– Однозначно сказать трудно, но, я думаю, Шекспир неспроста поместил события Ромео и Джульетты в Северную Италию, а Гамлета – в хмурую Данию. Неспроста.

Вопрос был далеко не из простых, и Филипп был польщен тем, что Я'эль и все остальные настолько глубоко погрузились в эту драму, пусть даже у него и не было точного ответа. Дэйвид одарил своего Меркуцио неким жестом руки, который очень соответствовал его образу и поведению. Аарон пробовал бровями подчеркивать перемены внутреннего состояния, и это у него получалось довольно неплохо. Агнесса создала противоположные по характеру и темпераменту роли матери Ромео и музыканта, а Ариадна в присутствии Джульетты превращалась в жестокую и решительную мать, смотря на которую действительно можно было засомневаться в подлинности ее материнства. Фред настоял на том, чтобы ему выделили кого-нибудь на роль пажа, что будет сопровождать его до могилы, и настоял на том, чтобы его Парис не был бы настолько сухим и чванливым, каким его обычно представляют.

– Ведь даже Ромео пожалел о содеянном, когда узнал в убитом им человеке меня. А ведь я лишь защищал тело Джульетты от надругательства, – справедливо рассуждал он.

Одним словом, эти две недели стали, наверное, самыми приятными из тех, что Филипп Сэндмен провел в компании выпускников, готовящихся к сдаче своей дипломной работы.

Ближе к концу второй недели Филипп вдруг вспомнил, что собирался съездить на выходные за город.

«Очень кстати. Успею хорошенько отдохнуть от них», – подумал он и позвонил своему знакомому, который в прошлом не раз помогал ему в выборе уютного номера в загородном ресорте, в котором он работал менеджером. На этот раз Филипп попросил комнату с видом на горный склон, покрытый хвойным лесом, и в предвкушении созерцания пятничного заката стал собирать вещи. Брал он с собой, как всегда, самое необходимое: предметы личной гигиены, пару сорочек с майками, одну книгу и блокнот с ручкой. Это был тот самый, рабочий блокнот, в котором он делал пометки во время репетиций, и с которым работал дома, однако Филипп никоим образом не хотел заниматься театром во время отдыха. Он принципиально не брал с собой лэптоп в поездку, предпочитая работать с бумагой, пусть даже после ему все равно пришлось бы забивать текст в память машины.

И вот, к полудню пятничного утра семнадцатого мая Филипп уже был за сто миль к северу от своего уже теплого к тому времени года города. Это еще больше бодрило и без того воспрявшего духом Филиппа. Вот он, волшебный склон горы, каждый раз разный и такой знакомый. Огромный лохматый пес Алфи, здешний старожил, снова и снова встречает очередного визитера. Пес здесь – значит все в порядке. Вслед ему выходит высоченный Томас и, широко улыбаясь, басом приветствует гостя.

– Самый добрый день, Сэндмен! – Томас редко кого называл по имени. – Приятно тебя вновь здесь видеть! Алфи, Алфи, отстань от него, – без капли угрозы говорил он псу, который, прижимаясь боком к ноге Филиппа, довел его до входа в приемную.

– И я рад тебя видеть.

Филипп оказал Алфи должное внимание и зашел внутрь. Все здесь было как раньше: отделанные деревом стены, три уютных дивана под стильными картинами, легкие шторы на окнах и большие горшки с высоко растущими растениями. Новой была лишь девушка за стойкой, к которой Филипп подошел чтобы завершить оформление, частично сделанное Томасом.

– Ну как, ты у нас – как обычно, до воскресенья? – уточнил тот.

– Нет, я решил на этот раз остаться аж до вторника. Пардон, я забыл оговорить это раньше, но почему-то уверен, что если нашлась комната до воскресенья, ее никто не будет у меня отнимать в понедельник, – подмигнул Филипп.

– Проблем не будет, – улыбнулся Томас. – Сюзанна, чекаут будет во вторник в полдень.

«Ух ты!»

Это имя вдруг напомнило Филиппу о том, что он уже почти день как живет, не думая о театре вообще. Неужели возможно вот так вот разом обрезать все связи с тем, чем ты был одержим еще сутки назад?

Девушка протянула ему карту-ключ и он проследовал за Томасом вверх по деревянным ступеням на второй этаж в комнату, которую Филипп сразу вспомнил: один раз он уже останавливался в ней.

