– Да-да, – ожила Ариадна, понимая, что теперь она находится в центре всеобщего внимания. – Я уже говорить ничего не буду – мы вместе наши образы прорабатывали. Я учту ваши замечания.

– Не замечания, а, скорее, точку зрения. Я ведь все-таки не ваш режиссер.

– Увы, – вдруг вставил Саад, малословный обладатель малословной роли Монтекки.

Одного этого маленького слова, этого короткого междометия, этой малой капельки в наполненную до краев чашу ожидания хватило, чтобы жизнь Филиппа Сэндмена вошла в свою новую стадию и стала, наконец, счастливой. Он чего-то стоил, и кто-то только что это признал.

Пообщавшись еще минут десять, участники предыдущей сцены разошлись по своим делам. Кто-то остался в здании театра, кто-то созвонился с приятелями и назначил скорую встречу в городе, иные направились по домам.

Филипп был в их числе, но прежде ему надо было сделать кое-какие покупки. «Куплю-ка я себе крекеров, ну или там орешков каких… или может быть лучше воздушной кукурузы набрать?» – думал он, следуя возникавшим перед ним на прилавках упаковкам. Он не был голоден. Ему нужно было чем-то занять себя, пока его мозг сконцентрировано работал бы над только что поставленной перед ним задачей. Он мог бы купить пару кокосовых орехов, но их еще нужно было приготовить, к чему он причислял процессы проделывания отверстий, сцеживания кокосового молока, раскалывания ореха, отделения мякоти от скорлупы, маломальской сервировки и зачистки территории от побочных результатов этих манипуляций. Филипп не был ленив, просто он боялся чересчур отвлечься и потерять ту нить, которую ему удалось нащупать и которая должна была привести к осуществлению его бредовой идеи. Поэтому он взял всего понемножку, и поспешил к кассе.

Придя домой, Филипп спешно закрыл за собой дверь, словно кто-то преследовал его. Пройдя прямо в комнату, он разложил мешки с продуктами на столе и начал было стягивать с себя куртку, но остановился и задумался. Простояв так с несколько секунд, он решил все же скинуть с себя выходную одежду, благо на сегодня выходов у него уже не намечалось. Стертые домашники и старый поношенный свитер освободили его от лишнего дискомфорта, но Филиппу хотелось чего-то еще. Он подошел к раковине и вымыл руки. Насухо вытерев их полотенцем, он решил, что неплохо было бы обмыть и лицо, а после передумал и шмыгнул под душ.

Филипп не знал сколько времени прошло, прежде чем шум текущей воды не превратился в серебристый звон в его ушах, а закрытые глаза не стали видеть переливающийся свет. Он явно ощущал себя стоящим в каком-то очень светлом лесу, состоящем, как ему показалось, из одних ив. Временами ему казалось, что он – женщина, но как только он пытался сконцентрироваться на этом удивительном ощущении, оно исчезало, а он продолжал стоять в свете чудесного леса. Потом ощущение возвращалось, и снова исчезало, как только он пытался переключиться на него. Наконец, он решил оставить все как есть. Он просто стоял и слушал, и созерцал себя, окруженного светом, звуком и деревьями, стволов которых не было видно.

Вдруг свет стал гаснуть, видение втянулось в какую-то точку впереди, и Филипп вернулся в полумрак душевой. Он перекрыл воду, вышел из кабинки и начал вытираться. Он смотрел в зеркало перед собой, глаза в глаза с тем, кого видел всю свою жизнь. Казалось, будто они сейчас знакомились друг с другом.

Выйдя из ванной, Филипп подошел к столу. Все оставалось лежать на своих местах. В комнате было тихо, но эту тишину нужно было нарушить.

«Бумага, книга, или компьютер? – думал он. – Что я должен делать сейчас?»

Он мог открыть ту страницу, что родилась у него вчера чудесным образом после встречи с незнакомой ему тогда Агнессой, в надежде продолжить писать то, что у него наконец-таки начало получаться. Но сейчас Филипп не помнил, что именно он там вчера написал.

Он мог открыть книгу – одну из тех многих непрочитанных книг, или же уже много раз перечитанных. Первая бы погрузила его в невиданные доселе истории, что поспособствовало бы дальнейшему развитию его внутреннего мира, а последняя могла бы еще раз показать ему те полюбившиеся сцены и озвучить тех дорогих сердцу героев, которые бы гарантировано приподняли его творческий дух сейчас, когда ему предстояло самому создавать что-то новое. Но в данную секунду увлекший его процесс создания чего-то нового не нуждался в этом.

