наполовину бестолковина. Короче, балдавр.

– Нет, – со смехом, – мама, пи-пи-пи, я мышавр. Нет, котявр. Мяу, мяу.

– Я думала, ты хомякавр.

– Хомякавром я вчера была. А сейчас я маленький котявр. Погладь меня по спинке. Мур-мур-мур…

– Спи, котяврик. А я тебе песенку спою.

– Тогда ту, про звезду, можно?

– Можно.

Тебе все можно, малыш. Марина обнимает дочь одной рукой, а другой гладит – выводит мягкие успокаивающие знаки на руке и на спинке. Охранительные руны, которые пишут на коже малышей все матери мира. Спать. Спать. Спи, малышка, спи! Пусть магия любви не даст тебе сбиться с пути на таинственной дороге, а ночь благосклонно склонит к тебе все звезды и осветит далекий одинокий путь.

Утро. Марина приходит будить. Таня открывает сонный и недовольный глаз. Но выскользнувшая шустрой мышкой мысль тут же заставляет ресницы вспорхнуть, а глаза распахнуться навстречу дню.

– Мама, я подумала и решила: хочу и Кена, и попугая с клеткой.

Продолжают давний спор. Марина пытается поторговаться.

– Слушай, а давай мы купим тебе Кена и посадим в клетку. Будет у тебя кенарейка в клетке.

– Ну мам!

– А рядом Барби посадишь. Будет кенарейка с барбарейкой.

– Ну мам! Мне нужен и Кен, и попугай.

– Ешь ты, что ли, этих Барби и Кенов?

Марина возмущенно глядит на русое лохматое чудо с отпечатавшимися на щеке полосками. И где это в постели можно найти такие узоры и орнаменты? Хотя если спать поперек, положив подушку на спинку кровати… Вечная история: придешь будить, а в постели запутанный клубок из одеяла. С одной стороны торчат голые ноги, а головы вообще не видать. Ни дать ни взять бабочка в куколе.

– Давай, раскуколивайся, горе мое, вставать пора!

– Мамочка, полежи со мной!

Откуда-то из недр требовательно тянется еще сонная розовая ладошка. Как можно отказать? Этот нежно сопящий нос, уткнувшийся в щеку, Марина проводит кончиком пальца по плечу и по спинке и думает: «Черт с ним, с супом, пусть весь выкипит к чертовой матери!» Только пусть это будет всегда, пусть каждое утро будет вот это: солнечный луч, касающийся щекотливо дергающихся ресниц, горячее тельце, прильнувшее к боку, неторопливый утренний разговор о таких неважных девчачьих делах. И каждая секунда проваливается в копилку времени со звоном золотой монетки.

Марина помнила, как шла по улице, держа в руке Танюшкину крохотную липкую ладошку, как дочь доверчиво держала ее за два пальца, а Марина шла и молилась Богу: пожалуйста, не разорви эту связь, пусть она длится вечно, нет, я знаю, что вечного ничего не бывает, ну пусть не вечно, но я хочу длить это долго-долго, всю жизнь, я знаю, что этого не может быть, ну пожалуйста, ради всего святого, пусть, пусть, пусть…

Да, Марина знала всегда, что рано или поздно это произойдет. Это свершится. И вот оно. Связь разорвалась. Навсегда. Она лишь отработанный материал. Куколка, из которой вылетела сверкающая бабочка. Сухая, отброшенная за ненадобностью ветошь. Тлен и пыль…. Тень, просто тень на стене, к которой можно повернуться спиной, чтобы не видеть боль в глазах… Просто не видеть…

Я сижу в машине и слушаю длинный бредовый сон, который приснился сегодня Сашке.

– …И вот выхожу я из магазина и вижу, что припаркованный мною трамвай…

– Что-о? Трамвай?