– Располагайтесь, Сэндмен. Если что нужно – звоните. Завтрак, как и раньше – от семи тридцати до десяти.

Томас закрыл за собой дверь.

Филипп положил свою сумку на кровать, подошел к окну и открыл его. Прохладный горный воздух заполнял комнату, пока он наслаждался чарующим видом. Где-то вдалеке он заметил большую птицу, парящую над склоном горы и, быть может, высматривающую зорким оком свою жертву где-то далеко внизу. Очень скоро Филипп потерял счет времени, но тут во двор выбежали играть две девочки, тоже, видимо, отдыхавшие в ресорте. Филипп набрал полные легкие этого свежего воздуха, закрыл окно и принялся разбирать вещи. Одежду он аккуратно сложил на полке, книгу и блокнот положил на стол, потом только стащил с себя куртку и, сев на кровать, разулся.

В этот момент ему захотелось спать. Его не сразила усталость, ему не было не по себе, и сегодня ему вполне хватило ночного сна. Просто-напросто Филипп начал отдыхать, а когда он отдыхал приоритеты его могли меняться кардинально. Если ему хотелось спать, он немедленно ложился там, где ему хотелось и выключался настолько, насколько этого желал его организм. Час, два, четыре, полчаса – не важно сколько он спал. Важно было то, что, проснувшись, он был полон сил и всегда находил себе занятие по душе, которое, бывало, ждало его месяцами.

Закат солнца должен был быть где-то после восьми вечера. Сейчас же была лишь середина первого часа. «Восемь часов-то я точно не продрыхну. Ставить будильник не буду», – только и смог подумать Филипп прежде чем откинул одеяло и растянулся на белоснежной простыне. Лишь натянув на себя прохладное, пахнущее свежестью одеяло, Филипп глубоко уснул.

Во сне он оказался в лесу, а может быть это был какой-то сад, в котором было очень много высоких деревьев. Многие из них были семейства ивовых и своими плачущими кронами придавали этому месту печальное очарование. Филипп вышел на поляну, хорошо освещенную чем-то сверху, но солнца в небе не было, и само оно было ночным и беззвездным. В воздухе была слышна какая-то дивная музыка, которую, как Филиппу показалось, играли на каких-то неведомых ему инструментах. Он не мог ни распознать ее, ни отличить один звук от другого, но явно ощущал присутствие самой музыки. В моменты, когда он все же пытался прочувствовать мелодию, налетал легкий ветерок, и шелест веток деревьев прерывал его мысленные усилия прочитать невидимую партитуру.

С очередным дуновением ветерка на поляне откуда ни возьмись появились дети лет шести-семи – все в одинаковой школьной форме, кто с шариками, кто с игрушками, а кто без ничего. Побегав перед Филиппом какое-то время, дети собрались в кучку, из которой вышел лидер – мальчик в синей кепке и с лопаткой в руке. Он что-то объявил на непонятном языке, и дети выстроились перед ним в шеренгу. Лопатка вдруг превратилась в синий флажок, которым он начал отмахивать такт, а после развернулся и повел шеренгу за собой строевым шагом. Они ходили вокруг Филиппа, а ведущий время от времени поворачивал в его сторону голову и смотрел на него. В эти моменты лицо ребенка вдруг превращалось в белый овал с бездонными черными глазницами и леденящим кровь монохромным пилообразным оскалом. Злоба, с которой это создание скалилось и сжимало пилы своих зубов, заставляла его трястись от напряжения. Филипп сам до хруста в зубах сжимал свои челюсти, он не мог пошевелиться и дрожал, готовясь к нападению всякий раз, когда существо обращало на него пару черных дыр своих глазниц, словно пытаясь утопить его в них.

Вдруг прозвенел звонок, и с первыми его звуками дети бросились врассыпную. Их звали какие-то женские голоса, а ведущий подбежал к Филиппу и с необычайно милым выражением лица то ли просился на руки, то ли просил прощения. Какая-то женщина в одежде эпохи 60-х подошла к Филиппу, взяла ребенка на руки и пошла вслед за детьми, которые убегали куда-то вдаль. Она шла за ними и все еще звала кого-то по имени: «Гера! Лера!», а звонок продолжал объявлять конец уроков… или конец перемены… или момент пробуждения?