Филипп сел за стол, достал из ящика несколько листов бумаги и ручку с черными чернилами, глубоко вздохнул и принялся смотреть на белый лист. Сосредоточившись, Филипп начал водить ручкой по белизне бумаги, следуя своему взгляду. Через пару минут на бумаге была начерчена какая-то схема, на которой он следом стал рисовать кружки, прямоугольники и новые линии, делая некоторые из них пунктирными. Имея на руках готовый черновик, он взял лист бумаги в руки, изучил его и отложил в сторону. На втором листе он запечатлел ту же графику, но уже с некоторыми уточнениями и дополнениями. Потом он еще раз повторил эту процедуру, после чего открыл пакетик с орешками и быстрым движением запустил маленькую горстку себе в рот. Слушая шум дробящихся орешков, он смотрел на то, что появилось на свет в течение нескольких минут, и как бы сам знакомился с тем, чему предложил быть. Расправившись с первой горсткой, он принялся за вторую, после чего сразу поспешил к книжной полке, с которой снял и перенес на стол толстенный том с тисненным профилем на отделанной кожей обложке и мерцающими потухшим золотом буквами под ним, гласящими: «ШЕКСПИР».

Быстро найдя и перечитав искомое, Филипп начал делать какие-то заметки на нарисованных им схемах, время от времени сверяясь с книгой. Затем он отложил ее в сторону и начал рисовать другую схему. Он вскрыл пакет с крекерами. Хрустя ими, он вынул из ящика толстую тетрадь, в которой лишь на нескольких первых страницах были сделаны какие-то записи. Бегло пройдясь по ним и, может быть, вспомнив историю их происхождения (или же, наоборот, не имея представления о том, откуда они могли взяться и что могли означать), Филипп вырвал эти страницы и начал что-то писать в тетради. К написанному он добавил ранее созданные схемы, сопроводил их комментариями, снова и снова сверяясь с книгой.

В двенадцатом часу Филипп закрыл тетрадь, отодвинул ее от себя, привычно вытянулся в кресле, скрестил ноги и сцепил на животе пальцы рук.

«Хорошо!» – лишь подумал он, потому как сказать это вслух ему мешали орешки, о которых он только сейчас вспомнил и большую горсть которых с наслаждением пережевывал.

Во вторник утром Филипп проснулся от яркого солнечного света, залившего его комнату. Совсем недолго понежившись в постели, он вылез из-под одеяла и подошел к окну. Вместе с ним к окну подошли его Нерешительность, Сомнения и Тревоги. Пока Филипп спал, они, изрядно потрепанные за прошедшие два дня, также пришли в себя, набрались сил, и теперь вместе с ним смотрели в окно. Им было не по себе находиться тут, откуда было видно поле вчерашнего боя. Они делали все возможное, дабы оттащить его вглубь комнаты, направить куда-нибудь на кухню, а если удастся – обратно под одеяло. На помощь уже подоспели Воспоминания, Суетные Мысли, за которыми неотступно следовали Лень, Неверие и, наконец, Спокойствие. Еще немного, еще чуть-чуть…

Ручка окна, установленная каким-то слесарем-недоучкой против общепринятых правил, все эти годы нелепо торчала вверх и немного влево. Внимание Филиппа привлекла изоляционная лента, несколькими слоями которой она была обмотана. Интересно, что он никогда не замечал ее, и никогда ему в голову не приходило сделать того, что ему в эту минуту нашептывал Маленький Риск, откуда ни возьмись выглянувший из-за занавески и сейчас, улыбаясь и подмигивая, подталкивающий свободную от активных действий Нерешительности и Ко руку. Слои изоляции создавали невзрачную фактуру, но в этот момент настолько манившую к себе, что Филипп погладил ее кончиками пальцев, тем самым заставив собравшихся позади него давних спутников и новых гостей замереть в испуге. «Нет! Только не это! Нельзя! Очень опасно!» – шептались они между собой. Шепот быстро перерос в панический крик, которым они отчаянно пытались отвлечь свою жертву, но его перерезал звонкий смех Маленького Риска, видевшего как Филипп, нащупав скрытый от глаз конец ленты, начал ногтем отдирать его. Через несколько секунд изоляция начала быстро худеть, и когда уже удалялся последний ее слой, из-под него показалась чернь металла.