– Ну да, трамвай. Такое экономически-выгодное средство индивидуального передвижения. А что? Экологичненько и миленько. Я его припарковала на рельсах посередине улицы и пошла в магазин. Из-за того, что копалась там долго, мне уже гудеть начали: рельсы-то одни. Смотрю: за мной уже шеренга стоит. Водители трамваев все гудят раздраженно. Ну, я скорее вскакиваю в трамвай и трогаюсь с места. Подъезжаю к перекрестку. А там – мамма миа! – все рельсы сбиты и теряются в траве и гальке. Ну, вышла я из трамвая, держусь за руль и давай его толкать вперед. К счастью, он не такой тяжелый. Трамвай, зараза, естественно, еле в рельсы попадает, буксует, а посему продвигаемся мы медленно. Рельсы доходят до подъезда и идут вверх по лестнице. И тут до меня доходит, что мне его вверх на шестой этаж тащить. Представляешь?

Сочувственно хмыкаю. Ну почему Сашке всегда такие сны снятся? Полная бредь, жуть или детектив с расчлененкой. Нет, я понимаю, что работа у нее тоже непростая – всякую чертовщину разгребать. Но ее сны – это просто поток параноидально-шизоидного воображения. В прошлый раз она рассказывала мне, что луна превратилась в отрезной диск – как у «болгарки» – и гонялась за ней по лесу, пытаясь распилить.

– И чем закончилось? – спрашиваю, искренне надеясь, что кровавая развязка на сей раз меня минует.

– Чем-чем? Посмотрела вверх на ступеньки и… проснулась в недоумении.

Я прыскаю. Саша касается дворников, чтобы смахнуть струи дождя, превратившие ветровое стекло в картину импрессионизма с едва угадываемыми мазками реальности. Дождь льет сегодня с самого утра, как заведенный, и ожидать опаздывающую участницу нашего трио мы решили в тепле и сухости.

– И где это Лу черти носят? – недовольно спрашивает Саша и снова включает притушенный на время пересказа сюрреалистического сна звук радио. – Ведь договорились же на одно время.

Договорились мы встретиться около дома Татьяны и вместе двинуть на разведку. Девочка убежала так быстро, что не оставила никаких координат, но найти ее оказалось делом простым. По крайней мере, Саша управилась с этим на раз, даже, как мне кажется, ни разу не почесав в затылке.

Вчера после разговора с Таней я тут же позвонила Саше, как всегда делала в тех случаях, когда дело приобретало серьезный оборот, и все подробно ей пересказала.

– Понятно. Завтра выдвигаемся. Встречаемся около дома девочки, – не терпящим возражения тоном сказала Саша, которую, похоже, зацепила история Тани. – Возьму с собой Лу. Адрес пришлю. Ждать нельзя – каждый час может стать для девочки последним.

Ну так я же не спорю. Наоборот рада, что Саша сейчас свободна, рвется в бой и готова тащить все на себе, как паровоз. А я и на роль вагончика сгожусь. А если бы в этом вагончике еще удалось тихо присесть к окошечку и вздремнуть чуть-чуть под мягкий перестук колес…

– А зачем Лу? – осторожно спрашиваю я, усилием воли сбрасывая сонливость.

Я знаю, что Лу – подруга Саши, но видела ее всего пару раз, к тому же особого общения не получилось. Лу по большей части молчала, изредка поглядывая на меня прозрачными зелеными глазами, в которых стояла внимательная тишина и легкая улыбчивая грусть. А если и подавала голос, то ее слова всегда звучали спокойно, тактично и ненавязчиво.

Удивительно, что они подруги. Настолько разные. Сашка – солнце: горячее, пылающее, жадное до эмоций, а зазеваешься, то получишь или ожог, или по темечку. В фигуральном смысле. Хотя и в прямом эта девица тоже может. Но при этом люди к ней тянутся, как к солнцу, и рядом с ней хорошо, тепло. А Лу я бы скорее сравнила с луной. Тихая, бледная, за ветками прячется…